Оноре де'Бальзак - Сочинения
Молча шли Калист и Беатриса. Красота океана, так отличающаяся от Средиземного моря, вызвала восторженные восклицания и Беатрисы, и Калист не мог не сравнить свою любовь по глубине и вечности с этим беспредельным океаном.
– И она окружена скалами, – сказала, смеясь, Беатриса.
– Не говорите так со мною, – сказал он, бросая на нее божественный взгляд, – у меня ангельское терпение, когда я с вами, когда я вижу вас, слушаю вас, но вы бы сжалились надо мной, если бы могли видеть меня, когда я остаюсь один. Моя мать не может удержать слез при виде моих страданий.
– Послушайте, Калист, надо покончить с этим, – сказала маркиза, ступая на песчаную дорожку. – Может быть, для наших разговоров это самое подходящее место, по крайней мере, в моей жизни никогда так природа не гармонировала с моими мыслями. Я видела Италию, где все говорит о любви, Швейцарию, полную счастья, счастья труда, где зелень и воды, и чудные очертания, все окружено снеговыми Альпами, и ничто не рисовало мне так рельефно пустоту моей жизни, как эта маленькая равнина, высохшая от морского ветра, изрытая морскими приливами, с ее песчаной растительностью, такой ничтожной в сравнении с цветущей Бретанью, откуда подымаются башни вашей Геранды. Я вся здесь перед вами, Калист. Не привязывайтесь ко мне. Я люблю вас, но я никогда не буду принадлежать вам. Слишком сильно во мне сознание моей внутренней пустоты. Если бы знали, как жестоко я поступаю с собой, говоря вам все это. Нет, вы не увидите вашего идола, если только я идол для вас, обесславленным; он не падет с той высоты, на которую вы возвели его. Я страшусь теперь страсти, порицаемой светом и религией. Я не хочу унижений, и я не могу прятать свое счастье. Я останусь тем, чем я есть, этой песчаной пустыней, лишенной растительности, без единого цветка, без зелени.
– А если вас бросят? – спросил Калист.
– Я буду молить о милости, я унижусь перед человеком, которого оскорбила, но никогда не рискну отдаться счастью, близкий конец которого я предвижу.
– Конец?.. – воскликнул Калист.
– Да, конец, – сказала маркиза, перебивая его тоном, не допускающим возражения.
Эти слова вызвали в Калисте внутреннее раздражение, так хорошо знакомое безнадежно влюбленным. Молча, прошли они еще триста шагов, не замечая ни моря, ни скал, ни полей Круазига.
– Я сделал бы вас такой счастливой, – заговорил опять Калист.
– Каждый из вас обещает нам счастье, а вместо него нас ожидает обман, пренебрежение и измена. Я не хочу упрекать того, кому должна остаться верной. Он ничего не сулил мне; я сама добровольно ушла с ним. Я остаюсь верна первой сделанной мною ошибке. К чему вторая? Только одной, единственною, вечною привязанностью могу я искупить, хотя бы до некоторой степени, свою вину.
– Скажите лучше, что просто не любите меня, – заговорил Калист. – Полюбив вас, я узнал, что чувство не рассуждает. Нет жертвы, на которую я не был бы способен. Приказывайте, я сделаю все невозможное. Тот не любил, кто возненавидел любимую женщину за то, что, бросив перчатку львам, она требовала возвратить ей ее обратно. Он не признавал вашего права испытывать наше чувство, не понимал, что вы сдаетесь только тому, кто заставляет вас сложить оружие нечеловеческими усилиями. Я жертвую для вас всем: семьей, именем, моим будущим.
– Жертва, жертва! Это слово уже оскорбление, – сказала Беатриса с упреком.
Только одни женщины, действительно любящие или просто кокетки, могут таким образом воспользоваться неудачным словом, чтобы показать величие своей души. Ум и чувство тут выражаются одинаково, разница только в том, что любящая женщина огорчается, кокетка же чувствует презрение.
– Вы правы, – отвечал тоскливо Калист, – и слово это вырвалось у меня невольно, как самое сильное доказательство моего чувства.
– Молчите, – проговорила Беатриса, тронутая искренним чувством Калиста, – довольно ошибок, не искушайте меня!
Они подошли к подножию скалы. Калист испытывал несказанный восторг, поддерживая маркизу и взбираясь вместе с нею; она хотела непременно дойти до самой вершины. Он держал ее за талию, чувствовал ее волнение: он был нужен для нее. Все это кружило ему голову и, не помня себя, он обхватил талию Беатрисы.
– Это еще что? – проговорила она строго.
– Неужели вы никогда не будете моей? – спрашивал Калист, задыхаясь.
– Никогда, мой друг, – отвечала она, – Беатриса останется для вас навсегда мечтой. И, верьте, так лучше: не будет ни горя, ни раскаяния.
– Значит, вы опять возвратитесь к Конти?
– Так никому же ты не достанешься! – крикнул Калист, бешено толкнув маркизу. Он хотел услыхать шум ее падения, прежде чем броситься за ней, но он услыхал только глухой стон, резкий звук рвущейся материи и, наконец, тяжелый шум упавшего на землю тела. Беатриса должна была бы полететь в море, но она, пошатнувшись, упала в чащу бука; она все равно покатилась бы в бездну, если бы разорванное платье не зацепилось за выступ свалы и не удержало бы тело в кустарнике.
Мадемуазель де Туш видела эту сцену; от ужаса она не могла кричать и сделала только знак Гасселену, призывая его на помощь. Калист наклонился из чисто животного любопытства и содрогнулся, увидев опасное положение Беатрисы. Казалось, она молилась в ожидании смерти, чувствуя, что бук не сдержит ее. С внезапной ловкостью и легкостью, которые придают любовь и молодость при виде опасности, Калист соскользнул с девяти футовой высоты до выступа скалы, цепляясь за ее неровности. Подняв вовремя маркизу, он взял ее на руки, рискуя упасть с ней вместе в море. Беатриса была без сознания. В этом воздушном пространстве он чувствовал ее своей, и радость охватила его. – Простите меня, – говорил Калист. – Откройте глаза, или я умру вместе с вами.
– Умереть! – открывая глаза, прошептала маркиза бледными губами.
Слово это Калист встретил поцелуем. Дрожь же, пробежавшая по маркизе, еще более восхитила его.
Наверху послышались железные сапоги Гасселена; за ним следовала Камиль. Они придумывали средство спасти влюбленных.
– Остается только одно, барышня, – говорил Гасселен, – я брошусь туда, они встанут мне на плечи, а вы протяните им руки.
– А ты-то как же? – спросила Камиль.
Слуга был поражен, что могли думать о нем, когда господин его находился в опасности.
– Иди за лестницей в Круазиг, – проговорила Камиль в полном изнеможении.
– Трудновато это, однако, – говорил Гасселен, спускаясь вниз.
Беатриса слабым голосом попросила положить ее, она совершенно обессилела. Калист тотчас положил ее между гранитом и буком на свежую землю.
– Я все видела, – обратилась Камиль к Калисту. – Умрет ли Беатриса, или нет, происшествие это останется простою случайностью.
– Она возненавидит меня, – тоскливо сказал Калист с влажными от слез глазами.
– Напротив, она станет обожать тебя, – ответила девушка. – Прогулка наша кончена. Надо перенести Беатрису в Туш.
– А что было бы с тобой, если бы она умерла? – спросила Камиль.
– Я последовал бы за ней.
– А мать твоя? – потом помолчав немного: – А я? – тихо сказала она.
Прислонившись к граниту, Калист стоял весь бледный и недвижимый.
Быстро возвратился Гасселен с лестницей, добытой им на одной из маленьких ферм, разбросанных в поле. Беатриса немного пришла в себя. Гасселен спустил лестницу, попросив Калиста продеть красную шаль Камиль под руки Беатрисы и перебросить ему конец; он помог маркизе приподняться на круглую площадку. Тогда Гасселен взял ее на руки, как ребенка, и снес на берег.
– От смерти я не отказалась бы, но страдания! – слабым голосом сказала Беатриса Камиль. Маркиза была так слаба и разбита, что решили отнести ее на ферму, где Гасселен взял лестницу. Все трое сняли с себя лишнюю одежду, устроили из нее на лестнице род матраца и, положив Беатрису, понесли ее как на носилках. На ферме ее положили на кровать. Гасселен отыскал лошадей, которые поджидали гуляющих, и уехал за хирургом в Круазиг, приказав лодочникам ждать в самой ближайшей бухте от фермы. Калист сел на скамейку и только движением головы и односложными словами отвечал на вопросы Камиль, сильно взволнованной состоянием Беатрисы и Калиста. Больной стало легче, как только ей пустили кровь. Она заговорила, согласилась ехать. И в пять часов вечера была в Туше, где и ждал доктор. С невыразимой быстротой слух о происшествии распространился между изредка показывающимися обитателями этой пустынной стороны.
Калист вместе с Камиль провел ночь в Туше у кровати Беатрисы. Доктор уверял, что на завтра у маркизы останется одна только слабость. У Калиста отчаяние смешивалось с радостью. Он сидел у кровати Беатрисы; смотрел, как она спала или пробуждалась; видел ее бледное лицо, следил за ее каждым движением. Камиль грустно улыбалась, отгадывая, что Калист полон страсти, которая кладет неизгладимый отпечаток на душу и способности человека, если охватывает его в эпоху юности, когда никакая работа, никакие заботы не могут помешать ее развитию. Никогда Калист не узнает настоящей Беатрисы. Как старается он отгадать ее малейшее, желание! Находясь в ее комнате, у ее кровати, он думал, что она уже его. С каким вниманием следил он за каждым ее движением. Его нежная внимательность и его счастье проявлялись так наивно, что одну минуту обе женщины, улыбаясь, перекинулись взглядами. Когда Калист заметил в красивых зеленоватых глазах больной выражение любви и смущения, смешанного с насмешкой, он покраснел и отвернулся.
