Оноре де'Бальзак - Сочинения
Поцеловав девушку в голову, Калист скрылся в аллеи и ушел к Камиль, где оставался до глубокой ночи. Возвратившись в час ночи, он застал мать за вышиванием, она дожидалась его. Он вошел тихо, пожал ей руку и сказал:
– Шарлотта уехала?
– Она уезжает завтра со своей теткой; обе в отчаянии. Уедем в Ирландию, мой Калист, – говорила она.
– Сколько раз мечтал я бежать туда, – сказал он.
– Вот как! – воскликнула баронесса.
– Только с Беатрисой, – прибавил он.
Через несколько дней по отъезду Шарлотты Калист гулял с шевалье дю Хальга по площадке для прогулок; он сел на скамью на солнышке и смотрел на виднеющиеся флюгера Туша и рифы, обозначенные пенящейся волной, играющей на породных камнях. Калист выглядывал слабым и бледным; силы изменяли ему, лихорадочная дрожь пробегала по нему. В глазах его, окруженных синевой, светилось выражение, которое бывает у людей, преследуемых порой неотвязной мыслью, или решающихся на битву. Одному рыцарю только поверял он иногда свои мысли, угадывая в старике сторонника своей религии, угадывая в нем такую же вечную преданность первой любви.
– Любили вы в своей жизни нескольких женщин? – спросил Калист, когда они во второй раз совершали второй круг.
– Одну, единственную, – отвечал капитан дю Хальга.
– Свободную?
– Нет, – отвечал капитан, – мне много пришлось страдать; она была жена моего товарища, моего покровителя, моего начальника. Но мы так любили друг друга!
– Она любила вас? – спросил Калист.
– Страстно, – отвечал шевалье с несвойственной ему живостью.
– Были вы счастливы?
– До конца ее жизни. Она умерла сорока девяти лет в Петербурге, куда она эмигрировала, и климат которого убил ее. Ей должно быть очень холодно в могиле… Мне часто приходит на мысль положить ее в нашей дорогой Бретани возле меня. Но она живет в моем сердце.
Рыцарь вытер слезы. Калист крепко сжал его руки.
– Я больше дорожу этой собакой, чем моей жизнью, – продолжал он, показывая на животное, – она напоминает мне ту, которая ласкала ее своими прелестными ручками, брала на колени; смотря на Тизбе, я вижу всегда руки адмиральши.
– Видели вы мадам Рошефильд? – спросил Калист шевалье.
– Вот уже пятьдесят восемь лет как я не обращаю внимания на женщин, за исключением вашей матери, в цвете лица которой есть что-то напоминающее мне адмиральшу.
Через три дня, гуляя по площадке, шевалье говорил Калисту:
– Дитя мое, у меня всего сто сорок луидоров, когда вы узнаете, где находится мадам Рошефильд, возьмите их и поезжайте к ней.
Калист поблагодарил старика, жизни которого он завидовал. С каждым днем Калист становился мрачнее; он сторонился всех. Ему казалось, что все его оскорбляют, он был по-прежнему ласков только с баронессой, которая со страхом следила за прогрессирующей болезнью и одна умела заставить Калиста съесть что-нибудь. В начале октября, больной юноша прекратил прогулки с шевалье, несмотря на просьбы и шутки старика.
– Мы поболтаем о маркизе Рошефильд, я расскажу вам свое первое любовное приключение.
– Ваш сын положительно болен, – сказал рыцарь баронессе, когда все его усилия оказывались тщетными.
На все вопросы Калист отвечал, что чувствует себя отлично и, как все юные меланхолики, мечтал о смерти. Он никуда не ходил и целые дни проводил в саду, греясь под слабыми лучами осеннего солнца, сидя на скамье, один со своей думой, избегая людей.
С того дня, как Калист перестал ходить к Камиль, она просила священника из Геранды навещать ее. Частые посещения аббата Гримона, который каждое утро проводил в Туше, оставаясь иногда и обедать там, скоро заинтересовали весь город; слух о них дошел даже до Нанта. Несмотря на это, священник каждый вечер проводил в отеле дю Геник, где царило горе. Хозяева и слуги, все были удручены упрямством Калиста, но никто не подозревал угрожающей ему опасности, никому не приходило в голову, что юноша мог умереть от любви. Во всех путешествиях и воспоминаниях шевалье не было примера подобной смерти. Все думали, что Калист худеет от недостатка питания. Мать становилась перед ним на колени, умоляя съесть что-нибудь. И чтобы успокоить мать, Калист побеждал свое отвращение, но пища, принятая насильно, производила изнурительную лихорадку, снедавшую юношу.
В последних числах октября Калист не мог подниматься больше во второй этаж. Кровать его перенесли вниз. Он почти все время проводил в семье, которая, наконец, обратилась к помощи врача Геранды. Доктор попробовал остановить лихорадку хиной, и на самом деле на несколько дней она превратилась. Он предписал Калисту физические упражнения и разного рода развлечения. Тогда барон нашел в себе настолько силы, чтобы сбросить свою апатию, и помолодел в то время, когда сын его выглядывал стариком. Взяв Калиста, Гасселена и двух чудных охотничьих собак, барон пошел с ними охотиться на несколько дней. Они бродили из леса в лес, посещали друзей в соседних замках, но ничто не могло вызвать веселости и улыбки у Калиста. Его бледное, угрюмое лицо выражало полную пассивность.
Барон вернулся домой в полном изнеможении. Калист находился в том же состоянии. Вскоре по возвращении отец и сын опасно заболели и, по совету доктора Геранды, послали в Нант за двумя знаменитостями. Наружный вид Калиста поражал барона. Проникнутый тем поражающим даром ясновидения, каким природа оделяет умирающих, барон дрожал, как ребенок, при мысли, что его род может исчезнуть; он не говорил ни слова, но складывал руки и молился Богу. При каждом движении своего сына он вздрагивал, как будто бы колебалось пламя его жизни.
Баронесса все время проводила в этой комнате, где у камина с вязаньем в руках сидела Зефирина, охваченная страшным беспокойством. У нее требовали дров, так как отец и сын постоянно зябли; делали нападения на провизию, и она просила освободить ее от ключей, не будучи в состоянии поспевать за Мариоттой; но знать она хотела все и вполголоса, отводя в сторону, расспрашивала Мариотту и невестку о здоровье брата и племянника. Однажды вечером, когда Калист и отец находились в полудремотном состоянии, Пен-Холь сказала, что надо быть готовым к смерти барона: вязание выпало у Зефирины из рук. Она вынула из кармана четки черного дерева и, перебирая их, произнесла горячую молитву, которая вызвала такое чудное, выражение на ее старом высохшем лице, что подруга последовала ее примеру, и по знаку священника все присоединились к молитве мадемуазель дю Геник.
– Я первая обратилась к Богу, – говорила баронесса, вспоминая роковое письмо Калиста, – но Бог не хотел услышать меня!
– Не будет ли лучше, если мы попросим мадемуазель де Туш навестить Калиста? – предложил священник.
– Ее, эту виновницу наших несчастий, – возмутилась старая Зефирина. – Она отняла его у семьи, у всех нас, давая ему безнравственные книги, сделала его еретиком. Да будет она проклята, пусть Господь никогда не простит ей этого! Она разрушила семью дю Геник.
– Она и восстановит ее, – уговаривал мягко священник. – Это святая и добродетельная особа, я ручаюсь за нее, у нее хорошие намерения, дай только Бог привести ей их в исполнение.
– Пожалуйста, только предупредите меня об ее приезде, я уйду; – кричала старуха, – она убила отца и сына. Вы думаете, я не слышу слабого голоса Калиста, он насилу говорит.
В эту минуту вошли три доктора. Они утомили Калиста расспросами; об отце же вопрос был решен быстро и бесповоротно; они удивлялись, что он еще жив. Относительно Калиста доктор Геранды передал баронессе, что ему придется, пожалуй, ехать в Париж, чтобы посоветоваться там со светилами науки, выписать же их сюда обойдется более ста луидоров.
– От всего умирают, только не от любви, – утешала Пен– Холь.
– Какая бы ни была причина, – говорила баронесса; – верно только то, что Калист умирает, у него все признаки чахотки, этой самой страшной болезни моей родины.
– Калист умирает, – проговорил барон, открывая глаза; две крупные слезы медленно покатились по его морщинам. Может быть, это были первые слезы в его жизни.
Он встал, приблизился к кровати сына, и, не спуская с него взгляда, взял его за руки.
– Что ты хочешь, отец? – спросил Калист.
– Хочу, чтобы ты жил! – вскричал барон.
– Я не могу жить без Беатрисы, – ответил Калист старику, снова упавшему в кресло.
– Где достать сто луидоров, чтобы выписать докторов из Парижа, пока еще не поздно? – сказала баронесса.
– Разве сто луидоров могут спасти Калиста? – вскрикнула Зефирина.
Не дожидаясь ответа, она развязала нижнюю юбку, которая, падая, произвела глухой звук. Отлично зная места, где были зашиты луидоры, она распорола ее в один момент, и золотые монеты, звеня, падали на юбку одна за другою. В немом изумлении смотрела на нее Пен-Холь.
– Ведь вас все видят, – говорила она на ухо подруге.
– Тридцать семь, – отвечала Зефирина, продолжая считать.
