Редьярд Киплинг - Свет погас
Тогда Дика охватывала щемящая жалость. Точно так же Мейзи сетовала, когда не могла попасть из револьвера в волнорез, а через полчаса она его поцеловала. И было это словно вчера.
- Ничего, - сказал он. - Послушай меня, поверь тому, что я тебе скажу. - Слова сами собой срывались с уст. - Все это вместе взятое не стоит цветка мака, который кивал головкой у форта Килинг.
Щеки Мейзи порозовели.
- Да, тебе хорошо говорить, ты достиг успеха, а я - нет.
- Дай же мне сказать. Ты все поймешь, я уверен. Мейзи, милая, мои речи могут показаться глупыми, но все эти десять лет... их словно не было вовсе, ведь я снова вернулся к тебе. Право же, все осталось по-прежнему. Неужто ты не понимаешь? Ты одинока, и я тоже. Зачем же огорчаться? Пойдем со мною, милая.
Мейзи ковыряла зонтиком песок. Они сидели в Парке на скамье.
- Я понимаю, - промолвила она, помолчав. - Но у меня работа, и я должна с ней справиться.
- Мы справимся вместе, милая. Я же тебе не помеха.
- Нет, я так не могу. Это моя работа - моя, моя, моя! Всю жизнь я прожила одна и принадлежу только себе. Я помню прошлое не хуже тебя, но это неважно. Ведь в то время мы были детьми и не знали, что нас ждет впереди. Дик, ты только о себе думаешь. А мне в будущем году, кажется, может улыбнуться удача. Не отнимай же у меня последней надежды.
- Прости, милая. Я виноват, я наговорил глупостей. У меня и в мыслях не было, чтоб ты пожертвовала всей своей жизнью только потому, что я снова тебя встретил. Я уйду к себе в мастерскую и буду терпеливо ждать.
- Но, Дик, я не хочу... не могу терять тебя теперь... едва мы встретились.
- Располагай мною. И, пожалуйста, прости. - Дик с жадностью вглядывался в ее сконфуженное личико. И глаза его сияли торжеством, поскольку он не мог допустить даже мысли, что Мейзи рано или поздно не полюбит его, коль скоро он ее любит.
- Это было нехорошо с моей стороны, - сказала Мейзи, помолчав еще дольше, - нехорошо думать только о себе. Но ведь я была так одинока! Нет, ты меня понял не в том смысле. И теперь, когда мы снова встретились... это, конечно, глупо, но я не хочу тебя терять.
- Еще бы. Ведь у тебя есть я, а у меня ты.
- Нет, это не так. Но ты всегда меня понимал и можешь очень помочь мне в работе. Ведь ты все знаешь и умеешь. Ты должен мне помочь.
- Думаю, что ты права, или же я сам себя не знаю. Стало быть, ты не хочешь расставаться со мной навсегда и готова принять мою помощь?
- Да. Но запомни, Дик, ничего такого между нами не будет. Потому я и сказала, что нехорошо с моей стороны думать только о себе. Но пускай все остается как есть. Мне очень нужна твоя помощь.
- Можешь на меня положиться. Дай только сообразить. Первым делом мне надо поглядеть твои картины и особое внимание обратить на этюды, а уж тогда оценить твои возможности. Почитай, что пишут в газетах обо мне! Я стану давать тебе дельные советы, и ты будешь им следовать. Ведь правда?
Глаза Дика снова сверкали дьявольским торжеством.
- Ты так великодушен - просто слов нет, до чего ты великодушен. Это потому, что в душе ты лелеешь несбыточную надежду, я знаю, и все-таки я не хочу тебя терять. Смотри же, потом не пеняй на меня.
- Я не закрываю глаза на правду. И вообще королева всегда безупречна. Меня поражает не то, что ты думаешь только о себе. Поразительно то, как бесцеремонно ты хочешь меня использовать.
- Вот еще! Для меня ты всего-навсего Дик... да еще - художник, чьи картины пользуются спросом.
- Вот и прекрасно: в этом я весь. Но, Мейзи, ты ведь веришь, что я тебя люблю? Я не хочу, чтоб ты обманывала себя и считала, будто мы с тобой как брат и сестра.
Мейзи взглянула на него и потупила взор.
- Как это ни нелепо, но... я верю. Лучше бы нам расстаться сразу, пока ты на меня не рассердился. Но... но та девушка, что живет со мной, у нее рыжие волосы, она импрессионистка, и у нас с ней разные взгляды.
- Сдается мне, у нас с тобой тоже. Но это не беда. Ровно через три месяца, считая с нынешнего дня, мы вместе над этим посмеемся.
Мейзи сокрушенно качнула головой.
- Я знала, что ты не поймешь, и тебе будет еще больней, когда ты все узнаешь. Взгляни мне в лицо, Дик, и скажи, что же ты видишь.
Они встали и мгновение смотрели друг на друга. Туман сгущался, приглушая городской шум, который доносился из-за ограды Парка. Дик призвал на помощь все свои знания о людях, купленные столь дорогой ценою, и постарался разгадать, что же таят в себе эти глаза, рот и подбородок под черной бархатной шляпкой.
- Ты прежняя Мейзи, и я тоже прежний, - сказал он. - Оба мы с норовом, но кто-то из нас вынужден будет покориться. А теперь поговорим о ближайшем будущем. Надо мне зайти да посмотреть твои картины - лучше всего, пожалуй, когда та рыжая будет где-нибудь неподалеку.
- Воскресенье - самый удобный день для этого. Приходи по воскресеньям. Мне многое надо тебе сказать, о многом посоветоваться. А сейчас мне пора идти и браться за работу.
- Постарайся к будущему воскресенью разузнать про меня все подробности, - сказал Дик. - Не верь мне на слово, очень прошу. А теперь до свиданья, милая, и да хранит тебя небо.
Мейзи шнырнула прочь, как серая мышка. Дик смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, но он не мог слышать, как она презрительно бранила сама себя: "Я дрянная, несносная девчонка, я только о себе думаю. Но ведь это же Дик, а Дик все поймет".
Никто еще не сумел объяснить, что получится, когда неодолимая сила столкнется с неколебимым препятствием, хотя многие над этим серьезно размышляли, точно так же, как теперь размышлял Дик. Он пробовал уверить себя, что само его присутствие и беседы за какие-нибудь считанные недели благотворно повлияют на душу Мейзи. Потом он вспомнил выражение ее лица.
- Если я хоть что-то смыслю в человеческих лицах, - сказал он вслух, ее лицо выражало что угодно, кроме любви... Придется мне самому пробудить в ней чувство, а девушку с такими губами и подбородком покорить нелегко. Но что правда, то правда. Она знает, чего хочет, и добивается своего. А все же какая дерзость! Я! Из всего рода человеческого именно я понадобился ей для этого! Но как бы там ни было, ведь это Мейзи. Тут уж деваться некуда, и до чего ж я рад видеть ее вновь. Вероятно, мысль об ней годами подспудно таилась у меня в голове. Мейзи использует меня, как я некогда использовал старого Бина в Порт-Саиде. И будет совершенно права. Досадно, да что поделаешь. Я стану ходить к ней по воскресеньям - как повеса, который вздумал приволокнуться за горничной. В конце концов она не устоит. И все же... такие губы нелегко покорить. Я все время буду жаждать их поцеловать, а вместо этого придется рассматривать ее художества - ведь я даже понятия не имею, в какой манере она рисует и какие берет сюжеты - да рассуждать об Искусстве - о Дамском Искусстве! В свое время оно, правда, меня выручило, теперь же встало поперек пути. Пойду-ка домой да займусь этим самым Искусством.
На полпути к мастерской Дика вдруг потрясла чудовищная мысль. Мысль эту навеяла какая-то одинокая женщина, мелькнувшая в тумане.
"Ведь Мейзи одна-одинешенька во всем Лондоне, живет с какой-то рыжей импрессионисткой, у которой небось желудок, как у страуса. Этим рыжим все нипочем. А Мейзи такая хрупкая и слабенькая. Подобно всем одиноким женщинам, они едят всухомятку - когда и что придется, с непременной чашкой чая. Я не забыл еще, какую свинячью жизнь ведут студенты в Париже. И ведь она в любой миг может заболеть, а я буду бессилен ей помочь. Ох! Женатому и то в десять раз легче".
Торпенхау пришел в мастерскую Дика под вечер и бросил на друга взгляд, исполненный той суровой любви, какая рождается между мужчинами, которых сплотили нелегкая совместная работа, общие привычки и заветные, но труднодостижимые цели. Это благая любовь, когда возможны споры с пеной у рта, взаимные упреки и самая беспощадная откровенность, но любовь все же не умирает, а, наоборот, только крепнет, не подвластная ни долгой разлуке, ни силам зла.
Дик подал Торпенхау заранее набитую табаком трубку совета и молча ждал. Он думал о Мейзи, о том, что могло бы ей понадобиться. До сих пор он привык думать только о Торпенхау, который и сам вполне способен был о себе подумать, и теперь ему так непривычно было думать о ком-то еще. Вот когда, наконец, по-настоящему пригодится его банковский счет. Он мог бы, как грубый дикарь, навесить на Мейзи самые богатые украшения - массивное золотое ожерелье на тонкую шейку, браслеты на округлые ручки, дорогие кольца на пальчики - холодные, бесчувственные, не украшенные ни единым перстнем - те самые, которые он совсем недавно держал в руках. Но глупо даже допустить такую мысль, ведь Мейзи не примет ни одного колечка, а лишь посмеется над золотыми побрякушками. Нет уж. Куда приятней было бы сидеть с ней по вечерам, обняв за шею и чувствуя, что она склонила головку ему на плечо, как и подобает любящим супругам. А сейчас ботинки Торпенхау так ужасно скрипят, и зычный его голос забивает уши. Дик насупил брови, выругался шепотом, потому что до сих пор он полагал, будто весь успех выпал на его долю по праву, в награду за былые тяготы; а теперь вот у него на пути стоит женщина, которая признает его успех и совершенно пренебрегает им самим.
