Ганс Носсак - Спираль
- Опять двадцать пять. Я же говорил: я плыл по течению, - еще раз заверил я Шнайдера.
- Ну хорошо, согласен, - сказал мой гость примирительно. - Давай не будем спорить о выражениях, пусть будет по-твоему. Ты выплыл из корпорации точно так же, как до сих пор плыл с ней рядом или же с ней вместе. Иначе говоря, вопрос должен быть сформулирован точнее: почему ты счел, что настало время выплыть из корпорации?
- Никакого "почему" не существует. Я сделал это просто потому... потому, что должен был так поступить. Не мог иначе.
- Но в чем причина? - Он был настойчив.
- Причины вообще нет. Быть может, она найдется потом.
- Потом? Как это понять?
- Или вообще не найдется. Вчера я, во всяком случае, ее не знал. Я решил за час до того, как подал заявление.
- Что произошло в этот час?
- Ровным счетом ничего. Внезапно я почувствовал, что сыт по горло. Возможно, поддался настроению, капризу.
Примерно так оно и было. Я говорил правду. Хотя правда и звучала позорно. Я ощущал ярость и стыд одновременно. И чуть было не расплакался, таким показался себе ничтожным. Если бы Шнайдер не спрашивал, как ему поступить в соответствии с его логикой и что или кто заставил меня на сей раз плыть против течения, я бы, наверно, почувствовал себя совершенно раздавленным. Но он был одержимый, видел только себя и свой механизм. Для него не существовало ничего, что не поддавалось бы учету, ничего, что заставило бы его, а тем паче меня - ведь мною он восхищался - совершить не до конца продуманный поступок. Он пиявил и пиявил меня. Пиявил его безглазый взгляд через стекла очков. Пиявила неподвижность позы. А его голос, монотонный, лишенный всяких оттенков, проникал до мозга костей, разрушал каждую клеточку тела.
- Меня не так уж изумляет тот факт, что ты принял решение перед самым поступком, - оказал он. - Я согласен, что в некоторых случаях это необходимо. Именно для того и существует рычаг опасности. Но я просто не могу взять в толк, почему ты сказал "потом" в связи с твоим решением. Подразумевал ли ты под этим, что сделал шаг, все последствия которого нельзя обозреть? Шаг на чужую территорию? Так сказать, на топкую тропу в слабой надежде на то, что рано или поздно найдется твердый путь? Гм! Большой риск. Разве это так необходимо?
- Мне все трын-трава.
- Тебе все кажется трын-травой, потому что для тебя это естественно. У тебя есть чувство уверенности в себе, мне его недостает. Для меня твой поступок был бы непозволительным легкомыслием. Но кто поручится, что я не совершаю ошибку, недооценивая риск для выявления потенциальных возможностей человека? Все дело в том, что я химик. А химик не может вслепую смешивать различные реактивы, надеясь на успех. Для меня все это куда сложней, чем для тебя... "Каков будет твой очередной шаг?
- Наверно, пойду работать на завод. Все решится в ближайшие дни.
- А это зачем?
- Чтобы зарабатывать деньги.
- Отец отказывается субсидировать тебя?
- Я написал, что мне больше не нужны его деньги". Написал вместе с заявлением в корпорацию, - сказал я с некоторой запинкой.
- Разумеется, он не одобряет выход из корпорации.
- Не в том суть. Просто я больше не хочу брать у него деньги. Пусть отдает их другим детям. Мне безразлично.
- Даже если ты зол на пего, разве не практичней было бы...
- Я на него не зол. Только не хочу брать деньги.
- У тебя есть законное право на то, чтобы отец финансировал твое обучение в университете.
- Плевал я на законное право. Именно с этим я больше не желаю связываться.
- Конечно, надежды родителей на благодарность детей - глупость, достаточно подумать о том, при каких обстоятельствах они дали нам жизнь. Но мне всегда казалось, что легче легкого выражать предкам благодарность, не испытывая таковой. Их легко ублажать; в сущности, они сами понимают беспочвенность своего стремления иметь благодарных, детей. Зачем же беспричинно усложнять себе жизнь?
- Я хочу быть свободным, - закричал я. - И дело с концом!
Да, я прокричал это. Словно разбушевавшийся лакей. Если бы Шнайдер не был так ослеплен, он бы высмеял меня.
- Слишком поздно! - Он почти беззвучно вздохнул.
- Почему? - спросил я. Его слова я отнес к моему восклицанию о свободе.
- Но утруждай себя понапрасну! - Он сделал жест рукой. - Тебе ничто не поможет. Порвав с корпорацией, ты себя выдал. Ты действовал коренным образом иначе, нежели действуют все. Никакие твои разговоры о заводе, о деньгах, о свободе меня уже не обманут. Нет, впредь не обманут. - Он даже улыбнулся. - Ты хочешь, чтобы я счел тебя дурачком, пустым болтуном. Но кое-что и я понимаю в нашем ремесле. Послушай, разница между избитыми фразами в твоем гневном послании и твоим теперешним невнятным бормотаньем слишком разительна. В твою искренность при всем желании не поверишь. Судя по посланию, ты весьма красноречив. Зачем же притворяться?
Что за чудовищная путаница! И вообще, что за странная ночь!
Бессмысленно было возражать моему гостю. Все мои аргументы и объяснения он истолковывал в соответствии со своей теорией и в лестном для меня смысле. Вот почему я молчал. И он тоже молчал. Но что происходило у него в мозгу во время этого молчания?
А потом все вдруг изменилось. Стало еще хуже для меня, хотя я с самого начала не был хозяином положения.
Внезапно Шнайдер заговорил опять, но на этот раз он не пытался поймать меня на противоречиях. До сих пор он задавал вопросы, с тем чтобы осторожно выведать мою точку зрения, любыми средствами побороть мою сдержанность. А теперь вдруг он заговорил без всяких задних мыслей; я бы даже сказал, что Шнайдер стал человечным, если бы его высказывания не были столь странно бесчеловечными. И если бы голос его потерял эти свои утомительно-ледяные глухие интонации. Понятия не имею, почему он неожиданно изменился. Намеревался ли он сделать это раньше? Быть может, его и привела ко мне потребность довериться другому человеку, - человеку, которого он считал выше себя? Именно так я могу теперь объяснить устрашающую откровенность Шнайдера, но в ту пору я был чересчур молод и слишком растерян - в ту пору я не расслышал в его речах вопль о помощи.
- Меня можешь не бояться, - сказал он. - Я уж никак не в силах повредить тебе, даже если бы очень захотел. Благодаря твоему шагу, необъяснимому для меня, ты поставил себя "вне игры". Кроме того, я вовсе не собираюсь тебе вредить, хочешь верь, хочешь не верь. Все как раз наоборот: именно ты можешь подвести меня под монастырь. Особенно после всего того, что я тебе сегодня порассказал, да еще принимая во внимание недоверие, которое однокашники ко мне издавна питают. Если ты и впрямь решил просветить их насчет моей особы, мне навряд ли удастся восстановить свое доброе имя. Но, думается, я тебе вполне безразличен, и поэтому ты не пожелаешь гробить меня. Я вообще говорю с тобой откровенно только потому, что впервые встретил человека, отношение которого к миру, видимо, очень похоже на мое. Извини, если я ошибаюсь. Впрочем, похожесть наша, возможно, и незначительная. Она состоит, насколько я понимаю, в том, что мы считаем господствующие ныне моральные категории лишь правилами модной игры, в которой человек участвует до тех пор, пока это ему выгодно; другие же считают их незыблемыми биологическими законами. А выгодны сии правила бывают тому, кто их разгадал, не веря в их незыблемость, и получил тем самым шанс идти своей дорогой, не отягощенный подозрениями других и никем не разоблаченный. Следует окружить себя со всех сторон цепью ледяных гор правилами игры, и тогда люди, которые захотят к тебе приблизиться, отморозят себе руки. А пожаловаться они не смогут, ведь это их собственные правила игры. Пусть они бьют в пустоту и теряют равновесие - тут уж делай с ними, что твоей душе угодно... Ну ладно, ты правила игры нарушил. Оставим это, больше я не хочу знать почему. Для меня этот вопрос не стоит на повестке дня. Я недостаточно сильный человек. И все же незначительное сходство, которое между нами существует - пусть оно теперь почти стерлось, - дает нам возможность установить друг над другом контроль. Выражусь точнее: из двух относительно знакомых точек мы могли бы контролировать третью. Иными словами, самих себя. Чрезвычайно редкий случай. Мир внутри нас бесконечно шире, нежели уже познанный и все время познаваемый окружающий мир. К тому же намного увлекательнее экспериментировать над собой, нежели над всем остальным. Вне человеческой души скоро не будет белых пятен, не будет и приключений. Все - самообман и азарт, как во время футбольного матча. По-моему, в наши дни недопустимо терпеть крушение из-за внешних сил. Зато внутри себя это вполне реально; при самом трезвом расчете я не поручился бы ни за что. Приключение - я сам, и ничего больше. Шатания возможны лишь в глубине души; снаружи меня со всех сторон подпирают ледяные горы. Думается, ты сделаешь большую карьеру, чем я. Ну что ж, пусть будет так. Что касается меня, то боюсь накликать на себя беду, ведь ты меня здорово озадачил. Но несмотря на все, у меня есть продуманный до мельчайших деталей план на ближайшие десять-пятнадцать лет. И ты, конечно, наметил себе план - вот что дает нам преимущество перед другими. Ничто - ни отдельный человек, ни экономика, ни политика, ни атмосферные изменения не помешают мне провести мой план в жизнь. Несмотря на все, считаю этот план оптимальным, исходя из особенностей моей натуры и из моих возможностей. Ведь как ни говори, я счастливчик, мне дьявольски повезло, я вовремя заметил, что меня намеревались убить.
