Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака
"Я стараюсь только для того, чтобы знали, что я хочу быть избранным, это будет праздник, который я держу в запасе для моей Евы, для моего волчонка. Я нахожусь вне стен Академии, зато стою во главе литературы, которую туда не допускают, и, право, мне приятнее быть такого рода Цезарем, чем сороковым бессмертным. Да и добиваться подобной чести я не стану раньше 1845 года..."
Его друг, Шарль Нодье, умирал.
"Он мне сказал: "Ах, друг мой, вы просили меня отдать за вас свой голос, а я отдаю вам свое место. Смерть подбирается ко мне..."
Другие академики по-прежнему выставляли нелепые возражения, указывали на его долги, как будто богатство наделяло писателей талантом.
"И вот я обдумал, какое письмо послать каждому из четырех академиков, у которых я побывал. Заниматься прочими тридцатью шестью трупами глупо с моей стороны, мое дело закончить монумент, воздвигаемый мной, а не гоняться за голосами! Вчера я сказал Минье: "Я предпочитаю написать книгу, чем провалиться на выборах! Мое решение принято. Я не хочу попасть в Академию благодаря богатству. Мнение, которое царит в Академии на этот счет, я считаю оскорбительным, в особенности с тех пор, как его распространяют и среди публики. Когда я разбогатею - а я этого добьюсь сам по себе, - я ни за что не выставлю своей кандидатуры!"
Он написал четыре письма своим сторонникам: Виктору Гюго, Шарлю Нодье, Дюпати и Понжервилю; письма были исполнены гордости, чувства собственного достоинства. Он вычеркнул слово "Академия" из своей памяти на несколько месяцев. И тут же купил себе (заплатив очень дорого) старинный ларь, принадлежавший, по заверениям антиквара, Марии Медичи. Парижская жизнь пошла своим чередом. Но петербургские вечера были чудесной интерлюдией.
XXXIII. СИМФОНИЯ ЛЮБВИ
Если художник, на свою беду, полон
страсти, которую хочет выразить, ему
не удастся передать ее, ибо он сам
воплощение страсти, а не образ ее.
Бальзак
Он предвидел, что по возвращении ему придется вести тяжелую борьбу. Нравы в "литературной республике" все больше проникались коммерческим духом. Писатели жили главным образом на то, что печатали свои романы в газетах фельетонами. Однако самая разбивка на фельетоны не соответствовала творческой манере Бальзака, его длинным вступлениям, описаниям, анализу. С тех пор как вознеслись под небеса Дюма и Эжен Сю, издатели газет уже не считали Бальзака необходимым для них человеком. Но, как пишет Рене Гиз, "свергнутый король" еще видит перед собою возможность "отвоевать свой скипетр". Бертен, издатель солидной газеты "Журналь де Деба", опубликовавшей "Парижские тайны", подписал договор с Бальзаком на два его романа - "Модеста Миньон" и "Мелкие буржуа". Это блестящая победа над соперниками. Ведь чтобы впервые появиться на страницах "Деба", да еще в тот момент, когда его недруги считают, что Бальзак "выдохся", он должен создать шедевр. И какая радость, что сюжетом для этого "победоносного романа" он обязан своей Еве! "Модесту Миньон" начали печатать в "Деба" с 4 апреля 1844 года. Роман был посвящен Чужестранке, и о ней в посвящении говорилось так: "Дочь порабощенной земли, ангел по чистоте любви, демон по безмерности фантазии, младенец по наивности веры... мужчина по силе ума, женщина по чуткости сердца... и поэт по полету твоей мечты..." и так далее. Тотчас же свирепый и плохо осведомленный Сент-Бев стал утверждать, что эта Чужестранка не кто иная, как княгиня Бельджойозо, а само посвящение возмутило его: "Виданное ли дело - такая галиматья! Разве не бичует сам себя писатель подобными смехотворными нелепостями? И как могла уважающая себя газета оказаться столь уступчивой, чтобы с такой готовностью предоставить к его услугам свои столбцы?.."
Надо признаться, что посвящение весьма высокопарное. Но когда речь заходит об Эвелине Ганской, Бальзак не может сдерживать поток лиризма. Воспоминания, которые он привез из России, воспламеняют его. Впервые он свободно наслаждался близостью с этой женщиной, подходившей ему по темпераменту. Он уверял Ганскую: "Я люблю так, как любил в 1819 году, люблю в первый и единственный раз в жизни..." Ганская прислала ему лоскуток от черного платья, которое она носила при нем. "Я плакал как дурак, думая о том, что буду вытирать свое перо тканью, которая сколько-то времени считала биения сердца, самого совершенного в мире, и которая облекала... Нет, надо очень любить, чтобы осмелиться на это. От такой мысли будет трепетать душа, всякий раз как я стану пользоваться вашим подарком..." Это кажется наивным? Но Бальзак действительно наивен, когда он любит; в этом его сила и его очарование. Он пьянеет от вина собственной риторики. Что это? Только игра? Может быть, но при игре в безумную любовь игрок сам попадается в ловушку. Бальзак - фетишист, на столе у него миниатюрный портрет кисти Дафинжера, на стене пейзаж, где изображена Верховня; на безымянном пальце левой руки он носит перстень с гиацинтом и обручальное кольцо.
Лишний раз с восторгом, разгоревшимся после петербургских ночей, он затягивает акафист своей Еве: "Вы маяк, вы счастливая звезда... Вы дарите утехи любви и честь... Пресытиться вами невозможно..." Но пусть она не тревожится, его верность непоколебима: "Что касается бенгали, будьте спокойны, он проявляет похвальное благоразумие... Птицам тоже знакомо чувство признательности. Вы еще не знаете, что говорится в естественной истории об этом обитателе Индии. Он поет только для одной розы..." Это благоразумие ожидания. "О добрая и милая кисонька! Знает ли она, что стоило начать это письмо, как в сердце бенгали пробудились сладостные воспоминания о прошлом. А моя дорогая бедняжка, волнуется ли и она также?"
Иногда он жалуется на томление, в котором его держат целые ночи напролет страстные мечты, мешающие ему работать. Ему трудно справиться с начатыми произведениями. "Модеста Миньон" (единственный роман, который писался быстро, потому, что сюжет был дан самой Ганской) не имела успеха, появившись в фельетонах. В ней было слишком мало событий! Подписчики "Деба" приняли ее холодно, и газета, напечатав ее, тотчас начала публиковать "Графа Монте-Кристо" Александра Дюма. Бальзак писал Ганской: "По моему убеждению, я создал шедевр, это верно для меня и для вас, а какое значение имеет все остальное". Но "Мелкие буржуа", корабль первостатейный, с экипажем в двадцать пять или в тридцать человек, сидит на мели. Даже кофе больше не может придать бодрости писателю - кофе для него стал теперь как вода. Роман "Крестьяне", начатый шесть лет назад по просьбе (еще более ранней) покойного Ганского, роман, который первоначально должен был называться "Крупный землевладелец" и который двадцать раз был запродан, выкуплен, заброшен, оказался работой огромной, неблагодарной и трудной. В первом варианте крупный помещик, маркиз де Гранлье, принадлежал к ультрамонархистам, составлявшим оппозицию группе либеральных буржуа. Бальзак отложил этот набросок, намереваясь позднее вернуться к нему и придать ему совсем иную форму. Но прежде всего нужно было закончить "Блеск и нищету куртизанок".
Как известно, сюжетом третьей части "Утраченных иллюзий" являлись страдания Давида Сешара, подобные мучениям Паллисси, но в наших глазах важнейшим эпизодом романа стала встреча на большой дороге Люсьена де Рюбампре, доведенного до отчаяния своим провалом в Париже и уже готового наложить на себя руки, с путешествующим духовным лицом, каноником Карлосом Эррера, под именем которого скрывался не кто иной, как беглый каторжник Вотрен. В душе мнимого аббата, пораженного красотою Люсьена, вспыхивает неистовая любовь к юноше, и он решает добиться для него блестящей победы над Парижем. Но для этого надо, чтобы Люсьен понял подоплеку жизни и перестал вести себя как ребенок. "Стоило вам предоставить Корали господину Камюзо, стоило вам не выставлять напоказ вашу связь с нею, и вы женились бы на госпоже де Баржетон, были бы префектом Ангулема и маркизом де Рюбампре", - цинично говорит Вотрен.
"Блеск и нищета куртизанок" начинается темой реванша Люсьена. Этот роман-река создавался и будет создаваться в промежуток времени от 1838 до 1847 года; одна за другой написаны были следующие части: "Как любят эти девушки" (сюда включена была ранее написанная "Торпиль"), "Во что любовь обходится старикам", "Куда приводят дурные пути" (раньше эта часть называлась "Преступное обучение") и "Последнее воплощение Вотрена". Все вместе они составляют удивительную смесь романтических тем, мелодраматических нелепостей и верных наблюдений. В романтическом свете нарисована куртизанка, которая очистилась любовью, а затем во имя любви бросилась в бездну порока; в романтическом свете показано сатанинское влияние Вотрена; романтически изображена двусмысленная любовь каторжника к Люсьену; романтична задумчивость Вотрена, когда он проходит мимо дома, где жил Рюбампре; мелодраматична сама идея союза одного из виднейших вельмож королевства (герцога де Гранлье) с подозрительным выскочкой; мелодраматичен поединок каторжника Вотрена и полицейского Корантена; мелодраматична ненужная смерть полицейского Контансона; реалистична мольеровская комедия старого банкира Нусингена, ослепленного вожделением; реалистичны сцены звериного отчаяния Леонтины де Серизи, когда она узнает о смерти Люсьена; реалистично нарисованы аристократия каторги и двор тюрьмы Консьержери. "Я пишу в чистейшей манере Эжена Сю", - признается Бальзак госпоже Ганской. И несомненно, маршал романа-фельетона намеревался померяться силами с "генералами Дюма и Сю"; но главное - старея, он дает волю своей склонности к необычным перипетиям, к тайнам, к парижским сказкам "Тысячи и одной ночи", к мрачным отсветам "Феррагуса". Однако основательность декораций, в которых развертывается действие его романа, суровое осуждение прогнившего общества ставят Бальзака гораздо выше его соперников; он ясно видел узы, связывающие (через проституцию) темных авантюристов с гордой знатью; он умел "так ударить бичом, что слетали все покровы и все лохмотья, прикрывающие гнойные язвы". Но в романе "Блеск и нищета куртизанок" он обрушил на Люсьена такие катастрофы, которые были не под силу этому слабому существу и которые волнуют нас гораздо меньше, чем его первые и столь человеческие беды.
