Уильям Теккерей - История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим
Ни единым словом Фрэнк не попрекнул меня, хоть это я был виною, что злодей очутился у нас в доме. Когда мы стучались в ворота, я спросил: "Скоро ли будут готовы лошади?" - Фрэнк молча указал тростью за угол, откуда в эту минуту выводили уже оседланных лошадей.
Мы поднялись наверх, чтобы проститься с миледи; она вся дрожала от волнения, и даже бывший с нею епископ, общество которого она всегда находила столь приятным, не мог ее успокоить.
- Вы говорили ему о том, что Беатриса в Каслвуде, милорд? - спросил Эсмонд. Епископ покраснел и замялся.
- Я... - начал он, - я...
- Вы по заслугам наградили злодея, - прервал его Эсмонд. - Ваше признание стоило ему короны. Госпожа моя побледнела.
- Генри, Генри, - сказала она, - не убивайте его.
- Может быть, еще не поздно, - сказал Эсмонд, - может быть, он не в Каслвуд поехал. Дай бог, чтобы еще было не поздно. - Епископ начал было говорить избитые слова о верноподданническом долге и священной особе государя, но Эсмонд сурово оборвал его, посоветовал сжечь все бумаги и позаботиться о леди Каслвуд и пять минут спустя вместе с Фрэнком и верным Джоном Локвудом уже скакал по дороге в Каслвуд.
Мы только что въехали в Олтон, когда навстречу нам попался не кто иной, как старый Локвуд, отец Джона, каслвудский привратник, шагавший за хекстонским дилижансом, который в Олтоне останавливался на ночь. Старик рассказал нам, что его молодая госпожа прибыла в Каслвуд в среду вечером, нынче же утром, то есть в пятницу, послала его в Кенсингтон с письмом для миледи, причем сказала, что письмо очень важное.
Мы взяли на себя смелость распечатать его и прочесть, покуда Локвуд, ахая и охая, таращил глаза на молодого лорда, которого не видал целых семь лет.
Никаких важных известий в письме Беатрисы не содержалось. Оно было написано в шутливом тоне; Беатриса как бы не склонна была всерьез принимать свое заточение. Она спрашивала, дозволено ли ей навещать миссис Тэшер, да и вообще выходить за ограду дома, сообщала о здоровье своих павлинов и ручной лани, просила матушку прислать ей со стариком Локвудом кое-какие платья. Далее она просила кланяться от нее известной особе, если другие особы не усмотрят в том ничего непозволительного, и выражала надежду, что так как в карты теперь играть не с кем, то означенная особа займется чтением душеспасительных книг, как, например, проповедей доктора Эттербери или "Eikon Basilike"; сама она также намерена обратиться к душеспасительному чтению; милой маменьке, верно, приятно будет узнать, что она вовсе не думает выплакать тут глаза.
- Кто теперь живет в замке, кроме вас, Локвуд? - спросил полковник.
- Прачка да стряпуха, сэр; а сейчас вот еще горничная госпожи Беатрисы и лакей из Лондона, а больше никого. Лакея я поместил в своей сторожке, подальше от девушек, - сказал старый Локвуд.
Эсмонд карандашом приписал несколько слов к письму Беатрисы, после чего отдал письмо старику и велел ему продолжать свой путь. Мы уже знали, чем объяснить внезапное благонравие Беатрисы и для чего она упомянула в своем послании про "Eikon Basilike". Письмо для того только было написано, чтобы навести принца на след первой записки, а заодно и услать из замка старого привратника.
- Ночь лунная, ехать будет легко, - сказал Эсмонд, - ободрись, Фрэнк, быть может, мы еще вовремя поспеем в Каслвуд. - И всю дорогу они на каждом почтовом дворе расспрашивали, не проезжал ли нынче высокий молодой джентльмен, одетый в серое и в таком же, как у милорда, светло-каштановом парике; а если проезжал, то когда именно. Из Лондона он выехал в шесть утра, а мы в три пополудни. Он ехал почти с такой же скоростью, как и мы, и к концу пути все еще оставался на семь часов в выигрыше против нас.
Заря еще не занялась, когда мы выехали на каслвудскую равнину. Путь наш лежал мимо того самого места, где четырнадцать лет назад опрокинулась карета и лорд Мохэн упал на землю без признаков жизни. Деревня еще не просыпалась; в кузнице не горел огонь, пуста была улица, по которой мы ехали - мимо старого вяза, где в ветвях дремали еще грачи, мимо церкви и через мост. За мостом мы спешились и, привязав лошадей, подошли к воротам замка.
- Если с нею ничего не случилось, - дрожа всем телом, сказал Фрэнк, и на глазах у него выступили слезы, - я поставлю серебряную статую богоматери! - Он протянул руку и хотел уже стукнуть в дубовые ворота тяжелым железным молотком, но Эсмонд остановил его. У него были свои тревоги, свои надежды, своя мука и отчаяние, но об этом он ни словом не обмолвился своему спутнику и ничем не выдал владевших им чувств.
Он подошел к сторожке привратника и негромко, но настойчиво стал стучать в решетчатое оконце, покуда в нем не показался какой-то человек.
- Кто здесь? - окликнул он нас, выглянув наружу; то был лакей, приехавший из Кенсингтона.
- Лорд Каслвуд и полковник Эсмонд, - отозвались мы снизу. - Открой нам ворота и впусти нас, только не поднимай шуму.
- Лорд Каслвуд? - переспросил тот. - Милорд давно здесь и спит в своей постели.
- Отворяй сейчас же, черт тебя возьми! - закричал Каслвуд, разражаясь проклятиями.
- Никому я отворять не буду, - сказал тот и захлопнул окно. Фрэнк выхватил пистолет; он выстрелил бы в привратника, если б Эсмонд не удержал вновь его руку.
- В такой большой замок, - сказал он, - всегда можно проникнуть несколькими путями. - Фрэнк проворчал, что до западных ворот в обход не менее полумили. - Я знаю другой вход, не дальше ста ярдов отсюда, - возразил мистер Эсмонд; и, ведя молодого виконта за руку, он стал пробираться вдоль самой стены, сквозь гущу кустарника, буйно разросшегося по краю полузасыпанного рва, некогда окружавшего замок, пока наконец дошел до маленького окошка в стене за контрфорсом, служившего патеру Холту потайным ходом. Эсмонд проворно вскарабкался на выступ стены, выбил стекло, которое уже успели вставить за это время, и нажал известную ему пружину; рама опустилась, оба джентльмена влезли в окно и, стараясь ступать как можно бесшумнее, прошли на двор, над которым уже алела заря и в тишине журчали струи фонтана.
Первым делом они поспешили к сторожке привратника, дверь которого нашли незапертой; с пистолетами в руках они предстали перед насмерть перепуганным лакеем и приказали ему молчать. Затем они спросили его, когда лорд Каслвуд прибыл в замок. (У Эсмонда кружилась голова и ноги отнимались, когда он задавал этот вопрос.) "Вчера вечером, часов около восьми", - был ответ. "И что же он стал делать?" - "Его милость отужинали вместе с сестрицею". - "Кто прислуживал за столом? Ты?" - Да, он и горничная миледи, они вдвоем подавали ужин, тогда как прочие слуги хлопотали на кухне; в замке не нашлось вина, и его милости пришлось запивать еду молоком, чем он весьма был недоволен; и... и госпожа Беатриса ни на шаг не отпускала от себя мисс Люси. Постель милорду ведено было приготовить в комнатке капеллана, что по ту сторону двора. Госпожа Беатриса спустилась вниз и шутила и смеялась со служанками, а потом заперлась у себя; а милорд еще долго стоял и переговаривался с нею через дверь, и она все смеялась над ним. Потом он вышел во двор и стал ходить взад и вперед, а она выглянула из верхнего окна; и милорд стал умолять ее, чтобы она сошла вниз и посидела бы с ним немного; но она не захотела и только все смеялась над ним, а потом захлопнула окно; тогда милорд что-то проговорил на чужом языке, что звучало похоже на брань, и ушел в отведенную ему комнату спать.
- И это все?
- Все, - отвечал лакей, призывая честь свою в свидетели; не видать ему райского блаженства, коли он лжет.
- Нет, было вот еще что. По приезде, а потом еще раз или два за ужином милорд, как водится, поцеловал свою сестрицу, и она его тоже.
Услышав это, Эсмонд заскрежетал зубами от ярости и, верно, задушил бы растерявшегося беднягу лакея, если бы Каслвуд, покатываясь со смеху, не схватил его за руку.
- Если тебе весело оттого, что твоя сестра целуется с посторонними мужчинами, - сказал Эсмонд по-французски, - боюсь, Беатриса не раз еще доставит тебе случай позабавиться. - С горечью подумал Эсмонд о Гамильтоне, Эшбернхэме, обо всех, кто прежде срывал те розы, аромат которых вдыхал теперь молодой принц! Сердце сжалось в нем при этой мысли. Уста Беатрисы показались ему оскверненными, ее красота потускнела, стыд и гордость встали стеною между ним и ею. Любовь умерла в его сердце; если бы теперь Беатриса предложила ему свою любовь и корону в придачу, он с содроганием отверг бы и то и другое.
Но презрение к Беатрисе не умерило гнева полковника против человека, послужившего поводом, если не причиною зла. Фрэнк задремал, прикорнув на каменной скамье у стены. Эсмонд же расхаживал по двору взад и вперед, думая о том, как быть дальше. Не все ли равно, что произошло или чего не произошло между принцем и этим жалким вероломным созданием. Быть может, мы поспели вовремя, чтобы спасти от позора тело ее, но не душу; не она ли сама надоумила принца приехать сюда, лаской и хитростью постаралась избавиться от прислуги, которая могла помешать им. Сердцем она уже пала, если даже телом еще оставалась чиста; а ведь он целую жизнь посвятил тому, чтобы борьбой и преданностью расположить к себе это сердце, которое она готова была продать за герб с короною или мановение августейшего ока.
