Глен Мид - Кровь фюрера
К нему были подсоединены трубки аппарата искусственного жизнеобеспечения, а к рукам и груди от прибора возле кровати тянулись датчики. Его сердце билось синхронно с белыми кривыми на зеленом экране. Голову по-прежнему что-то сжимало — не стальной обруч, а что-то мягкое. Он прикоснулся к повязке. Еще одна повязка была на его правой руке, — твердая корка белого гипса.
У кровати сидел Вернер Баргель. Словно ниоткуда возникла медсестра, и вокруг него стало что-то происходить.
Он услышал голос Баргеля.
— Как ты себя чувствуешь?
Он с трудом попытался разлепить губы.
— Паршиво.
Баргель смог поговорить с ним только через двадцать минут после того, как врачи провели консилиум. Медсестра поднесла к его сухим потрескавшимся губам прохладную воду. Он проглотил несколько желтых таблеток. Медсестра провела влажной губкой по его лицу и шее. Это освежало. Остужало.
Он видел, что Баргель разговаривает с врачами, но не слышал, о чем. А затем комната опустела, дверь закрылась, и они с Баргелем остались наедине.
Баргель сел на стул рядом с кроватью.
— Врачи уверяют меня, что ты скоро поправишься, но эти два дня ты был на грани между жизнью и смертью.
Фолькманн попытался приподняться, но снова опустил голову от боли. Резкая боль в правом виске становилась все невыносимее.
— Спокойно, Джо. Они дали тебе обезболивающее, оно скоро подействует. Собственно, тебе повезло, что ты вообще остался жив. Не говоря уже обо всех остальных ранах, пуля задела череп, и у тебя было сильное сотрясение мозга.
Баргель придвинулся ближе.
— Видимо, судьба улыбнулась тебе, друг мой. Войди пуля на несколько миллиметров глубже, — и на небесах появился бы новый арфист. А сейчас тебе лучше всего расслабиться. Торопиться все равно никуда не надо.
— Эрика? — спросил Фолькманн.
Баргель поерзал на стуле.
— Она в отдельной палате этажом ниже. Команда врачей подоспела вовремя. Не волнуйся, Джо, с ней все будет в порядке.
Баргель улыбнулся. Фолькманн повернул голову, пытаясь осмотреть комнату, но перед глазами все плыло, и он медленно сфокусировал взгляд на Баргеле.
— Она думала, что ты сошел с ума, когда напал на нее и Шмельца в горах. — Баргель помолчал. — Когда ты зашел в ту комнату, ты ведь по-прежнему не знал, можно ли ей доверять, не так ли, Джо?
Фолькманн медленно покачал головой.
— Я не знал, что и думать.
Баргель кивнул.
— Ты потерял много крови. Удивительно, что ты вообще оставался в сознании. Девушке тоже нелегко пришлось. Ее пытали и накачали наркотиком правды — скополамином, чтобы она все им рассказала. — Баргель покачал головой. — Но она никогда не была одной из их шайки.
— Она рассказала тебе о Шмельце?
Баргель кивнул с серьезным видом.
— Она рассказала нам все, что знала. Об остальном мы догадались.
— Я давно без сознания?
— Два дня.
— Расскажи мне, что произошло.
Баргель говорил минут десять. Долльман и все министры были мертвы, за исключением Вебера, который находился теперь в камере строгого режима в тюрьме Моабит. Президент взял на себя обязанности канцлера, и было сформировано временное правительство. В сейфе в кабинете Гринцинга нашли список заговорщиков, и они составили Веберу компанию в Моабите. Все неонацисты-экстремисты, о которых мы знаем, были арестованы. Одного из людей Любша убили во время перестрелки, все остальные сбежали в горы прежде, чем приземлились вертолеты.
Рассказав об Иване Мольке, Бартель увидел боль на лице Фолькманна.
— Иван был хорошим человеком, Джо. И хорошим немцем.
Фолькманн отвернулся и посмотрел на белую стену, но голос Баргеля вернул его к действительности.
— То, что пытались сделать Любш и его люди, — это поразительно. Это вселяет в меня надежду на будущее этой страны. — Баргель немного наклонился вперед. — Когда девушка рассказала мне о Шмельце, я ей сначала не поверил. Все это казалось безумием. Я подумал, что она сошла с ума от пыток. Это звучало так невероятно, просто немыслимо!
— А почему же вы ей поверили?
— Нам все рассказал один из людей из списка Гринцинга. Офицер армии по имени Браун. Все, что рассказала нам девушка, все, что вы домыслили, — это правда. У Гели Раубаль был сын. Семейство Шмельцев отвезло его в Южную Америку в 1931-м. Он жил там с ними, и все считали его их сыном, пока Ди Шпинне не взяло на себя роль его опекуна.
— А ее труп?
— От него тайно избавились.
— И где он?
Баргель покачал головой.
— Этого даже я тебе не могу сказать, Джо. — Он помолчал. — Сейчас на улицах военные восстанавливают порядок. Большинство людей не знают, что произошло. Выпущен указ об информационной блокаде до того момента, пока все не будет под нашим контролем. Эта страна могла быть отброшена в своем развитии на пятьдесят лет назад. Мы, конечно, принимаем экстренные меры, но хотим убедиться в том, что прошлое больше не вернется.
Фолькманн взглянул в окно, а потом повернулся к Баргелю.
— Я вот только одного не понимаю. Отец Эрики служил в Лейбштандарте СС. Почему же они с ней не связались, как с остальными?
Баргель кивнул.
— Она была в их списке, но список был очень большим, и она была лишь одной из многих. Судя по тому, что мы знаем, сам Винтер должен был связаться с ней незадолго до того, как его убили. Но он не считал это очень важным. Возможно, он думал, что девушка — просто мелкая сошка. А может быть, все дело в том, что, так как он был с ней знаком по Гейдельбергу, то знал, что она им не поможет. К тому же сам Винтер разочаровался во всем этом задолго до того, как люди Шмельца решили от него избавиться. Он должен был знать, что, если девушка откажется от сотрудничества, ее убьют. — Баргель пожал плечами. — Какими бы ни были причины, это, скорее всего, спасло ей жизнь.
Баргель видел, что Фолькманн очень напряжен. Он встал.
— Мы еще поговорим, Джо. А сейчас отдохни немного. Я твой должник. И не только я, но и вся наша страна. Я хочу, чтобы ты это знал.
Баргель подошел к двери, а потом повернулся и улыбнулся Фолькманну.
— Я скажу девушке, что ты пришел в себя. Ей не терпится с тобой поговорить.
Когда они ехали на такси из Хитроу, начал идти снег, но когда они подъехали к небольшой площади, окруженной домами в викторианском стиле, снег прекратился.
Вокруг было бело и пустынно. Канун Нового года.
Рейс из Франкфурта задержали, и он позвонил из аэропорта, чтобы сообщить матери о своем приезде. В ее голосе звучало удивление, и она сказала: «Как замечательно, что ты приедешь!»
А когда он сказал ей, что с ним приедет девушка и они останутся у нее на несколько дней, в ее голосе прозвучала такая же радость, как в голосе молодой женщины на пляже в Корнуолле. Да, такой он ее и помнил: с собранными в хвост волосами, улыбкой на губах, окруженной аурой счастья, именно она и была причиной, по которой его отец женился именно на этой женщине. Сильной и счастливой женщине, которая боролась с тьмой и победила.
Когда такси остановилось на углу площади, было уже четыре часа дня. Сгущались сумерки. Ворота крошечного парка были открыты, ветви деревьев отяжелели от снега. Повсюду виднелись следы на снегу — тут бегал какой-то ребенок, а за ним ходил взрослый. В парке никого не было. Пусто.
Они с Эрикой зашли в парк через ворота, Фолькманн поставил их чемоданы возле лавочки и смел с нее снег. Девушка села рядом с ним. Их окружала белая пустыня, и между деревьями виднелся дом. Свет уже горел в окнах его дома, из трубы поднимался столб серого дыма.
Во всех домах вокруг тоже горел свет. За стеклами, затянутыми изморозью, дрожало пламя свечей и мигали лампочки гирлянд на елках — напоминание о недавнем Рождестве. Оставалось восемь часов до Нового года.
В ветвях над ними закурлыкал голубь, с еловых веток посыпался снег. Послышался шум крыльев.
— Дом, — сказала Эрика. — Ты так мне и не сказал, который из них твой.
Фолькманн указал на здание из красного кирпича, и Эрика долго его рассматривала.
— Он совсем как ты.
— В каком смысле?
Она улыбнулась.
— Крепкий. Немного старомодный. Но надежный.
Он улыбнулся ей в ответ, и Эрика посмотрела на парк.
— Это тут ты играл, когда был ребенком?
— Да.
Эрика закрыла глаза и сказала:
— Ты знаешь, я могу представить себе эту картину — по фотографии, которую видела в твоей квартире.
— Расскажи мне, что ты видишь.
— Тихого и очень серьезного мальчика. Нелюдимого, но любопытного. Этот мальчик очень любил своих папу и маму.
— Ты это все видишь?
Она снова улыбнулась.
— Я это представляю.
Открыв глаза, она убрала прядь светлых волос с лица и взглянула на Фолькманна. Она так хотела прикоснуться к его красивому лицу! Фолькманн молча смотрел на заснеженный парк.
