Анри Барбюс - Огонь
Он поясняет:
- Хочу разыскать зубоврачебную повозку, чтобы мне вырвали последние старые костяшки и вставили челюсть. Говорят, эта повозка зубодера стоит здесь.
Он складывает нож, прячет его в карман и идет вдоль стены, поглощенный мыслью о воскрешении своей челюсти...
Лишний раз мы клянчим, как нищие, повторяя все те же словечки:
- Здравствуйте, мадам! Нет ли у вас уголка для еды? Мы заплатим, мы заплатим, ясное дело...
- Нет...
При свете низкого оконца, как в аквариуме, показывается странное плоское лицо старика, перерезанное морщинами, похожее на страницу старой рукописи.
- У тебя ведь есть сарайчик?
- В сарайчике тоже нет места: там стирают белье...
Барк подхватывает эти слова на лету:
- Все-таки, может быть, подойдет. Можно взглянуть?
- Там стирают, - бормочет женщина, продолжая подметать пол.
- Знаете, - скорчив любезную мину, говорит Барк, - мы ведь не какие-нибудь буяны, что напьются и скандалят. Можно взглянуть, а?
Баба перестает мести. Она худая и плоская. Кофта висит на ней, как на вешалке. У нее невыразительное, застывшее, словно картонное лицо. Она смотрит на нас и нерешительно, нехотя ведет нас в темную-темную глинобитную конуру, заваленную грязным бельем.
- Великолепно! - искренне восклицает Ламюз.
- Славная девчурка! - говорит Барк и треплет по щеке пухлую, румяную девочку, которая разглядывает нас, задрав грязный носик. - Мадам, это ваша?
- А этот? - решается спросить Мартро, показывая на откормленного ребенка, с тугими, как пузырь, щечками, вымазанными в варенье и пыли.
Мартро робко пытается приласкать чумазого, липкого малыша.
Женщина не удостаивает ответом.
Мы топчемся, юлим, хихикаем, словно нищие, мольбы которых еще не услышаны.
- Хоть бы эта старая стерва согласилась! - с тревогой шепчет мне на ухо Ламюз. - Здесь отлично, а везде уже занято.
- Стола нет, - наконец говорит женщина.
- О столе не беспокойтесь! - восклицает Барк. - Да вот в углу стоит старая дверь. Она будет нам столом.
- Нет, вы мне тут все разбросаете и перевернете вверх дном! недоверчиво отвечает картонная женщина, явно жалея, что сразу же не прогнала нас.
- Право, не беспокойтесь! Да сейчас увидите сами! Эй, Ламюз, подсоби мне, дружище.
Мы кладем старую дверь на две бочки. Карга недовольно смотрит.
- Немножко почистить ее, и все будет отлично, - говорю я.
- Да, мамаша, хорошенько провести метлой: это будет лучше всякой скатерти!
Она не знает, что ответить, и смотрит на нас с ненавистью.
- У меня только два табурета, а вас-то сколько?
- Около дюжины.
- Дюжина! Господи Иисусе!
- Ничего! Устроимся! Вот здесь есть доска; вот и скамья готова. Верно, Ламюз?
- Ну, ясное дело! - отвечает Ламюз.
- Эта доска мне нужна, - заявляет женщина. - У меня до вас стояли солдаты, они уже пробовали ее взять.
- Да мы ведь не жулики, - сдержанно замечает Ламюз, чтоб не рассердить женщину, от которой зависит все наше благополучие.
- Я о вас не говорю, но, знаете, солдаты портят все. Беда с этой войной!
- Значит, сколько это выйдет, за стол напрокат и за то, чтоб что-нибудь разогреть на плите?
- Двадцать су в день, - нехотя бурчит хозяйка, словно мы у нее вымогаем эту сумму.
- Дороговато! - говорит Ламюз.
- Так платили другие, что стояли до вас. И какие были славные люди: давали нам свои харчи! Я знаю, что для солдат это нетрудно. Если, по-вашему, это дорого, я сейчас же найду других охотников на эту комнату, на этот стол и печь. Их будет меньше двенадцати. Ко мне все время ходят и заплатят подороже, если мы захотим. Подумайте, двенадцать человек!
- Я сказал: "Дороговато!" - но в конце концов ладно! - спешит прибавить Ламюз. - Как, ребята?
Он задал этот вопрос только для проформы. Мы соглашаемся.
- Выпить бы! - говорит Ламюз. - Продаете винцо?
- Нет, - отвечает баба.
И голосом, дрожащим от гнева, прибавляет:
- Вы понимаете, военные власти заставляют нас продавать вино не дороже пятнадцати су! Пятнадцать су! Веда с этой проклятой войной! На ней теряешь деньги! Подумайте: пятнадцать су! Вот я и не продаю вина. У меня, конечно, есть вино, но только для себя. Конечно, иногда, чтоб услужить, я уступаю его знакомым, людям толковым, но, вы сами понимаете, не по пятнадцати су!
Ламюз принадлежит к людям толковым. Он хватается за флягу, которая всегда висит у него на поясе.
- Дайте мне литр! Сколько будет стоить?
- Двадцать два су - я продаю по своей цене. И, знаете, это только, чтоб вам услужить: вы ведь военные.
Барк теряет терпение и что-то ворчит про себя. Баба бросает на него злобный взгляд и делает вид, что хочет вернуть флягу Ламюзу.
Но Ламюз окрылен надеждой наконец выпить; он багровеет, как будто вино уже разлилось по его жилам; он спешит прибавить:
- Не беспокойтесь, мамаша, это останется между нами, мы вас не выдадим!
Она стоит неподвижно и возмущается установленными ценами. И вот, охваченный страстным желанием выпить, Ламюз окончательно сдается и унижается до того, что говорит:
- Ничего не поделаешь, мадам. Известно, народ военный! Что они смыслят!
Хозяйка ведет нас в погреб. Он уставлен тремя бочками внушительных размеров.
- Это и есть ваш запасец?
- Шельма старуха, - ворчит Барк.
Ведьма оборачивается и злобно восклицает:
- А вы бы небось хотели; чтоб мы разорились на этой проклятой войне! И так теряем деньги то на одном, то на другом!
- На чем? - настаивает Барк.
- Сразу видно, что вам не приходится рисковать своими деньгами!
- Конечно, мы ведь рискуем только своей шкурой!
Мы вмешиваемся в разговор, опасаясь, как бы он не принял дурной оборот.
Вдруг кто-то дергает дверь погреба, и раздается мужской голос:
- Эй, Пальмира!
Хозяйка уходит, ковыляя, предусмотрительно оставив дверь открытой.
- Здорово! Тут славное винцо! - говорит Ламюз.
- Вот гады! - бормочет Барк; он никак не может успокоиться после подобного приема.
- Стыд и срам! - говорит Мартро.
- Можно подумать, что ты это видишь в первый раз!
- А ты тоже хорош, кисляй! - возмущается Барк. - Старуха нас обворовывает, а ты ей сладким голосом говоришь: "Ничего не поделаешь, народ военный!" Совести у тебя нет!
- А что еще сказать? Значит, лучше затянуть пояс потуже? Не было бы ни жратвы, ни выпивки! Если б она потребовала с нас за вино по сорок су, все равно пришлось бы платить. Правда? Так вот, мы еще должны почитать себя счастливыми. Признаюсь, я уж боялся, что она не согласится.
- Известно, везде и всегда одна и та же история, а все-таки...
- Да, нечего сказать, мирные жители ловко обделывают свои делишки! Конечно, кое-кто из них разбогатеет. Не всем же рисковать своей шкурой!
- Эх, славный народ в восточных областях!
- Да и северяне тоже хороши!
- ...Они встречают нас с распростертыми объятиями!..
- Скорее, с протянутой рукой...
- Говорят тебе, - повторяет Мартро, - что это стыд и срамота.
- Заткнись! Вот опять эта стерва!
Мы идем известить товарищей о нашей удаче; потом за покупками. Когда мы возвращаемся в новую столовую, там уже хлопочут; готовят завтрак. Барк пошел получать наши доли провизии и благодаря личным связям с главным поваром, хоть и принципиальным противником подобного деления, получил картошку и мясо на пятнадцать человек.
Он купил топленого свиного сала - комок за четырнадцать су: будет жареная картошка. Он еще купил зеленого горошку в консервах: четыре банки. А банка телячьего студня Андре Мениля будет нашей закуской.
- Вкусно поедим! - с восхищением говорит Ламюз.
* * *
Мы осматриваем кухню. Барк с довольным видом ходит вокруг чугунной, тяжело дышащей плиты, занимающей целую стену этого помещения.
- Я поставил еще один котелок, - шепчет он мне.
Он приподнимает крышку.
- Огонь не очень-то сильный. Вот уж полчаса, как я положил мясо, а вода все чистая.
Через минуту он уже спорит с хозяйкой из-за этого добавочного котелка. Хозяйка кричит, что ей теперь не хватает места на плите; ведь солдаты говорили, что им нужна только одна кастрюля; она и поверила; если бы она знала, что будет столько хлопот, она бы не сдала комнаты. Барк добродушно отшучивается, и ему удается успокоить это чудовище.
Один за другим приходят и остальные. Они подмигивают, потирают руки, предаются сладким мечтаниям, предвкушая пир, словно гости на свадьбе.
Попадая с улицы в эту черную конуру, они слепнут и несколько минут стоят растерянные, как совы.
- Не очень-то светло! - говорит Мениль Жозеф.
- Ну, старина, чего тебе еще надо?
Остальные хором восклицают:
- Здесь прямо великолепно!
Все утвердительно кивают головой.
Происшествие: Фарфаде неосмотрительно задел плечом влажную, грязную стену; на куртке осталось большое пятно, такое черное, что его видно даже здесь, хотя темно, как в погребе. Опрятный Фарфаде ворчит и, стараясь больше не прикасаться к стене, натыкается на стол и роняет ложку. Он нагибается и шарит по корявому полу, где годами в тишине оседала пыль и паутина. Наконец ложка найдена; она вся в черной пыли, с нее свисают какие-то нити и волокна. Уронить здесь что-нибудь - это целая катастрофа. Здесь надо двигаться осторожно.
