Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Верните мне письмо, – сдавленным голосом потребовал сквайр, после чего перечел его вновь, словно в прошлый раз не до конца уяснил себе его смысл и в нем могли остаться не замеченные им фразы или предложения. – Нет! – со вздохом признался он наконец. – Роджер ничего не пишет мне об этом. Сыновья, конечно, могут играть с отцами в открытость и полное доверие, но при этом о многом умалчивают.
Мистеру Гибсону показалось, что сквайра больше расстроило то, что эту новость он узнал не от сына, нежели сам факт помолвки. Но он предпочел промолчать.
– Он не старший сын, – продолжал сквайр, словно бы разговаривая сам с собой. – Но не такого союза я бы желал для него. Кстати, как могло так получиться, сэр, – внезапно набросился он на мистера Гибсона, – что в свой прошлый визит сюда вы заявили, что между моими сыновьями и вашими девочками ничего такого не замечается? А ведь это наверняка происходило вот уже некоторое время!
– Боюсь, что вы правы. Но я не подозревал об этом ни сном, ни духом. И узнал я обо всем только вечером того дня, когда Роджер уехал.
– Это было неделю назад, сэр. Почему же вы так долго хранили молчание?
– Я надеялся, что Роджер сам расскажет вам обо всем.
– Это лишний раз свидетельствует о том, что у вас нет сыновей. Бо́льшая половина их жизни остается неизвестной отцам. Взять, к примеру, Осборна. Мы живем вместе – то есть, строго говоря, мы едим вместе и спим под одной крышей, но… Впрочем, да! Жизнь такова, какой ее устроил Господь. Вы говорите, что это еще не помолвка? Но я спрашиваю себя – а что делать мне? Надеяться на то, что мой мальчик разочаруется в той глупости, в которую он вложил всю душу, причем в тот самый момент, когда помогает мне? Так это действительно глупость или нет? Я спрашиваю вас, Гибсон, потому что вы должны знать девушку. У нее ведь совсем немного денег, верно?
– Примерно тридцать фунтов в год, с моего согласия, пока ее мать жива.
– Н-да. Хорошо, что он не Осборн. Что ж, им придется подождать. Из какой она семьи? Судя по тому, что она бедна, как церковная мышь, особо похвастаться ей нечем?
– Полагаю, ее отец был внуком некого сэра Джеральда Киркпатрика. Ее мать говорила мне, что та семья владеет старинным титулом баронета. Собственно, я в таких делах не разбираюсь.
– Это уже кое-что. В отличие от вас, я немного смыслю в таких делах, как вы изволили выразиться. Мне нравится благородная кровь.
Мистер Гибсон не смог удержаться, чтобы не сказать:
– Боюсь, только одну восьмую крови Синтии можно назвать благородной, об остальных ее родственниках мне ровным счетом ничего не известно, за исключением того, что ее отец был викарием.
– Имел профессию. Что ж, в любом случае это на ступеньку выше торговца. Сколько ей лет?
– Восемнадцать или девятнадцать.
– Красивая?
– Думаю, да. По крайней мере такого мнения придерживается большинство людей. Но все это в конечном счете лишь вопрос вкуса. Послушайте, сквайр, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Приезжайте и отобедайте с нами в любой удобный для вас день. Меня может не оказаться дома, но вас встретит моя жена, и вы познакомитесь с будущей супругой своего сына.
Однако же, возлагая особые надежды на спокойствие, с которым сквайр расспрашивал его, он, похоже, поспешил со своим предложением. Мистер Хэмли тут же укрылся в своей раковине и ворчливо заметил:
– «Будущая супруга» Роджера! Надеюсь, он поумнеет к тому времени, как вернется домой. Два года, проведенные среди чернокожих, не пройдут для него даром и добавят ему здравомыслия.
– Это возможно, но совсем не обязательно, я бы сказал, – возразил мистер Гибсон. – Чернокожие сами не отличаются особым здравомыслием, по моему скромному мнению, и потому едва ли способны повлиять на его мнение своими доводами, даже если они и найдут общий язык. И уж наверняка, если он разделяет мои вкусы, их необычный цвет кожи лишь заставит его сильнее ценить белый цвет лица.
– Но вы сами сказали, что это не было помолвкой в общепринятом смысле, – проворчал сквайр. – Если он передумает, вы ведь не станете требовать от него сдержать слово, не так ли?
– Вот что я вам скажу: если он пожелает разорвать помолвку, я, несомненно, буду советовать Синтии последовать его примеру. А сейчас я более не вижу смысла и далее переливать из пустого в порожнее. Я рассказал вам о том, как обстоят дела, потому что обещал вам это, если замечу что-либо подобное. Но при нынешних обстоятельствах нам не остается ничего иного, кроме как только ждать. – И доктор взялся за шляпу, чтобы откланяться.
Но сквайр придерживался иного мнения и еще не удовлетворил своего любопытства.
– Не уходите, Гибсон. Не обижайтесь на мои слова, хотя, честно говоря, не понимаю, что в них такого уж обидного. Что она собой представляет, эта ваша девочка?
– Не понимаю, что вы имеете в виду, – заявил в ответ мистер Гибсон.
На самом деле он все прекрасно понимал, но сейчас был зол и не желал продолжать этот разговор.
– Она… как бы это сказать… похожа на вашу Молли? Воспитанная и разумная, в неизменно заштопанных перчатках, аккуратная и опрятная, всегда готовая сделать то, о чем ее попросят, причем так, словно это и есть ее самое любимое занятие на свете?
Мистер Гибсон расслабился. Теперь он вполне понимал косноязычие сквайра и скрытый смысл его вопросов.
– Начнем с того, что она намного красивее и обаятельнее Молли. Она всегда хорошо одета и выглядит изысканно, хотя, насколько мне известно, на свои наряды она не может тратить особенно много. Она всегда выполняет то, о чем ее просят, и не лезет за словом в карман. Не думаю, что когда-либо видел, как она выходит из себя, но при этом я не уверен, что она вообще принимает что-либо близко к сердцу, а некоторая бесчувственность вполне может сойти за уравновешенность и добродушие, в чем я неоднократно имел возможность убедиться. В целом же, полагаю, такие, как Синтия, встречаются одна на сотню.
Сквайр ненадолго задумался.
– На мой взгляд, такая, как ваша Молли, – одна на тысячу. Но, вы сами понимаете, она происходит из такой семьи, которая попросту недостойна упоминания, и я не думаю, что она может рассчитывать на какие-либо деньги.
Все это он проговорил, словно размышляя вслух, не глядя на мистера Гибсона, но последний оскорбился и нетерпеливо бросил:
– Молли тут вообще ни при чем, и потому я не вижу смысла впутывать ее в это дело, да еще и рассуждать о ее семье или состоянии.
– Да, разумеется, – опомнился сквайр. – Что-то я увлекся, но, признаюсь вам, я сожалею о том, что она не годится в жены Осборну. Но, естественно, об этом не может быть и речи… Решительно не может быть и речи.
– Да, – сказал мистер Гибсон, – а теперь прошу прощения, сквайр, но мне действительно пора идти, и тогда вы сможете помечтать невозбранно.
На сей раз он успел дойти до двери, прежде чем сквайр вновь окликнул его. Доктор остановился, нетерпеливо постукивая себя по голенищу сапога хлыстом для верховой езды, ожидая прощальных слов, которые казались ему бесконечными.
– Вот что я вам скажу, Гибсон. Мы с вами старые друзья, а вы – идиот, если обижаетесь на мои слова. Мы с мадам, вашей супругой, не нашли общего языка в тот единственный раз, когда я виделся с нею. Я не хочу сказать, что она сглупила, но один из нас оказался глупцом, и это был не я. Однако не будем ворошить прошлое. Предположим, вы привезете ее и эту девчонку Синтию (что за нелепое имечко!), а заодно и малышку Молли сюда на ленч как-нибудь – в собственном доме я чувствую себя свободнее да и веду себя куда вежливее. Мы не станем говорить о Роджере – ни я, ни эта девица, – а вы постараетесь, если сможете, сделать так, чтобы ваша супруга тоже держала язык за зубами. Представим дело так, словно я хочу сделать вам приятное по случаю вашей женитьбы, и только. Но имейте в виду – ни единого слова о Роджере и этой несусветной глупости. Я увижу девушку и составлю о ней собственное мнение. Вы ведь сами сказали, что так будет лучше всего. Осборн тоже будет здесь, а уж он-то всегда чувствует себя с женщинами, как рыба в воде. Иногда мне кажется, будто он и сам наполовину женщина, настолько он неблагоразумен и тратит невесть сколько денег.
Сквайр был весьма доволен собственной речью и ходом своих мыслей и даже слегка улыбнулся после того, как умолк. Мистер же Гибсон испытывал удовлетворение и немалое изумление и потому тоже улыбнулся, стремясь поскорее откланяться. Вскоре они договорились о том, что будущий четверг – самый подходящий день для того, чтобы мистер Гибсон привез своих женщин в Холл. Последний счел, что встреча прошла куда лучше, чем он ожидал, да и полученное приглашение дало ему повод гордиться собой. Поэтому та манера, с какой миссис Гибсон приняла его, привела доктора в нешуточное раздражение. А его супруга с самого отъезда Роджера искренне полагала себя оскорбленной в лучших чувствах. Какое право имел кто-либо утверждать, будто шансы Осборна еще пожить на этом свете были ничтожно малы, если вся история его болезни покрыта мраком неопределенности? Осборн нравился ей очень сильно, куда больше Роджера, и она предпочла бы заполучить для Синтии именно его, если бы ее не страшила мысль о том, что дочь может остаться вдовой. Потому как миссис Гибсон если и переживала из-за чего-либо, так только из-за смерти мистера Киркпатрика, и, оставаясь дружелюбно бесчувственной почти ко всему на свете, она с содроганием представляла себе, что могла сознательно подвергнуть дочь тем же страданиям, что выпали на ее долю. Но если бы мнение доктора Николса стало бы известно ей заранее, она никогда бы не приняла сватовства Роджера. Никогда. Да и сам мистер Гибсон тоже хорош. Почему после того приснопамятного вечера, когда она призналась ему во всем, он так холоден и сдержан с нею? Она ведь не сделала ничего дурного, но с нею обращались так, как если бы она впала в немилость. В доме воцарилась ужасная скука. Ей очень не хватало даже тех маленьких удовольствий, что доставляли ей визиты Роджера и возможность наблюдать за тем, как он ухаживает за Синтией. Да и дочь по большей части упорно хранила молчание. Что же касается Молли, то та пребывала в меланхолии, и это расположение духа падчерицы настолько сильно действовало на нервы миссис Гибсон, что она позволила себе сорвать раздражение на бедной девочке, не опасаясь услышать от нее жалобу или получить отпор.
