Николай Фробениус - Лакей маркиза де Сада, или Каталог Латура
- Зачем нужны анатомы? Латур!
Латур встал, чтобы ответить на вопрос. Сверкающий взор отца Мартена заставил его поднять голову. Он вдруг растерялся, хотя ответ на вопрос, зачем нужны анатомы, был очевиден. В глазах отца Мартена, как в зеркале, отразилась растерянность Латура, но он набрался мужества и ответил:
- Может быть, для того, чтобы мы узнали, что находится под кожей?
***
Пока Латур слушал уроки отца Мартена, произошло нечто непоправимое, бессмысленное, случай был даже смешной, но в то же время и страшный.
Однажды весенним утром на рот Бу-Бу села больная муха.
Стоя у рыбного прилавка в Онфлёре, Бу-Бу размышляет, не попросить ли у торговки сельди; она знает, что сейчас не сезон и ловить сельдь запрещено, но знает также и то, что многие не соблюдающие закон рыбаки еще до рассвета успевают продать свой улов сельди и что у торговки наверняка кое-что припрятано, Бу-Бу уже чувствует вкус свежей сельди и приоткрывает рот, словно для того, чтобы лучше насладиться пригрезившимся ей вкусом. Она не замечает, что на нижней губе у нее сидит больная муха, муха чем-то одурманена и вот-вот окажется у Бу-Бу во рту. Однако гордость и страх перед насмешливым отказом торговки прогоняют мечты о сельди, Бу-Бу смахивает с губы эту полудохлую муху и просит отпустить ей пять штук трески. Но муха уже поцеловала ее. Этого достаточно. Фиолетовая лихорадка. Болезнь сопровождается слабостью и тошнотой. Потом на шее Бу-Бу появляется фиолетовая сыпь. Ее огромное тело распухает, щеки синеют, один глаз больше не открывается. Латур бежит в Онфлёр. Распахнув ногой дверь в контору Гупиля, он кричит ему, что нужно немедленно найти доктора, лучшего доктора во всей Нормандии, и побыстрей, нельзя терять ни минуты. Гупиль переводит взгляд с Латура на клиента, застывшего на стуле с открытым ртом, потом опять на Латура. Зачем? Для кого? Латур не понимает вопросов. Кому нужен доктор, что случилось? Бу-Бу заболела, заикаясь произносит он. Что с ней? На ней сыпь. Какая сыпь? Фиолетовая, по всему телу. Merde, шепчет Гупиль и наклоняется к Латуру. Потом извиняется перед клиентом, и сын с любовником убегают. Что заставило их спешить, страх, сострадание, мысли о конце материального благополучия, одиночестве, сиротстве, или, быть может, это повеление самой смерти вынудило их в смятении носиться по улицам Онфлёра, крича друг другу имена и адреса врачей? В конце концов им удалось увести доктора Мезана от больного оспой парня и затолкать его в коляску Гупиля.
Доктор Мезан бросает взгляд на больную. Берет свой чемоданчик и выходит в коридор. Сын и любовник спешат за ним. Неужели ничего нельзя сделать? Доктор отрицательно качает головой. Фиолетовая лихорадка, говорит он. Многозначительно, серьезно, и Гупиль с Латуром качают головами и снова спрашивают: неужели ничего нельзя сделать? Фиолетовая лихорадка, повторяет доктор. Ничем не могу помочь. Мне очень жаль. Это последняя стадия болезни, кома, - медицинская наука тут бессильна, говорит доктор. Выразительно качает головой. Больная может умереть в ближайшие часы. Если хотите, я попрошу священника прийти к ней.
Они кивают, не понимая, и возвращаются к больной. Бу-Бу одним глазом смотрит в потолок. Она неподвижна. Тяжело дышит. Шевелятся только губы, даже не шевелятся, а подергиваются так, словно она сейчас что-то скажет и все объяснит им. Они склоняются над нею, скорее в растерянности, чем в отчаянии, женщина в постели уже не похожа на Бу-Бу: ее большое тело распухло и приобрело темно-синий оттенок. Из закрытого глаза бежит ручеек.
Латур смотрит на мать. Он видит, что ей больно, и убеждает себя: если он не поймет, что она сейчас чувствует, то потом уже никогда не поймет, что ее больше не существует.
Латур хватает ее руку. Рука распухла и стала жесткой. Только ногти еще напоминают о живой Бу-Бу. Он сжимает ее холодные пальцы. Потом наклоняется над матерью и думает, что под этим синюшным отеком она красива, что ему хочется лечь рядом и прижаться к ней. Гупиль покашливает. И умирающая тоже покашливает, она словно передразнивает его, потом открывает рот, губы у нее дрожат, и за мгновение до смерти она произносит звонко и четко:
- Сын!
Это могло быть объяснением в любви, но Латуру кажется, что мать просто хотела уничтожить его. Иначе почему она умерла таким образом? Гупиль накрывает покойницу простыней и склоняет голову, он молится, Латур же стоит неподвижно и смотрит на кровать. Почему она так обошлась с ним?
Вокруг него звучат голоса:
- Я знаю, что это ужасно.
- Мне так жаль.
- Я понимаю, что ты чувствуешь, Латур.
Он стоит неподвижно и отчетливо понимает, что ничего, совершенно ничего не чувствует.
Неожиданно ему все становится ясно. Причина. И следствие. Поездка в Париж. Болезнь. Ее отравили, в этом нет никакого сомнения. Отравили. Латур закрывает глаза. Оставят ли его наконец в покое? Или с ним опять кто-нибудь заговорит, опять начнет мучить его? Он не выдерживает. Смотрит на мать, его мутит. Он падает на кровать, на одеяло, которым закрыта покойница и уже не в силах сдерживать тошноту. Латур рыдает, лежа на покойнице, и его рвет. Зарывшись лицом в одеяло, он узнает сладковатый запах материнского тела. И замечает, что плачет, но думает только о том, что ничего не чувствует.
2. ПРОЩАНИЕ С ОНФЛЁРОМ
Я скрещиваю на груди руки. Закрываю глаза. Приятная темнота. Мои лопатки упираются в холодный пол. Я пытаюсь ни о чем не думать, не ем, не пью, только лежу неподвижно, словно сплю. Приятная темнота. Я очень голоден, но есть не могу. Просыпаюсь от судорог. Меня как будто режут на части, но боли я не чувствую. Просто от меня отрезают кусок за куском. Я не открываю глаз. Не двигаюсь. Мной овладевает вялость. Приятная темнота. Она лежит в постели рядом со мной, на мне, и я думаю, что мы с ней похожи. Я даю волю воображению. Она больна.
- Что с тобой? - спрашиваю я.
Она не отвечает, но кладет мне на лицо свои большие руки. Мы ласкаем друг друга. Я прижимаюсь лицом к ее животу. Обнимаю ее. Мы целуем друг друга. Ее губы шевелятся. Я осторожно касаюсь ее лона, лобок покрыт волосами, под ними кожа гладкая. Я прижимаюсь к ней. Она больна.
Слышатся голоса. Они останавливаются недалеко от меня. Я не открываю глаз. Глаза у меня закрыты. Священник спрашивает:
- Что с парнем?
Визгливый голос могильщика:
- Выглядит он подозрительно.
- Он умер?
- Похоже, что так. Да, по-моему, парень преставился.
Они осторожно подходят ко мне. Я чувствую запах могильщика. Холодную руку священника на шее. Наконец могильщик говорит разочарованно:
- Парень жив.
Ночью я ложусь в ее постель.
Я не хотел, чтобы они ее уносили. Я не плакал. Но священник утешал меня. Я заставил себя сказать, что они должны забрать ее. К вечеру ее увезли. Не так-то легко было вынести из дома тяжелое тело Бу-Бу и положить его на телегу. Она такая толстая. Могильщик жаловался и требовал за свои услуги дополнительной платы. На поворотах телега кренилась то в одну, то в другую сторону, я смотрел и думал, что они непременно уронят ее.
Я лежал в ее постели. Голова была полна странных видений. Все остановилось. В гавани остановились суда. С неба исчезли облака. Пропали краски. И у людей выпали волосы. Камни на пашне перевернулись. Земля стала желтой. Дома как будто сжались. Все уменьшилось. Изменилось, ничто не осталось прежним. Только желтая песчаная равнина. Ураган. В лицо мне дул ветер и летел песок. Не было видно ни животных, ни деревьев, ни людей. Даже небо слилось с ураганом. Больше ничего не осталось. Я стоял в центре этого урагана и думал: ее отравили. Бу-Бу отравили. Она ездила в Париж, и там ее отравили.
От мыслей об урагане мне захотелось есть, и во мне проснулась жажда мести.
***
Грязный, худой, я спустился в Онфлёр, чтобы купить рыбы. Люди не узнавали меня. Но это не имело значения. Мне было все равно. Онфлёр провонял тухлыми осьминогами и щелочью кожевенных фабрик. Отовсюду шел отвратительный сладковатый запах. Я стоял в очереди к торговке, смотрел голодными глазами на блестящих рыбин, но думал почему-то только об этом отвратительном сладковатом запахе. Очередь петляла между лавками, между щупальцами осьминогов и розовыми брюшками трески, я повернулся и увидел женщину легкого поведения. У нее были высокие скулы и выдающаяся вперед нижняя челюсть. Она была некрасива, очень некрасива. Женщина смерила меня презрительным взглядом. Смахнула с носа пудру, словно хотела дать понять, что от меня дурно пахнет, и хрипло произнесла что-то похожее на "да?"
Я не отступил. Не сдвинулся с места, пытаясь прочесть, что написано у нее на лице. Оно несомненно что-то таило. Но что? Я уже видел раньше эту шлюху, уже видел. Она стояла возле трактира на улице От, окруженная молодыми людьми. Видел, как она с дерзким выражением лица гуляла вокруг городского пруда. Смотрел на ее высокие башмаки. Одета она была лучше многих почтенных женщин Онфлёра: шляпки, парики, кружева, серебряная пряжка на заду. Звали ее Валери.
