Данте Алигьери - Божественная комедия. Чистилище

1. С своей беседой тут остановился
Мудрейший муж, с вниманьем взор вперя[698]
В мое лицо, вполне ль я убедился.

4. И я, уж новой жаждою горя,
Наружно молчаливый, думал: – Может,
Вождя я утомлю, с ним говоря.[699]

7. Но он, познав, что душу мне тревожит
Мысль робкая, как истинный отец,
Заговорил, да смелость в дух мой вложит.

10. И начал я: – Так свет твой, о мудрец,
Живит мой ум, что тайный и глубокий[700]
Смысл слов твоих мне ясен наконец.

13. Но объясни: где той любви истоки,
К которой сводишь, добрый отче, ты
Все добродетели и все пороки?»

16. – Впери ж в меня все мысли и мечты, —
Он отвечал, – чтоб стал тебе понятным
Обман вождей среди их слепоты.[701]

19. Дух, созданный к любви вполне податным,
Подвижен всем, что нравится ему,
Быв вызван к акту чем-нибудь приятным.[702]

22. Все сущее является уму
Лишь в образах; ум образ духу кажет
И преклоняет самый дух к нему;[703]

25. Когда же в духе образ тот заляжет,
То склонность та и есть любовь, и в ней
Приятное природу снова вяжет.[704]

28. И как огонь, по сущности своей,
Восходит вверх, родясь туда стремиться,
Где более он длится средь огней,[705] —

31. Так пленный дух желанием томится
(Духовным актом) и не знает сна,
Покуда в нем желанье не свершится.[706]

34. Теперь пойми, как истина темна
Для мыслящих (о! как их довод шаток!)
Что в вас любовь не может быть грешна.[707]

37. Хоть, может быть, как суть, любви зачаток
Хорош всегда; но если воск хорош,
То не всегда хорош и отпечаток.[708]

40. – Насколько свет ты мне в рассудок льешь, —
Я отвечал, – любовь я понял ясно;
Но к скольким вновь сомненьям ты ведешь?

43. Коль в нас любовь вступает самовластно
Извне, идти ж душе лишь сим путем,
То в выборе пути душа ль причастна?[709]

46. И он: – Скажу, насколько лишь умом
Мы видим здесь; но как то дело веры,
То Беатриче допроси о том.[710]

49. Субстанциальны формы вне их сферы
Вещественной, и те, что с ней слиты,[711]
Наделены все силой разной меры.[712] [713]

52. Но силы те без действия мертвы
И познаются лишь из их явлений
Как в древе жизнь – из зелени листвы,

55. Откуда же идет ряд постижений
Идей первичных, скрыто то во мгле,[714]
Как и порыв всех первых похотений.

58. Они в вас скрыты, как инстинкт в пчеле
Готовить мед, и первая та доля
Не подлежит ни славе, ни хуле.

61. А так как всякая другая воля
Стремится к ней, то сила вам дана
Давать совет, храня границы поля.[715]

64. Вот тот принцип, по коему должна
Любовь к добру, иль злу, смотря, какую
Вы избрали, вас награждать сполна.[716]

67. Мыслители, вникая в жизнь земную,
Свободы той познав вам данный дар,
Создали миру Этику святую.[717]

70. Допустим же, что всякой страсти жар
Необходимостью в вас пламенеет,
Все ж сила в вас тушить ее пожар.

73. В свободе воли Биче разумеет[718]
Мощь благородную; храни ж в уме,[719]
Какой у ней то слово смысл имеет.[720]

76. Луна, востав из волн в полночной тьме,
Являла нам уж в небе звезд немного,
Раскалена, как бы котел в огне,[721]

79. И против звезд неслася той дорогой,
Где меж Сардинией и Корсикой заход
Светила дня римлянин видит строгий.[722]

82. И славный дух, чье имя в род и род
Над Мантуей возвысило Пьетолу,
С души моей так сбросил груз забот,[723]

85. Что, мудрому внимая там глаголу
Учителя в ответ мне, я стоял,
Как тот, кого дремота клонит долу.[724]

88. Но быстро ту дремоту разогнал
Во мне народ, что с быстротой потопа
За нашими плечами вслед бежал.[725]

91. И как брега Исмена и Азопа
На праздник Вакха мчавшихся фивян
Нередко были ночью местом скопа:[726]

94. Так душ пред нами несся целый стан
И был стремлением усердно круговое
Движение свершать он обуян.[727]

97. И быстро так-то скопище густое
Неслось вперед, что вмиг примчалось к нам,
И впереди кричали с плачем двое:[728]

100. – С поспешностью шла в горы Мариам,
И Цезарь-вождь, чтоб овладеть Илердой,
Массилью взяв, бежал к испанцам сам.[729]

103. – Скорей! скорей! чтоб с волею нетвердой[730]
Не опоздать! – кричали вслед строи, —
Усердье к благу любит Милосердый![731]

106. – О вы, в ком ныне острый жар любви
Восполнил лень, быть может, наказуя
За косность дел по вялости в крови!

109. Вот сей живой (и верьте, что не лгу я!),
Лишь день блеснет, хотел бы вверх взойти;
Скажите ж мне, где щель в скале найду я?[732]

112. Так вождь сказал бежавшим по пути,
И дух один: – Отбросив нерадивость,
Беги нам вслед, коль хочешь щель найти.

115. Нам воля так внушает торопливость,
Что стать не смеем! Извини ж мне, брат,
Коль нашу казнь ты счел за неучтивость.[733]

118. В Вероне был в Сан-Зено я аббат[734]
При Барбароссе добром, в век насилий,[735]
О чем досель в Милане все скорбят.

121. Одной ногой уж Некто стал в могиле,[736]
Аббатство вскоре вспомнит он, о том
Скорбя, зачем в то время был он в силе,

124. Когда, больного телом и умом,
Он сына незаконного наметил
Против закона к нам духовником.[737]

127. Умолк ли он, иль что еще ответил, —
Не знаю: вихрем мчались души те;
Но эту речь я слышал и заметил.

130. И тот, кто был помощник мне в нужде, —
– Взгляни, – сказал, – две сзади души эти
Унынья грех преследуют везде,

133. Крича бегущим: – Прежде смертью в сети
Был взят тот род, что видел моря дно,
Чем Иордан его узрели дети.[738]

136. И тем бойцам, которым не дано
Отваги мчаться с отраслью Анхиза,
Бесславно жизнь покончить суждено![739]

139. Как скоро сонм вдоль этого карниза
Настолько вдаль ушел, что скрылся с глаз, —
Мой ум одела дума, словно риза.

142. И с думой той толпа других сплелась,
И в думах тех блуждал я так мышленьем,
Что в неге чувств сомкнулись веки глаз,

145. И размышленье стало сновиденьем.[740]

1. В тот час, как холода Луны в лазурном
Пространстве звезд не может превозмочь
Зной дня, ослабленный Землей с Сатурном,[741] —

4. Когда встает для геомантов в ночь
Fortuna major, пред зарей, с обычной
Страны, где мгла бежит с востока прочь,[742]

7. Мне снилась тень жены косноязычной,
С культями рук, хромой, косой на вид,
Имевшей лик лишь мертвецу приличный.[743]

10. Я на нее глядел, и как живит
Остывшее под хладом ночи тело
Луч солнечный, так ей мой взгляд дарит[744]

13. Свободу уст, и выпрямился смело
Весь рост ее, и тусклый, мертвый лик[745]
Зарделся вдруг, как будто страсть в нем млела.

16. И вот, лишь в ней свободным стал язык?
Запела так, что уберечь от плена
Едва я мой рассудок свой в тот миг.

19. – Я, – пела тень, – та чудная Сирена,[746]
Что моряков влечет с морей на брег,
Так сладок голос мой, всех бед замена!

22. На песнь мою скитальческий свой бег[747]
Сдержал Улисс, и кто со мной в общенье,
Тот редко прочь бежит от наших нег![748]

25. Еще в устах у ней звучало пенье,
Как некая пречистая Жена[749]
Явилась мне, чтоб ввесть ее в смущенье.

28. – Виргилий! О Виргилий! кто Она? —
Воскликнул я, и вождь мой, полн надежды,
Потек к Жене пречистой. И, гневна,[750]

31. Она с Сирены сорвала одежды,[751]
Чтоб видел я, что было в них внутри,
И страшный смрад велел открыть мне вежды.

34. Я поднял взор, и вождь: – Уж раза три
Взываю я: вставай! отбрось тревогу, —
Нашли мы вход; он пред тобой, смотри.

37. Я встал. Уж солнце блеск свой по чертогу
Святой горы лило во все места,
Светя нам в тыл, и вождь пошел в дорогу.[752]

40. Я ж, идя вслед, не выпрямлял хребта,
Но шел, как тот, кого гнетет забота,
Чей стан согбен, как полусвод моста.[753]

43. Вдруг слышу глас: – Войдите, здесь ворота! —
Столь кроткий глас, что смертным на земле
Ввек не звучит столь сладостная нота.

46. Как белый лебедь, распростря крыле,
Нам говоривший нас повел в ущелье[754]
Между двух стен в той каменной скале.[755]

49. И он крылами мне пахнул в веселье,[756]
Блаженны плачущие, говоря, —
Утешатся в небесном новоселье.[757]

52. – Что ты идешь, так в землю взор вперя?[758] —
Так начал вождь, лишь поднялся немного
Над Ангелом, сиявшим как заря.

55. И я: – Велит идти мне так с тревогой
Недавний сон, и дум о нем вовек
Не истребит во мне рассудок строгий!

58. – Ты древнюю зрел ведьму, – он изрек,[759] —
Из-за нее ж льют слезы там, под нами;
Ты зрел, как с ней быть должен человек.[760]

61. Довольно с нас! Топчи же прах пятами![761]
Гляди на ту приманку, что кружит
Сам вечный Царь широкими кругами.

64. Как сокол прежде под ноги глядит.
Потом, на крик знакомый устремяся,
Весь тянется туда, где корм манит,[762] —

67. Так мчался я, и там, где раздалася
Скала горы, чтоб дать всходящим путь,
Я лез, пока мы не пошли, кружася.[763]

70. Лишь в пятый круг ввела нас всхода круть,
Я сонм узрел, что, слез унять не смея,[764]
Простерся ниц, к земле притиснув грудь.

73. – Adhaesit pavimento anima mea,[765] —
Вопили все, подъемля шум такой,[766]
Что я стоял, всех слов не разумея.

76. – Род, избранный Творцом, чью казнь с тоской
Надежды луч творит не столь тяжелой![767]
Направьте нас на верх горы святой.[768]

79. – Когда пришли не лечь на камень голый
И поскорей хотите вверх взойти, —
Ваш правый бок держите к бездне полой.[769]

82. Так вождь просил, и так ему в пути
Вблизи от нас был дан ответ, в котором
Я тайный смысл удобно мог найти.[770]

85. И взор учителя я встретил взором,
И вождь все то, о чем мой взор просил,[771]
Мне разрешил безмолвным приговором.

88. И лишь на то я право получил,
Как я уж стал над тем, с кого все время,
Как говорил он, глаз я не сводил.

91. И я: – О, дух, в чьем плаче зреет семя,
Без коего к Творцу нельзя предстать![772]
Сбрось для меня на миг дум тяжких бремя.

94. Кто ты? зачем спиною вверх лежать
Вы здесь должны? Скажи мне, чтоб не всуе
Молил я там, куда вернусь опять.

97. И он: – Скажу, зачем, слепые, буи,
Повергнуты спиной мы вверх; сперва ж
Successor Petri – scias – quod ego fui:[773]

100. Меж Сьестри и Кьявери горный кряж[774]
Омыт рекой, чьим именем и слухом[775]
Прославился фамильный титул наш.

103. Я месяц с малым сам изведал духом,
Как папский сан тяжел тому, кем в грязь
Не втоптан он: груз всякий чту я пухом.[776]

106. К Творцу, увы мне! поздно обратясь,
Я лишь тогда, как пастырем стал Рима,
Постиг всю ложь, порвавши с миром связь.

109. Тут понял я, что все проходит мимо.
Тиары блеск уж в жизни мне не льстил,
Влекла ж меня сей жизни диадема.[777]

112. До тех же пор я, дух злосчастный, жил
Вне Бога, жаждой лишь к сребру согретый,
И здесь, как видишь, муку заслужил.

115. 3а сребролюбье вот какой монетой[778]
Здесь платим мы, свой очищая грех,
И на горе нет казни горше этой.

118. Как не искал божественных утех
Наш алчный взор, весь прилеплен к земному, —
Так в землю Суд упер здесь очи всех.

121. Как жар гасило ко всему благому
В нас сребролюбье, доблесть всю поправ, —
Так правый Суд поверг нас здесь в истому,

124. И по рукам, и по ногам сковав.[779]
И будем мы лежать, недвижны тени,
Доколь свершит Царь правды Свой устав.[780]

127. Желав ответить, стал я на колени
И уже начал, как услышал он,
Что я главой припал к его ступени,[781]

130. – Зачем, – спросил он, – долу ты склонен?[782]
И я ему: – Пред вашим папским саном
Мне долг велит творить земной поклон.

133. И он: – Брат, встань! Ты увлечен обманом:[783]
Теперь, как ты, как все, я лишь простой
Служитель здесь пред вечным Океаном.[784]

136. И если вник в евангельский святой
Глагол ты: «Neque nubent», тотчас ясно
Поймешь, зачем так говорю с тобой.[785]

139. Иди ж теперь; не медли здесь напрасно
И не мешай мне слезы лить из глаз,
Да зреет плод, как ты сказал прекрасно.

142. Племянница, Аладжья, есть у нас;[786]
Она добра, лишь только б в злые сети[787]
За нашими вослед не увлеклась;

145. Она одна осталась мне на свете.[788]