Джон Голсуорси - Темный цветок
- Да.
- Какой же?
- Вам не понравится: он тоже слишком темный.
- Но вы ведь не знаете...
- Красную гвоздику.
- Отчего ж... они мне нравятся... только не очень.
Он серьезно кивнул.
- Я так и знал.
Потом они надолго замолчали. Она перестала опираться на него, и ему недоставало уютной дружественности ее прикосновения. Теперь, когда смолкли их голоса и грачиный грай, в тишине слышен был лишь сухой шелест листьев да за речкой над каменистым косогором жалобный крик коршуна, занятого охотой; Там всегда парили два коршуна, поделив между собою небо. Юноше по душе была эта тишь: чудилось, будто сама природа говорит с тобою - ведь природа всегда говорит в тишине. Животные, птицы, насекомые показываются по-настоящему, только когда молчишь и не двигаешься; и с цветами, с растениями тоже нужна тишина, иначе ты не увидишь ту настоящую, прекрасную жизнь, что заключена в каждом из них в отдельности. Даже валуны в парке, о которых старик Годден говорил, что их принесло сюда потопом, даже и они не покажут тебе своих настоящих причудливых очертаний и не дадут тебе почувствовать твое родство с ними, пока не забудешь обо всем остальном и не станешь думать только о них. А Сильвия оказалась лучше, чем он предполагал. Она могла сидеть молча и не шевелиться (он считал раньше, что девочки в этом отношении безнадежны); она милая, и смотреть на нее приятно.
Сквозь листву к ним донесся слабый, отдаленный звон колокольчика звали к чаю. Она оказала:
- Надо спускаться.
Тут было так хорошо, что, право же, не хотелось уходить домой. Но раз уж ей непременно хочется чаю... девочкам всегда хочется чаю. И, закрутив веревку вокруг сука, он начал руководить ее спуском. Но когда он уже готов был соскочить к ней, она вдруг вскрикнула:
- Ой, Марк! Я не достаю ногами! Я повисла!
И он увидел, что она и в самом деле висит - на веревке и на руках.
- Отпустите руки! Прыгайте на нижний сук, веревка выдержит, пока вы не схватитесь за ствол.
Но снизу донеслось жалобное:
- Не могу... нет, не могу... я не удержусь!
Он закрепил веревку и поспешно соскользнул на тот сук, до которого не доставали ее ноги; потом, прислонившись спиной к стволу, обхватил ее за талию и за колени; но теперь ее держала привязанная наверху веревка, не давая ей опуститься и стать рядом с ними Он не мог держать ее и одновременно отвязать веревку, туго затянутую вокруг ее пояса. А если он ее отпустит и вытащит свой нож, ему ни за что не удастся перерезать веревку и в то же время подхватить девушку. Он уже подумал было, что придется снова лезть наверх и освободить там веревку, но по лицу Сильвии было видно, что ей становится страшно; он чувствовал, что она дрожит.
- Я сейчас вас приподыму, а вы ухватитесь за верхнюю ветку, можете? И, не дожидаясь ответа, он приподнял ее повыше. Она изо всех сил вцепилась в ветку.
- Подержитесь одну минуточку.
Она не ответила, но он видел, что лицо ее стало совсем белым. Он выхватил нож и перерезал веревку. Сильвия продержалась еще какое-то мгновение, потом руки ее разжались, но он подхватил ее и поставил рядом с собой у ствола. Почувствовав себя в безопасности, она уткнулась лицом ему в плечо. И он стал гладить ее и тихонько что-то приговаривать, чувствуя, что ему так и полагается утешать и защищать ее. Он знал, что она плачет, хотя она даже не всхлипнула, и он старался, как мог, ничем не обнаружить, что он это знает, чтобы ей не стало стыдно. Может быть, поцеловать ее? Поколебавшись, он так и сделал - тихонько поцеловал ее в макушку. Тут она подняла голову и сказала, что ей стыдно за свое малодушие. И тогда он поцеловал ее еще раз - в висок.
После этого она как будто успокоилась, и они с великими предосторожностями спустились наконец на землю, где на папоротники уже ложились длинные тени и косые лучи солнца били прямо в глаза.
XIII
Поздно вечером после свадьбы сестры Марк стоял у окна своей старой спальни-мансарды, в которой одна стенка была покатая и слабо, но явственно пахло мышами. Он стоял усталый, взбудораженный, голова его была полна видений. Он впервые в жизни присутствовал при венчании, и теперь перед ним неотступно маячила грациозная белая фигурка сестры и лицо с сияющими, как звезды, глазами. Уехала - больше она ему уже не принадлежит! Как страшно звучал Свадебный Марш на этом старом, сиплом органе! А проповедь какова! Когда хочется плакать, то не очень-то приятно слушать такое. Даже у Горди вид был подавленный, когда он вручал Сесили жениху. Марк и сейчас с совершенной ясностью видел их всех у алтаря, словно и сам там находился. Вот Сесилй вся в белом, Сильвия в чем-то воздушно-сером; вот невозмутимая высокая фигура новобрачного; Горди, такой необычный в черном фраке, но глаза, как всегда, полузакрыты на изжелта-бледном лице. Неприятнее всего было то, что хотелось просто отдаться своим переживаниям, а вместо этого надо было думать о кольце, о перчатках и расстегнута ли, как надлежит, нижняя пуговица на твоем белом жилете. Вот девушки, они как-то умеют сочетать и то и это - Сесили все время словно видела перед собой что-то прекрасное, и Сильвия была просто в экстазе. Его же постоянно отвлекал голос священника, раздражала та заученность, с какой он все проделывал и говорил, словно выписывал рецепт на лекарство и объяснял, как его принимать. И все же церемония эта была по-своему довольно красива: все лица повернуты в одну сторону, стоит торжественная тишина - только старый Годден громко сморкается в огромный красный платок - и мягкий сумрак клубится под сводами и в боковых приделах, а с южной стороны в окнах играет яркий солнечный свет. Но все равно, куда лучше было бы, если б они просто сами взялись за руки и выразили богу все, что чувствуют они в сердце своем, ведь бог - всюду, во всем, а не только в этих душных храмах. Он, Марк, хотел бы венчаться только так - вот в такую же звездную ночь, под открытым небом, чтобы чувствовать, как все прекрасно и удивительно вокруг. Уж, конечно, бог не так мал, как люди его себе всегда представляют, словно он просто какой-то важный человек, чуть побольше ростом, чем прочие! Самые прекрасные, удивительные или чудовищные вещи, какие только может представить себе человек, покажутся ничтожными богу, которому храм - эта ночь. Но только сам с собой ведь не обвенчаешься, а ни одна девушка на свете не согласится выйти замуж без всех этих колец, цветов, нарядов и слов, от которых все становится таким маленьким и домашним. Разве только Сесили, но и она бы не согласилась, чтобы не огорчать других; а Сильвия - Сильвия никогда, - она бы побоялась. Но ведь она еще совсем ребенок! Нить его дум нарушилась, и они рассыпались, точно разорванные бусы.
Он лег грудью на подоконник, положил подбородок на руки и глубоко вдохнул свежий ночной воздух. Жимолостью пахнет, или это все еще лилии? На небе высыпали звезды, и что-то сегодня сов много летает! Четыре, по меньшей мере. Что за ночь была бы без сов и звезд? Но в том-то вся хитрость, что мы ничего не можем представить себе не таким, и не так, как в данную минуту. И что будет дальше, мы тоже не знаем; но когда это наступает, то кажется, что ничего другого и быть не могло. Как странно - ты можешь делать все, что тебе захочется, но когда сделаешь, оказывается, что именно это ты и должен был сделать... А что это за свет там, внизу слева? Чье это окно - старушки Тринг? Нет, это маленькая комнатка для гостей... а-а, там Сильвия! Значит, она не спит! Он свесился как мог за окно и тихо окликнул ее голосом, который она назвала пуховым: "Сильвия!"
Свет заколебался, и в окне появилась ее голова. Лицо, обрамленное распущенными волосами, обратилось к нему. Он лишь наполовину различал его, а наполовину воображал его себе, - таинственное, смутное. И шепотом спросил:
- Как чудесно, да?
- Изумительно, - донесся ответный шепот.
- Отчего вы не спите?
- Не хочется. А вам?
- Ни капельки. Слышите, как совы кричат?
- Конечно, слышу.
- А пахнет-то как!
- Замечательно. Вы меня видите?
- Чуть-чуть. А вы меня?
- Мне не видно вашего носа. Принести свечку?
- Нет, нет. Вы все испортите. На чем вы сидите?
- На подоконнике.
- У вас так шея заболит.
- Н-нет, ничего.
- Хотите есть?
- Да.
- Подождите секундочку. Я спущу вам шоколаду в полотенце - оно длинное, как раз достанет. Держите!
Из окна высунулась смутно различимая белая рука.
- Поймали? Послушайте, а вы не простудитесь?
- Да нет.
- Так красиво, что просто невозможно спать!
- Марк!
- Что?
- Вы какую звезду выбираете? Моя - вон та белая над большим кленом.
- А моя - вон та, что мерцает красным, во-он, над беседкой! Сильвия!
- Что?
- Ловите!
- Ой! Я не смогла - что это было?
- Ничего.
- Нет, правда. Что?
- Ничего. Просто моя звезда. Она запуталась у вас в волосах.
- О!
- Слушайте!
Стало тихо, потом послышался ее испуганный шепот:
- Что?
И его замирающее:
- Спасайся!
