Оноре де'Бальзак - Сочинения
– Подпишем, – сказал молодой барон к удовольствию всего общества.
Часть третья
Измена
Через неделю после свадьбы, которая, по обычаю некоторых семейств С.-Жерменского предместья, состоялась в семь часов в церкви св. Фомы Аквинского, Калист и Сабина садились в карету, сопутствуемые поцелуями, поздравлениями и слезами лиц, толпившихся у отеля Грандлье. Слышались поздравления четырех свидетелей и слуг. Слезы стояли на глазах герцогини и ее дочери Клотильды, и обеих волновала одна и та же мысль.
Бедная Сабина вступает в новую жизнь с человеком, женившимся не совсем по своей воле. Замужество состоит не из одних легких удовольствий, счастье зависит от сходства темперамента, физического влечения, сходства характеров, что собственно и делает из этого социального учреждения вечную загадку. Девушки-невесты и матери, хорошо знакомые с этой опасной лотереей, знают, какие обязанности они должны будут нести. Вот почему женщины плачут на свадьбе, тогда как мужчины улыбаются; они ничего не теряют, тогда как женщины знают, чем рискуют. Впереди новобрачных ехала баронесса. К ней обратилась герцогиня.
– Вы мать, хотя только единственного сына, но по мере возможности постарайтесь заменить Сабине меня.
На передке этой кареты сидел егерь, заменявший курьера, сзади две горничные. Четыре форейтора, в красивых мундирах (каждая карета была запряжена в четыре лошади) с букетиками в бутоньерках и лентами на шляпах; герцог Грандлье насилу мог упросить их снять ленты, дав им за это денег. Французский почтальон большею частью очень смышлен, но любит позабавиться; они взяли деньги, а у заставы опять надели свои ленты.
– Прощай же, Сабина, – говорила герцогиня, – не забывай обещания, пиши почаще. Вам, Калист, я ничего не говорю, вы поймете меня и без слов.
Клотильда, опираясь на младшую сестру Атенаис, которой улыбался виконт Жюст Грандлье, смотрела на новобрачных глазами, полными слез, и следила взглядом за каретой, исчезающей при хлопанье четырех бичей, напоминающих выстрелы из револьвера. В несколько секунд веселый поезд достиг площади Инвалидов, миновал Иенский мост, заставу Посси, дорогу в Версаль и выехал на большую дорогу, ведущую в Бретань.
Не странно ли, что швейцарские и германские ремесленники, и лучшие семьи Франции и Англии следуют одному и тому же обычаю: едут путешествовать после свадьбы. Более важные усаживаются в душную и маленькую каретку, в виде коробочки, которая увозит их. Более мелкие весело путешествуют по дороге, останавливаются в лесах, пируют в трактирах, пока не истощается запас их веселья или, вернее, денег. Моралист затруднился бы решить, где кроется больше стыдливости: в буржуазии ли, где брачная жизнь начинается в семье, вдали от света, или в аристократии, где новобрачные едут из семьи на большую дорогу, к чужим лицам? Возвышенные души стремятся к уединению и одинаково сторонятся, как общества, так и семьи. Брак по страсти можно только сравнить с бриллиантом, с лучшей драгоценностью, чувство это должно быть скрытым сокровищем сердца. Что может рассказать о медовом месяце лучше самой новобрачной? Время это, продолжающееся у одних дольше, у других меньше (иногда только одну ночь) и есть вступление в супружескую жизнь. В первых трех письмах к матери Сабина говорит, к несчастью, о том, что уже знакомо некоторым молодым новобрачным и многим пожилым женщинам. Вышедшие замуж, как Сабина, за человека с разбитым сердцем, они не сразу замечают это, но умные девушки С.-Жерменского предместья равняются по своему развитию женщинам. До замужества, воспитываясь матерями и обществом, они получают хорошие манеры. Герцогини, желающие передать своим дочерям семейные традиции, не понимают часто сами значения своих наставлений. «Такое движение неприлично», «Над этим не следует смеяться», «На диван не бросаются, а просто садятся», «Не жеманничай», «Это не принято, моя дорогая» и т. д. Строгая буржуазия несправедливо отказала бы в невинности и в добродетели таким девушкам, как Сабина, вполне чистым по мысли, но с великосветскими манерами, с гордым видом и тонким вкусом, в шестнадцать лет умеющих подчинять себе своих сверстниц. Для того, чтобы подчиниться всем соображениям, придуманным мадемуазель де Туш, чтобы выдать ее замуж, Сабина должна была пройти школу мадемуазель де Шолье. Врожденная чуткость и природные способности сделают эту женщину такой же интересною, как героиня «Мemоires de deux jeunes mariees», когда она поймет всю пустоту общественного преимущества замужней жизни, где так часто все гибнет под тяжестью несчастья или страсти.
Герцогине Грандлье.
Геранда, апрель, 1838.
«Милая мама, вы поймете, отчего не писала я вам в дороге: не соберешься с мыслями, кажется, и они убегают вместе с колесами. Но вот уже два дня, как я в Бретани, в отеле дю Геник. Красивый дом напоминает собою кокосовую коробочку. Несмотря на нежное внимание, которым окружает меня семья Калиста, я полна желанием улететь к вам, сказать вам массу тех вещей, которые, но моему, возможно поверить только матери. Калист женился на мне, дорогая мама, с разбитым сердцем, все мы знали об этом и вы не скрывали от меня всю трудность моего положения. Увы! все оказалось гораздо тяжелее, чем можно было предполагать. Сколько опытности приобретаем мы в несколько дней; удастся ли мне рассказать ее вам в несколько часов? Все ваши наставления оказались бесполезными, по одной фразе поймете вы почему. Я люблю Калиста, как будто он не был моим мужем, т. е. если бы я была замужем за другим и путешествовала бы с Калистом, я люблю его, и ненавидела бы мужа. Извольте же присматриваться к человеку, любимому так безгранично, невольно, всецело, самоотверженно, одним словом, прибавляйте наречий сколько хотите. Вопреки вашим советам, я порабощена. Чтобы приобрести любовь Калиста, вы советовали мне принять величественный вид, полный достоинства, держаться важно и гордо для того, чтобы привязать его во мне на всю жизнь. Только умом и уважением к себе приобретает женщина положение в семье. Вы были правы, конечно, нападая на молодых женщин нашего времени, которые, чтобы достичь счастливой замужней жизни, обращаются со своими мужьями слишком добродушно, слишком ласково и даже фамильярно, слишком походят на «этих женщин», как вы говорили (слово, непонятное для меня до сих пор). Женщины эти, если верить словам вашим, напоминают мне почтовых лошадей; они быстро достигают равнодушие и даже презрения.
«Не забывай, что ты одна из Грандлье», шептали вы мне на ухо. Наставления эти полны материнского красноречия. Дедалы подверглись судьбе всех мифологических сказаний. Неужели вы могли предположить, любимая моя мама, что я начну с катастрофы, которой, по-вашему, кончается обыкновенно медовый месяц наших молодых женщин?
Оставшись одни в карете, мы чувствовали себя в самом глупом положении. Сознавая всю силу, все значение первого сказанного слова, первого взгляда, растерянные оба, мы смотрели в разные стороны. Это было комично. Перед заставой он взволнованным голосом сказал мне речь, приготовленную заранее, как все импровизации. Я слушала ее с бьющимся сердцем и постараюсь теперь изложить ее вам.
– Дорогая Сабина, я хочу, чтобы вы были счастливы, а главное, счастливы так, как вы сами того хотели бы, – говорил он. – В нашем положении было бы совершенно липшее разными любезностями вводить друг друга в заблуждение насчет наших характеров и чувств. Постараемся сделаться сразу такими, какими мы были бы через несколько лет. Смотрите на меня, как на брата, а я буду видеть в вас сестру».
Все это было сказано очень деликатно. Но этот первый спич супружеской любви совсем не отвечал моему душевному настроению. Я ответила, что вполне согласна, что именно такие чувства испытываю и я. Но долго потом сидела задумавшись. После нашего объяснения во взаимной холодности, мы самым любезным образом говорили о погоде, о природе и разных пустяках. Я смеялась тихим принужденным смехом, он казался рассеянным. Когда мы выехали из Версаля, я прямо обратилась в Калисту, которого звала теперь «милый Калист», так же, как и он меня «милая Сабина», с просьбой рассказать мне события, которые чуть было не довели его до смерти и которым я обязана моему браку с ним. Он долго не соглашался. Между нами произошел маленький спор, так мы проехали три станции. Я непременно хотела настоять на своем и начала дуться. Он как бы раздумывал над вопросом, помещенным в газетах в виде вызова Карлу X: «Сдастся ли король?» Проехав почтовую станцию Вернегль и взяв с меня клятву, которая удовлетворила бы целых три династии, не упрекать его этим безумием и не относиться к нему холоднее, он описал мне свою любовь к маркизе Рошефильд. Я хочу, чтобы между нами не было тайн, кончил он! Бедный, дорогой Калист не подозревал, что его друг, мадемуазель де Туш, и вы должны были посвятить меня во все, одевая к венцу. С такой нежной матерью, как вы, можно быть вполне откровенной. Итак, мне было очень больно заметить, что он рассказывал о своей страсти скорее для собственного удовольствия, чем для того, чтобы исполнить мое желание. Не осуждайте, дорогая мама, мое любопытство узнать глубину этого горя, этой сердечной раны, о которой вы уже говорили мне. Через восемь часов после благословения священника церкви св. Фомы Аквинского ваша Сабина чувствовала себя в довольно ложном положении молодой супруги, выслушивающей от мужа признание его обманутой любви и каверзы своей соперницы. Я переживала целую драму, где молодая женщина узнает, что брак ее состоялся только потому, что ее мужем раньше пренебрегла какая-то блондинка. Из этого рассказа я узнала все, что хотела. Что именно? спросите вы. Ах! дорогая мама, какое чувство не стирает время, чего не бывает до брака и кому неизвестно все это! Калист закончил поэму воспоминаний горячими обещаниями забыть свое безумие. Каждое обещание должно быть подтверждено, несчастный счастливец поцеловал мою руку и долго держал ее в своей. Последовало другое объяснение. Это мне казалось более подходящим к нашему положению. Этому счастью я была обязана своему негодованию на плохой вкус глупой женщины, не любившей моего красивого, восхитительного Калиста. Сейчас меня зовут играть в карты. Эту игру я еще плохо понимаю. Завтра напишу еще. Расстаться с вами в эту минуту для того, чтобы быть пятой в мушке, это возможно только в Бретани».
