Луиза Мэй Олкотт - Сестры Марч (сборник)
Когда они вышли из лавки, он заметно повеселел и шлепал по лужам так, будто был в высшей степени удовлетворен.
– Не зайти ли нам еще во фруктовую лавку? – спросил он. – Купим что-нибудь для малышей и к столу… Надо устроить прощальный пир, коли уж я в последний раз иду к фам в гости.
– Что мы купим? – Джо оставила без внимания заключительную часть его фразы и с притворным восхищением втягивала в себя вкусные запахи.
– Им можно апельсины и инжир? – с отеческим видом спросил профессор.
– Изредка им покупают…
– А фы любите орехи?
– Еще бы! Как белка.
– А фот там стоит гамбургское вино. Будет повод фыпить за Отечество!
Джо пожурила его за расточительность и, смеясь, предложила купить еще корзину фиников, бочонок изюма и мешок миндаля. Вытащив свой бумажник, Баэр заказал еще горшочек фиалок и увесистую посудину с медом. Затем он рассовал по карманам многочисленные свертки, раскрыл свой старый зонт и они отправились дальше.
– Мисс Марч, могу я просить фас об одном одолжении?
– Да, сэр!
Сердце Джо застучало с такой силой, что она испугалась, как бы он не услышал.
– Несмотря на дождь, я осмелюсь фас беспокоить, потому что фремени у меня обрез.
– Да, сэр!
Джо стиснула в руках горшочек с цветами, едва его не раздавив.
– Надо купить платье для Тины, девочки из пансиона миссис Кирк, но я не разбираюсь ф этих вещах. Мне нужен фаш совет.
– Да, сэр. – Джо почувствовала, как спокойствие и холод охватили ее, да так внезапно, словно она шагнула в холодильник.
– И еще надо делать подарок матери Тины. Она так часто стала болеть. Хорошо бы фыбрать теплую, плотную шаль.
– Я с удовольствием вам помогу, – сказала Джо, а про себя подумала: «А он с каждым шагом становится все милее».
И вот они с завидной энергией принялись за дело. Выбрав красивое платье для Тины, она попросила показать шали. Продавец решил, что семейная пара делает покупки для себя и детей.
– Ваша супруга, я думаю, предпочтет вот эту: у нее и хорошее качество, и подходящий цвет, одним словом, скромно и элегантно, – развернув серую шерстяную шаль, он набросил ее на плечи Джо.
– Вас это устраивает? – спросила она, поворачиваясь к Баэру спиной и радуясь возможности спрятать лицо.
– Мне нравится, мы возьмем ее, – отозвался профессор.
Пока он платил за платье и шаль, Джо продолжала деловито осматривать прилавки.
– Ну, теперь домой? – спросил он так, словно ему доставляло удовольствие проговаривать эти слова.
– Да, уже поздно и я устала! – голос Джо прозвучал капризнее и жалобнее, чем ей самой хотелось.
Промокшие ноги уже побаливали, да и сердцу было неуютно и холодно, как, впрочем, и остальному телу. Итак, она для мистера Баэра просто друг. Скоро он уедет, – что ж, чем скорее, тем лучше. С этими мыслями она замахала подъезжающему омнибусу, и фиалки выпали из горшочка на тротуар.
– Этот омнибус не идет к нашему дому! – с этими словами профессор сделал знак вознице ехать дальше, а сам стал подбирать пострадавшие цветы.
– Простите, я не рассмотрела номер… Но я могу и пешком. Я уже привыкла по грязи.
Она часто заморгала, но носовой платок оставался лежать в кармане; Джо скорее умерла бы, чем воспользовалась им сейчас.
Но мистер Баэр все уже заметил и, наклонившись к ней, спросил очень многозначительно:
– Моя девочка, почему фы плачете?
Будь это не Джо, а кто-то другой, ответ прозвучал бы как-нибудь хитро, – скажем, придуман был бы насморк или что-то еще. Но, совершенно забыв о достоинстве и продолжая всхлипывать, она выпалила:
– Потому что вы уезжаете.
– Ну, так фсе замечательно! – воскликнул Баэр, и не будь у него зонта в руках, захлопал бы в ладоши. – Джо, я ничего не могу предложить фам, кроме моей большой любви. И фот я приехал, чтобы узнать, нужна ли фам моя любовь – или я для фас фсего лишь добрый друг. Так скажите мне, найдется ли в фашем сердце место для старого Фрица?
– О да!
Она обхватила обеими руками его руку, как будто говоря, что рада будет идти с ним рядом, даже если у них не будет иного укрытия, кроме его старого зонта, – лишь бы только он всегда держал его над нею.
Надо сказать, что редкое объяснение происходит в столь невероятно трудных условиях. Из-за грязи мистер Баэр не мог встать на колени и не мог предложить руку иначе как на словах, потому что обе его руки были заняты. К тому же на глазах у прохожих он не смел изливать свои чувства. Зато лицо его сияло так, что Джо показалось, будто в капельках дождя на его бороде играют маленькие радуги. Не люби он Джо уже давно, едва ли он мог бы влюбиться в нее теперь, когда все на ней было в плачевном состоянии, а шляпка – та и вовсе безнадежно испорчена. Но, к счастью для обоих, он продолжал считать ее лучшей женщиной на свете, а сам он на фоне хмурого неба еще больше напоминал ей громовержца Юпитера.
Редкие прохожие наверняка сочли их парой безобидных сумасшедших – так беззаботно прогуливались они под дождем, не замечая грозно сгустившихся сумерек и тумана. А их мало заботило, что о них могут подумать. Ведь они переживали тот единственный в жизни час, когда старость чувствует себя молодостью, невзрачность – красотой, бедность – сказочным богатством и когда каждому человеку чудится, что он в раю.
Вид у профессора был такой, словно он завоевал королевство, и весь мир уже не может предложить ему большего блаженства. Джо шагала рядом с ним, и ей казалось, что ее место только возле него и нигде более; было даже странно, что когда-то она могла примерять к себе иную будущность.
Она первая решилась возобновить разговор. Не будем здесь приводить невнятных восклицаний, последовавших за «О да!», обратимся лишь к сказанному ими обдуманно и осмысленно.
– Фридрих, отчего бы…
– Боже! Она назыфает меня по имени. С тех пор, как не стало Минны, ни одна жифая душа не обращалась ко мне так, – профессор остановился посреди лужи, не сводя с нее благодарного и восторженного взгляда.
– Мысленно я давно зову вас по имени, но если вам не нравится…
– Мне не нрафится? Да что может быть для меня слаще? Разве только если мы станем говорить друг другу «ты»…
– Так сразу? Пожалуй, это немного сентиментально.
– Так федь это прекрасно! Сентиментальность! На этом стоит немецкий дух. Благодаря ей мы сохраняем нашу молодость. Я так устал от ледяного английского «фы»! – у Баэра был вид скорее романтического студента, чем солидного профессора.
– Так почему ты не предложил мне этого раньше? – смущаясь, спросила Джо.
– Послушай, я теперь хочу открыть тебе свое сердце. Ты федь отныне принимаешь на себя заботу о нем. Послушай, моя Джо – ах, какое это феселое, забавное имя! Я хотел много сказать тебе уже в Нью-Йорке, но мне показалось, что твой красивый друг… что он помолвлен с тобой. А если я сделал бы тебе предложение еще тогда, ты согласилась бы?
– Не знаю. Вряд ли. Дело в том, что тогда у меня вообще не было сердца.
– Что за чепуха! Я не могу в это поферить. Просто тфой сердце дремал, пока не пришел прекрасный принц и не разбудил его. Да, конечно, «Die erste Liebe ist die beste»[27], но уж на это чудо мне не следовало рассчитывать.
– Согласна, первая любовь – лучшая. Но прежде я еще никогда не любила. Тедди был тогда просто мальчишкой. А теперь он нашел то, что ему нужно, – ответила Джо, желая поскорее вывести его из заблуждения.
– Теперь я совсем спокоен. Я знаю, что ты отдала мне фсе. Просто когда мужчина долго ждет, он становится себялюбифым. Уфы, ты скоро это заметишь, госпожа профессорша.
– Мне нравится такое обращение! Но скажи, что привело тебя сюда именно в тот момент, когда я больше всего хотела тебя видеть?
– Фот это, – мистер Баэр вытащил из кармана жилета потрепанный газетный листок.
Джо развернула его и увидела… свои собственные стихи. Она отправляла их в газету, платившую за стихи.
– Но как?..
– Это попало ко мне случайно, а по именам и инициалам подписи я догадался, кто афтор. Эти стихи звали меня, понимаешь? Прочти их мне фслух! А я послежу, чтобы ты не попала в лужу!
И Джо послушно стала читать:
НА ЧЕРДАКЕ
Ящички – четыре штуки,
Пылью все занесено…
Четырех девчонок руки
Их наполнили давно.
Вот – ключей четыре связки,
Моль тесемки пожрала…
Вспомнить были, вспомнить сказки
Вновь я на чердак взошла.
Начертали озорницы
Сверху имена свои;
Тайны юной четверицы
Позапрятаны внутри.
Их фантазия парила
Под рефрен дождя живой.
Вновь склоняюсь на перила,
Слыша дождь над головой.
Аккуратно, безупречно
Выведено имя «Мег»,
Всяк подумает, конечно,
Вот достойный человек.
Средь бумаг хранится сказка,
Два коротеньких стиха
И военных писем связка
От отца и жениха.
Но постойте! Где же куклы?
Их успела доломать
Девочка ручонкой пухлой —
Дочь, похожая на мать.
Спит она на «голубятне»
Под рефрен дождя живой,
В тихой детской – нет приятней
Слушать шум над головой.
«Джо» – на следующей крышке
Можно разобрать с трудом —
Буквы пляшут, как мартышки…
Так и в жизни – все вверх дном!
И смешались в беспорядке
Иглы, ленты, мишура,
Прозы и стихов тетрадки —
Пробы глупые пера.
В этом всем одно не глупость:
О большой любви мечта,
И полна глубокой грусти
Строчка эта вот и та.
Слушаю, склонясь устало,
Мелодичный шум живой.
«Заслужи любовь сначала!» —
Дождь поет над головой.
«Бет» – смотрю на почерк милый,
И слеза туманит взор.
Не святая ли всходила
На чердак нам всем в укор?
Нет ее на белом свете,
Но снесенные под кров
Милые вещицы эти
Оживляют к ней любовь.
Шаль, сорочка, колокольчик,
В дни страданий звавший к ней,
Ноты, вышитый камзольчик,
Книги – радость грустных дней.
Если б в шум дождя вплетало
Небо голос твой живой,
С радостью бы я кричала:
«Дождь шумит над головой!»
Рыцарь ставит ногу в стремя,
Буйный конь стрелой летит, —
И, конечно, имя «Эми»
Под картинкою стоит.
Бальный башмачок, колечко,
Веера и фалбалы,
Тут же конская уздечка,
Живописцев похвалы.
Пусть не вышла в Рафаэли,
Все же гордость для семьи —
Статуэтки, акварели,
Скетчи легкие твои.
И под сводами усадьбы
Шум блаженный, звук живой —
Словно колокольцы свадьбы,
Дождь шумит над головой.
Ящички, четыре штуки,
Пылью все заметено;
Много в радости и муке
Взято и обречено.
От родительского крова
Судьбы увлекают нас,
Но и смерть не столь сурова,
Чтоб разрушить нашу связь.
Но оставить мир чудесный
Каждой предстоит в свой миг —
И тогда Отец небесный
Каждый отомкнет тайник.
И, когда с улыбкой юной
Мы воскреснем в мир иной,
Пусть, как ласковые струны,
Дождь шумит над головой!
– Как все тут слабо, какие плохие рифмы!.. Конечно, я писала то, что чувствовала. Мне было одиноко в тот день, и я ушла плакать на чердак. И зачем только мне надо было выставлять себя на посмешище?.. – Джо разорвала на мелкие кусочки вырезку, которой так дорожил профессор.
