Оноре де'Бальзак - Сочинения
– Ко мне, граф, вы мне нужны на два слова!
Оба соперника, один светило заходящее, другой – восходящее, уселись на стульях перед парижской кофейной. Максим поместился на известном расстоянии от нескольких старичков, которые сидят здесь обыкновенно уже с часа дня, чтобы облегчить свои ревматические недуги. У него были уважительные причины избегать стариков (см. «Деловой человек», сцена из парижской жизни).
– У вас есть долги? – спросил Максим молодого графа.
– Если бы у меня их не было, мог ли бы я быть вашим достойным заместителем? – отвечал Пальферин.
– Если я предложил вам этот вопрос, то не потому, чтобы сомневался в вашем ответе, я хочу только знать, как велика сумма, пять или шесть?
– Шесть, чего?
– Шесть цифр! Должны ли вы пятьдесят или сто тысяч?.. Я должен был до шестисот тысяч.
Ла Пальферин почтительно и насмешливо снял перед ним шляпу.
– Если бы у меня был кредит в сто тысяч франков, – ответил молодой человек, – я забыл бы кредиторов и провел бы остаток моей жизни в Венеции, в стране живописи, вечера проводил бы в театре, а ночи с хорошенькими женщинами и…
. – А что сталось бы с вами в мои годы? – спросил Максим.
– О, я не пошел бы так далеко, – отвечал юноша.
Максим, в свою очередь, отдал ему долг вежливости, шутливо приподняв шляпу.
– Это другой взгляд на жизнь, – сказал он тоном знатока знатоку. – Вы должны?
– О, о таком пустяке не стоило бы говорить и дядюшке; если бы он у меня был, то наверно лишил бы меня наследства за то, что я должен так мало, шесть тысяч!..
– Долг в шесть тысяч тяготит гораздо больше, чем в сто тысяч, – наставительным тоном сказал Максим. – Ла Пальферин! у вас много смелости и ума, и даже больше ума, чем смелости: вы можете далеко пойти и сделаться политическим человеком. Знаете… Из всех, кто идет по пути, с которого схожу я, из всех моих соперников только вы один нравитесь мне.
Ла Пальферин покраснел, он был польщен этим признанием, так добродушно сказанным главой парижских авантюристов. В этом непроизвольном движении его самолюбия выразилось как бы сознание его слабости, и он обиделся. Но Максим понял это чувство обиды, которое так легко было предугадать у такого умного человека, и поправил дело, отдав себя в полное распоряжение молодого человека.
– Хотите вы оказать мне услугу для того, чтобы освободить меня из Олимпийского цирка посредством хорошего брака? И я тоже много сделаю для вас, – сказал Максим.
– Я бы гордился этим – отвечал Ла Пальферин, это значило бы воспроизвести басню «Лев и Мышь».
– Для начала я предложу вам двадцать тысяч франков, – продолжал Максим.
– Двадцать тысяч франков?… Я всегда предчувствовал, что, гуляя по бульвару… – сказал как бы между прочим Ла Пальферин.
– Друг мой, вы должны поставить себя на известную ногу, – сказал, улыбаясь, Максим, – не оставайтесь только на двух ногах, а имейте их шесть, или берите пример с меня: я никогда не схожу с моего тильбюри…
– Но, может быть, вы потребуете от меня чего-нибудь, что превышает мои силы?
– О, нет, надо только, чтобы вы заставили одну женщину полюбить вас в две недели.
– Она непорядочная женщина?
– Почему?
– Тогда это было бы невозможно; но если дело идет о женщине вполне порядочной и очень умной…
– Это очень известная маркиза!
– Вам надо ее письма? – спросил молодой граф.
– Ах! Ты ранишь меня в сердце! – воскликнул Максим. – Нет, дело не в этом.
– Значит, надо полюбить ее?
– Да, в полном смысле этого слова…
– Но если я должен пожертвовать своим эстетическим вкусом, тогда это не мыслимо. Видите ли, по отношению к женщинам, у меня есть известная честность; мы можем бить их, но не…
– Ах, значит, меня не обманули, – перебил его Максим. – Неужели ты думаешь, что я в состоянии предложить тебе сделать мелкую низость? Нет, надо пойти, надо ослепить, надо победить… Мой друг, сегодня вечером я даю тебе двадцать тысяч франков и десять дней для победы. Вечером увидимся у Шонц!
– Я обедаю там.
– Хорошо, – сказал Максим, – Позднее, когда я буду нужен вам, граф, вы найдете пеня, – прибавил он тоном короля, слова которого не допускают сомнений.
– Эта бедная женщина сделала вам много зла? – спросил Ла Пальферин.
– Не старайся проникнуть в глубины моих вод, мой милый, знай только, что в случае успеха, ты приобретешь такую влиятельную протекцию, что будешь в состоянии также как я кончить блестящей партией, если жизнь богемы надоест тебе.
– Неужели может наступить время, когда надоест веселиться, – сказал Пальферин, – не быть ничем, жить, как птицы небесные, охотиться в Париже, наподобие диких, и смеяться над всем?!..
– Все надоедает, даже ад, – ответил, смеясь, Максим. – До вечера!
И оба повесы, молодой и старый, встали. Сев в экипаж, Максим подумал: – Мадам Эспар терпеть не может Беатрисы, она мне поможет… – В отель Грандлье, – крикнул он кучеру, заметив проходившего Растиньяка. – Найдите великого человека без слабостей!.. Максим застал герцогиню, мадам дю Геник и Клотильду в слезах.
– Что случилось? – спросил он герцогиню.
– Калист не возвращался, и это в первый раз. Сабина просто в отчаянии.
– Герцогиня, – говорил Максим, отводя благочестивую женщину к окну, – ради Бога, который один будет судить нас, сохраните в самой глубокой тайне мое участие в этом деле, потребуйте того же от д'Ажюда. Пусть Калист никогда не узнает о наших заговорах, иначе смертельная дуэль неизбежна… Когда я говорил вам, что это не обойдется вам дорого, я подразумевал, что вы не потратите безумных сумм. Мне нужно двадцать тысяч франков, все остальное я беру на себя. Придется дать некоторым лицам важные места, может быть, место главного сборщика податей.
Герцогиня и Максим вышли. Когда мадам Грандлье возвратилась к своим дочерям, она услышала новый рассказ Сабины о событиях ее семейной жизни, еще более ужасных, чем те, которые разрушали ее счастье.
– Успокойся, дитя мое, – говорила герцогиня дочери. – Беатриса дорого поплатится за твои слезы и страданья, рука дьявола уже опускается на нее, за твое унижение она получит десять.
Аврелия предупредила Клода Виньона, который несколько раз изъявлял желание познакомиться с Максимом де Трайль. Она пригласила Кутюра, Фабиена, Биксиу, Леон де Лора, Ла Пальферина и Натана, последнего Рошефильд пригласил для графа Максима. У Аврелия собралось, таким образом, девять человек, все пользующиеся большой известностью, за исключением Ронсере, но нормандское тщеславие и грубое честолюбие «наследника» равнялось литературному могуществу Клода Виньона, поэзии Натана, уму Биксиу, расчетливости Фино, глубине Максима и гениальности Леон де Лора.
На мадам Шонц, которая хотела казаться молодой и красивой, был такой туалет, какой могут придумать только женщины подобного сорта. Гипюровая пелерина, тонкая как паутина, голубое бархатное платье, корсаж которого застегивался опалами, и гладко причесанные волосы, блестевшие, как черное дерево. Аврелия Шонц пользовалась репутацией хорошенькой женщины, благодаря ослепительной свежести и белизне кожи с необыкновенно теплыми тонами, как у креолки, умному лицу, с определенными и твердыми чертами лица, тип графини Мерлин, так долго сохранявшийся молодым и, может быть, свойственный южанкам. К несчастью, мадам Шонц начала полнеть от покойной счастливой жизни. Ее обольстительная шея стала пухнуть так же, как и плечи. Во Франции особенное значение придают лицу, и красивые головки могут долго поддерживать даже безобразные фигуры.
– Дорогое дитя, – сказал Максим, входя и целуя Аврелию в лоб, – Рошефильд хотел показать мне ваше помещение, в котором я еще не был; эта роскошь вполне соответствует четыремстам тысячам дохода. При знакомстве с вами у него не было и пятидесяти, а в пять лет вы приобрели ему то, что всякая другая, как напр., Антония, Малага, Надин и Флорентин промотали бы на себя.
– Я не содержанка, я артистка, – ответила с достоинством Аврелия, – я надеюсь хорошо кончить, как говорится в комедии, произвести потомство честных людей.
– Можно прийти в отчаяние, мы все женимся, – сказал Максим, бросаясь в кресло возле камина. – Скоро появится графиня Максим.
– О, как бы мне хотелось видеть ее!.. – воскликнула Аврелия. – Но позвольте мне, – сказала она, – представить вам господина Клод Виньона. – Г-н Клод Виньон и г-н де Трайль.
– А, это вы заставили Камиль Мопен, известную писательницу, уйти в монастырь! – воскликнул Максим. – После вас, Бог!.. Я никогда не был удостоен подобной чести. Фелиситэ де Туш сделала из вас в некотором роде Людовика XIV…
– Вот как пишется история! – отвечал Клод Виньон. – Разве вы не знаете, что она употребила свое состояние на выкуп земель барона дю Геник. Если бы она знала, что Калист во власти ее экс-подруги (Максим толкнул критика ногой, показывая на Рошефильда), она, наверно, оставила бы монастырь, чтобы вырвать его у нее.
