Сюсаку Эндо - Женщина, которую я бросил
Я изо всей силы кулаком ударил лошадь по заду. Это подействовало. Лошадь выпрямилась и побежала по зелени луга.
Я снова оглянулся назад и победно улыбнулся Марико.
А Марико, стоявшая на фоне сверкающего серебром озера, удрученно смотрела на меня.
Лошадь снова остановилась. Послышалось журчание падающей на землю струи. Пять… десять, одиннадцать секунд… Мне казалось, что это никогда не кончится.
— Что за дурацкое представление?
— Смотреть тошно!
— Не хватает еще, чтобы…
Лошадь бесстыдно повернулась своим широким задом к женщинам и подняла хвост. В нос мне ударил запах свежего навоза.
Я почувствовал себя так, будто я сам оправился на глазах почтенной публики. Не в силах больше терпеть позор, я сполз с лошади, и глупое животное, получив свободу, устремилось к хозяину.
Женщины, давясь от смеха, старались на меня не смотреть. А мужчины громко хохотали, хлопая меня по плечу.
Марико у озера не было…
И все же этот постыдный случай пошел мне на пользу. До сих пор сослуживцы сторонились меня, теперь же наши отношения стали более дружескими.
За обедом и в автобусе на обратном пути только и разговору было, что обо мне, но Марико всячески старалась защитить меня, и я часто ловил на себе ее сочувственные взгляды.
Чтобы не ехать дорогой, по которой мы прибыли сюда, мы выбрали другой, хотя и более длинный, путь.
Огромное рыжее солнце, висевшее над горизонтом, щедро заливало своими лучами деревню, поле и лес. Окутанный синей полумглой, высился величественный Фудзияма.
— Ты на меня не сердишься? — прижимаясь ко мне, шептала Марико.
— За что?
— За то, что я заставила тебя ездить верхом.
— Ну что ты! Подумаешь! И обезьяна, бывает, с дерева падает.
Я был счастлив.
Остались позади нищие студенческие годы. Постоянный голод, заработки у Кима-сан, его лживые афишки. Прощай, былое! Я — энергичный мужчина, твердо решивший стать головой петуха! Я сделаю карьеру! Во что бы то ни стало сделаю карьеру!
Уже в сумерках среди леса мы увидели несколько деревянных зданий, напоминавших казармы. Вокруг не было ни единого жилого дома.
— Что это такое? Школа? — спросил я у кондукторши.
— Где?
— Вот эти здания, похожие на казармы.
— А-а. Это лепрозорий, больница для прокаженных.
— Для тех, кого наказало небо?
— Для них.
— Скорей закройте окна, чтобы в автобус не залетели микробы!
Все засмеялись. Но некоторые все же бросились к окнам.
Больница для прокаженных! Она одиноко стояла в лесу. Вокруг не было никакого жилья. Под серым вечерним небом поле и здания выглядели печально, на них словно легла тень невыразимой грусти.
— Прокаженных нужно держать на островах и стерилизовать, чтобы у них не было потомства, — сказал я.
— Ты это серьезно? — устало спросила Марико.
— Да, вполне. А разве я не прав?
— Но это жестоко. Неужели тебе не жалко этих людей?
Мы оба смущенно замолчали. Но вот показалась Одемба, и неловкость рассеялась. Какое нам дело до прокаженных? Знать их не хочу. Глупо даже задумываться над тем, стоит ли им сочувствовать.
Марико снова повеселела. Я рассказывал ей анекдоты, она громко смеялась, прикрывая рот рукой.
В Токио мы попрощались. Семейные пошли по домам, а холостяки не торопились расходиться.
— Сейчас бы ванную! Или баньку!
— Правильно! Поехали в турецкую баню! — предложил кто-то, и все ухватились за эту мысль.
— В турецкую баню!
В последнее время в Токио начали строить турецкие бани. Дневную усталость там как рукой снимало, но главное — и это нас привлекало больше всего — там были полуголые массажистки.
В турецкой бане Мицу снова напомнила о себе.
Пятая запись Ёсиоки Цутому
Баня, в которую мы отправились, находилась на улице Кабуки, где-то в районе Синдзуку. Издали были видны неоновые огни, мерцающие над ее крышей. Сразу от входных дверей круто вверх поднималась высокая лестница, наверху которой двое мужчин в белых костюмах и галстуках-бабочках, со сложенными на груди руками, громко зазывали: «Добро пожаловать, дорогие клиенты!»
Оживленно разговаривая, мы остановились у дверей. Один из мужчин кивком пригласил нас подняться. Всем своим видом он изображал почтительность, однако взгляд его пренебрежительно ощупывал нас.
— Вас четверо? — Он снял телефонную трубку и произнес по-английски: — Фор, плиз. Минуточку, — улыбнулся он нам.
Вошли две девицы в трусиках и белых блузках. Обе были низкого роста, плотно сложены и напоминали крабов. Ярко накрашенные губы, виляющая походка — ну прямо женщины из веселого квартала.
— Очкарик пойдет направо, длинный останется здесь, а ты, мазурик, пойдешь вон туда… — Распределив нас таким образом по кабинам, которые находились по обеим сторонам узкого и длинного коридора, девушки, улыбаясь, стали нас подталкивать.
— Куда мы попали? Здесь клички дают не хуже, чем в веселом квартале.
— Не сердитесь, господа. У нас вам бояться нечего. Останетесь довольны.
Кабина была разделена на две части. В одной находились раздевалка и лавка для массажа, в другой — парилка и белая европейская ванна.
Девушка привычным движением сняла блузку и повесила ее.
Развязывая галстук, я изучал массажистку. На ней остались только узкие, в обтяжку, трусики, шелковый бюстгальтер, а на шее дешевая металлическая цепочка, заправленная за бюстгальтер, поэтому нельзя было увидеть, что висело на ней.
— Не глядите на меня так, — жеманно сказала девица.
Но я продолжал внимательно ее рассматривать. Не потому, что она была красавицей. Просто эти короткие и толстые ноги, ляжки, искусанные клопами, это жирное тело без всякого намека на талию, квадратное, как шахматная доска, я уже где-то видел. И не только видел — целовал. Да, да. Я хорошо помню желание, смешанное с брезгливостью, которое вызывало во мне это тело.
— Не стесняйтесь, входите в парильню.
Я сел в четырехугольный металлический ящик так, что только голова оставалась снаружи, и в ящик пустили горячий пар.
— Много у вас бывает посетителей?
— Порядочно.
— А какие мужчины ходят сюда обычно?
— Разные. Бывают и служащие вроде вас.
— Молодые?
— Да. И старики тоже. Но больше других — мужчины среднего возраста.
— Ну и как? Ты с ними, наверное… — смахивая со лба пот, спросил я. Девушка вытерла мне лицо полотенцем и расхохоталась. В точности как Мицу — идиотским громким смехом.
— А ну вас!
— Нет, ты расскажи, как это у вас получается.
— Нечего мне рассказывать, — она кокетливо улыбнулась. «Такая ломаться не будет», — подумал я.
— А мне можно попробовать? Чем я хуже других?
Она, напевая, снова вытерла мне лицо:
О горы, горы Идзу,
Солнце скрылось за горой…
— Чье это?
— Оки Харюо.
— Глупая песня.
Я перешел в ванную и, ополоснувшись, лег ничком на лавку для массажа. Девушка посыпала белой пудрой сначала мою шею, потом плечи, потом спину.
— Ну рассказывай!
— Что?
— Как что? Забыла? Рассказывай, чем ты здесь занимаешься с мужчинами?
Я погладил ее по плечу.
— Они так начинают?
— Не надо.
— Вот-вот. А ты именно так им отвечаешь.
— Перестаньте, а то я закричу.
— Это ты тоже говоришь каждому.
Мои пальцы скользнули к ее шее и схватили цепочку.
— Что здесь? Медальон с фотографией любовника?
Я дернул цепочку и от неожиданности разинул рот.
На цепочке был не медальон, а маленький почерневший крестик. Знакомый крестик…
Ночь… Сибуя… Мицу плетется за мной, как собачонка. Я вне себя от злости… На вокзальной площади, как пугало на ветру, дрожит старикашка в форме Армии спасения с ящиком для пожертвований в руках. Чтобы угодить мне, Мицу покупает три дешевых крестика. Один она дарит мне. Я его бросаю в канаву, в мусор, в блевотину…
И вот на груди этой девицы, которой касались руки многих мужчин, висит такой же крестик.
— Где ты взяла его? — крикнул я.
— Зачем вы кричите? Я не глухая.
— Я тебя спрашиваю, где ты купила этот крестик?
— Мне его подарили.
— Кто?
— Подруга. Она здесь работала.
— Как ее зовут?
— Мицу. Вы ее знаете?
— Гм… Морита Мицу?
— Вы Ёсиока-сан?
Она перестала массировать и уставилась на меня. С нее мигом слетели и кокетливость и жеманство.
— Да? Мицу много говорила о вас. Все время говорила о вас…
В соседней кабине слышался женский смех, шум воды, бормотание мужчины.
— Она и сейчас здесь?
— Нет, полгода назад ее уволили. Мы работали с ней в одну смену.
— И куда же она уехала, эта… дубина?
