Глен Мид - Кровь фюрера
Глаза его отца на портрете были такими же, как и в жизни, какими он их помнил. Голубые. Честные. Надежные. Он был фанатичным слугой Фатерлянда и Баварии. Вот только синий деловой костюм казался неуместным.
«Не хватает только одного», — подумал Гринцинг. Он вспомнил старые фотографии, которые сохранились у него с детства. На них отец был в черной форме Лейбштандарта СС.
Гринцинг вошел в комнату и закрыл за собой дверь, а Мольке не отрывал от него взгляда, пока он шел к столу. Когда Гринцинг прошел через комнату и сел в свое кресло, Мольке спросил:
— Принял решение?
— Да.
— Какое?
— Сначала мне хотелось бы обсудить с тобой некоторые моменты.
Мольке увидел, что Гринцинг медленно опустил руку и открыл ящик стола. Через мгновение он направил в грудь Мольке дуло вальтера.
Мольке уставился на пистолет и хотел что-то сказать, но не смог произнести ни звука.
— Я хочу, чтобы ты слушал меня очень внимательно, Мольке, — сказал Гринцинг. — Твоя реакция на то, что я сейчас скажу, определит, останешься ли ты в живых или умрешь уже в ближайшее время.
Мольке по-прежнему молчал, он просто переводил взгляд с лица Гринцинга на вальтер, открыв рот от изумления.
— Ты удивлен, Мольке, я это вижу, — спокойно произнес Гринцинг. — Я должен признаться тебе кое в чем, о чем ты, собственно, сейчас уже и сам догадался. Люди, которых вы так боитесь… я принадлежу к их числу. Я и многие, многие другие.
— Почему? — только и спросил Мольке.
На тонких губах Гринцинга заиграла мрачная нервозная ухмылка.
— Почему? Я скажу тебе почему. Потому что впервые за много лет у этой страны появился шанс вернуть былое величие. Вернуть старые ценности, которыми мы когда-то так гордились. Перестать просить прощения за наше прошлое. Очистить нашу страну от всех грязных тупых иммигрантских выродков, которых зазвали сюда наши лицемерные политиканы. Вернуть людям ощущение гордости от того, что ты немец. Я хочу участвовать в этих переменах, которые уже грядут. Я думаю, что ты согласишься, — это дает шанс на великое будущее такому человеку, как я.
— Ты дурак, Гринцинг. Когда все это закончится, ты будешь гнить в тюрьме до конца твоих дней. У вас ничего не получится.
— Получится. Получится! Все было тщательнейшим образом спланировано, так что провала быть не может. Не может, и не будет.
— Долльман и его кабинет не станут сидеть сложа руки, глядя, как вы снова пытаетесь столкнуть страну в болото.
— Долльмана не будет в живых, некому будет противостоять нам. А что касается его кабинета… — Помедлив, Гринцинг улыбнулся. — Я думаю, я уже достаточно сказал. В общем, они не смогут помешать нашим планам.
— Ты сумасшедший, Гринцинг. Это же просто безумие! Немецкий народ не поддержит убийство канцлера. Никогда. Этим вы подписываете себе смертный приговор.
— Они нас поддержат, Мольке. Мы все рассчитали. Мы твердо уверены, что люди пойдут за нами. Когда они поймут, что мы в состоянии поднять страну до ее прежних высот, создать новый, великий и процветающий Рейх, который поднимется во всю мощь, такой же гордый и несокрушимый, как раньше, они скажут нам спасибо. Это можно сделать, и это будет сделано, уверяю тебя. А большего тебе знать не надо. Неужели тебя это не впечатляет?
Игнорируя вопрос, Мольке пристально смотрел на Гринцинга.
— Отличная речь, Гринцинг. Долго репетировал?
Гринцинг улыбнулся еще шире.
— Если ты пытаешься разозлить меня, Мольке, чтобы отвлечь и, улучив момент, сбежать, то можешь об этом забыть. Ты не успеешь ступить и шагу, как получишь пулю в затылок. И поверь мне, стрелок я отличный. Но если хочешь, можем попробовать. Это будет мое слово против слова мертвеца. Мертвеца, который совсем недавно, нервничая, ждал у моего дома, когда я вернусь. Это ведь достаточно подозрительно, тебе не кажется? Один из охранников даже спросил меня, не хочу ли я, чтобы он присутствовал при нашем разговоре. Он сказал, что ты явно очень взволнован, Мольке. А нервные люди способны на неадекватное поведение. Например, они могут попытаться убить известного политика. — Гринцинг снова напряженно улыбнулся. — Я уверен, что смогу придумать вполне логичное объяснение: ты попытался меня убить, а я защищался.
— А ты почему участвуешь в этом? — мрачно спросил Мольке.
Приподняв брови, Гринцинг сказал:
— Но я же только что назвал причины.
— А обогащенный плутоний? Зачем он вам?
— Я думал, это очевидно, Мольке. У нас есть боеголовка. Ее достаточно для того, чтобы НАТО не осмелилось отдать приказ сбросить на немецкую землю атомную бомбу. Достаточно для того, чтобы помешать любой попытке иностранных государств вмешаться в то, что происходит. Если кто-то из мировых лидеров попытается остановить нас, ему придется учитывать возможность мировой бойни. А ведь у Германии по-прежнему самая большая армия в Западной Европе, Мольке, не забывай об этом. — Гринцинг помолчал. — Добавить я могу только одно: после того как путч начнется, — а он начнется, Мольке, он уже начинается, сейчас, пока мы тут разговариваем, — тебе нужно будет определяться: ты с нами или против нас. И с теми, кто против нас, мы сурово поквитаемся, уверяю тебя.
— Да уж, Гринцинг. Я не сомневаюсь, что вы опять начнете строить концлагеря.
Гринцинг снова улыбнулся.
— Я уверен, что именно так и придется поступить, если все эти иммигрантские выродки откажутся покинуть страну. Боюсь, что на это придется пойти, чтобы избавиться от этих нежелательных элементов. — Гринцинг помолчал. — Ты умный парень, Мольке. Я всегда тебя таким считал. Сейчас у тебя есть выбор. Справа от меня находится дверь, которая ведет в гараж. Я могу позвонить охраннику и сказать ему, что мы уходим. Ты спокойно идешь со мной, и если не будешь буянить, то к завтрашнему дню я поставлю в известность тех, кто примет власть, о твоем… скажем так, молчаливом одобрении. И ты будешь свободным человеком.
Мольке посмотрел на дверь, а потом повернулся к Гринцингу.
— Да я и сейчас, в общем-то, свободный человек.
— Конечно свободный. — Гринцинг улыбнулся. — Вот только я держу тебя под прицелом, и у меня не дрогнет рука, если ты решишь позвать охрану или сбежать.
Долгое время Мольке думал, вонзая застывший взгляд в стену напротив, а потом посмотрел на Гринцинга.
— Я хочу кое-что сказать тебе, Гринцинг. И также спросить твоего совета. Но сначала… Можно мне сигарету?
Помедлив, Гринцинг нервно вытащил сигарету из пачки на столе, прикурил и осторожно передал ее Мольке, по-прежнему держа его под прицелом пистолета, а потом быстро взглянул на часы. — Ну говори, что хотел.
Мольке затянулся и посмотрел в глаза своему собеседнику.
— Это касается моего отца. — Гринцинг нахмурился, а Мольке продолжил: — Я уверен, что ты осознаешь связь, существующую между отцами и детьми, правда? Портрет на стене в коридоре. Это твой отец?
— Да.
Мольке кивнул.
— Я так и думал. Итак, вы были близки. Он оказывал на тебя большое влияние.
— Закругляйся, Мольке, я теряю терпение.
— Меня бы не удивило, если бы он оказался членом нацистской партии.
— Да, он был членом национал-социалистической партии и СС. Он служил в Лейбштандарте СС. — Гринцинг произнес это с гордостью. — Ты что-нибудь знаешь об этой организации, Мольке?
— Они были убийцами.
— Наоборот. Они были лучшими солдатами, самыми верными из всех, какие только были в этой стране. Сливки общества Германии. Избранные. Офицеры Лейбштандарта были элитой СС. Самые фанатичные и непоколебимые люди Рейха. Я хочу тебе кое-что сказать, Мольке. Мой отец, как и многие другие, принес клятву Адольфу Гитлеру и Рейху не отказываться от идеалов, за которые они боролись и ради которых приносили жертвы. Служить своей родине каждую минуту своего существования. Единственные, кто имеет право управлять этой страной и возродить ее величие, — это их дети и дети их детей. И я один из них. Я долго ждал этого момента, и теперь он настал. Ты только посмотри, что творится в этой стране, Мольке. И не только на улицах. Даже обычные немцы говорят о том, что у Рейха были свои преимущества. А почему? Да потому что они знают — пришло время очистить эту страну, Мольке. Время проснуться и снова стать истинными немцами. Время стряхнуть эту дурацкую личину, забыть о ханжеском раскаянии за прошлое. Очистить эту страну, убрать всю грязь. Да, ты прав, есть люди, много людей, обладающих властью, таких как я. Много мужчин и женщин, которые долго ждали этого момента. Они связаны кровавыми клятвами со своими отцами. И поверь мне, Мольке, когда наступит время, — а оно наступит в течение ближайших часов, — они исполнят свой долг.
Мольке растерянно смотрел на Гринцинга.
— Я не считаю, что все немцы такие, как ты, Гринцинг. Если ты так думаешь, ты сумасшедший. Далеко не каждый сын или дочь бывшего эсэсовца поддержит это безумие.
