Джером Джером - Мое знакомство с бульдогами (сборник)
– Если бы у них была хоть капля здравого смысла, – добавил он, – они бы поняли, что произошло, хотя бы по тому, как качнулся экипаж. Я ведь не муха.
Он жаловался на ломоту во всем теле и сказал, что пойдет домой. Я предложил послать за кебом, но он заявил, что предпочитает идти пешком.
В тот же день вечером я встретил Мак-Куэя на премьере в Сент-Джемском театре. Он пришел делать зарисовки для журнала «Грэфик». Заметив меня, он тотчас же протиснулся ко мне сквозь толпу.
– Тебя-то я и хотел видеть! – воскликнул он. – Скажи, брал я Хольярда с собой в Ричмонд сегодня?
– Конечно, – ответил я.
– Вот и Лина говорит, что брал, – пробормотал он в полном замешательстве, – но я готов поклясться, что его не было в коляске, когда мы добрались до гостиницы Королевы в Ричмонде.
– Все в порядке, – сказал я, – ты выронил его в Путни.
– Выронил в Путни? – повторил он. – Не помню такого случая.
– Зато он помнит, – ответил я. – Спроси его самого. Он весь полон воспоминаниями.
Все знакомые Мак-Куэя считали, что он никогда не женится. Казалось немыслимым, чтобы он ничего не перепутал и запомнил одновременно час, церковь и девушку. Говорили, что если он даже доберется до алтаря, то забудет, зачем пришел, и выдаст невесту за собственного шафера. Хольярд считал, что Мак-Куэй уже давно женат, но что подобная мелочь изгладилась из его памяти. Я лично был убежден, что если его свадьба и состоится, то на следующий день он о ней все равно забудет.
Но мы все ошибались. Каким-то чудом обряд венчания благополучно совершился, так что, если предположение Хольярда справедливо (что вполне вероятно), то можно ожидать некоторых осложнений.
Правда, мои собственные опасения рассеялись, как только я увидал молодую супругу. Это была прелестная и веселая маленькая женщина, совсем не из тех, которые могут допустить, чтобы муж о них забывал.
Я не видел его со времени свадьбы, которая произошла весной. Возвращаясь как-то из Шотландии, я не спешил и по пути домой остановился на несколько дней в Скарборо. Пообедав за табльдотом, я надел макинтош и вышел погулять. После месяца в Шотландии на английскую погоду внимания уже не обращаешь. Мне хотелось подышать воздухом, несмотря на ливень и ветер. С трудом продвигаясь против ветра по темному берегу, я споткнулся о какую-то скрючившуюся фигуру. Прижавшись к стенке набережной, этот человек старался хоть немного укрыться от непогоды. Я ожидал, что он выругается, но он был, видимо, слишком подавлен, чтобы на что-нибудь реагировать.
– Простите, я не заметил вас, – извинился я.
При звуке моего голоса он вскочил и воскликнул:
– Неужели это ты, дружище?
– Мак-Куэй! – удивился я.
– Клянусь Юпитером, еще никогда я так не радовался встрече! – Он так тряс мою руку, что чуть не оторвал ее.
– Но что ты здесь делаешь, черт побери? – спросил я. – Ты же насквозь промок.
Он был в светлых брюках и теннисной куртке.
– Да, – ответил он. – Я не думал, что пойдет дождь. Утром была хорошая погода.
У меня мелькнуло опасение, что от переутомления он уже начал заговариваться.
– Почему ты не идешь домой? – спросил я.
– Не могу, – ответил он. – Не знаю, где я остановился. Я забыл свой адрес. И ради бога, – продолжал он, – поведи меня куда-нибудь, где можно поесть. Я буквально умираю с голоду.
– Разве у тебя нет с собой денег? – спросил я, пока мы шли к гостинице.
– Ни пенса, – ответил он. – Мы с женой приехали сюда из Йорка в одиннадцать часов утра, вещи оставили на вокзале, а сами пошли искать квартиру. Как только устроились, я переоделся и вышел погулять; сказал Мод, что вернусь к ленчу, примерно к часу дня. И уж такой я дурак, что даже не записал адреса и не запомнил дороги… Положение прямо ужасное, – продолжал он. – Ума не приложу, где ее искать теперь. Я надеялся, что она вечером зайдет в сад при курзале, и потому с шести часов околачивался около входа, но зайти туда не мог. У меня не было трех пенсов на билет.
– Неужели тебе совсем не запомнились ни улица, ни дом? – спросил я.
– Хоть убей, не обратил внимания, – ответил он. – Я во всем положился на Мод и был спокоен.
– А ты пробовал наводить справки в меблированных комнатах? – спросил я.
– Еще как пробовал! – воскликнул он с горечью. – Всю вторую половину дня упорно бродил от дома к дому и спрашивал, не живет ли здесь миссис Мак-Куэй? В большинстве случаев хозяин вместо ответа захлопывал двери перед самым моим носом. Я обратился к полицейскому, думал, он что-нибудь посоветует, а тот идиот только расхохотался. Я так рассвирепел, что поставил ему фонарь под глазом и должен был удирать. Теперь меня, наверно, ищут.
Потом я пошел в ресторан, – мрачно продолжал он, – попробовал уговорить хозяйку отпустить мне в долг порцию жаркого. Но она сказала, что не раз уже слыхала подобные басни, и при всех выгнала меня вон. Я думаю, что утопился бы, если б не встретил тебя.
Переодевшись в сухое платье и поужинав, он немного успокоился, но дело оказалось сложнее, чем можно было подумать. Их лондонская квартира была закрыта, и родственники его жены уехали путешествовать за границу. Ему даже некому было написать письмо, с уверенностью, что оно будет переслано жене: он не знал точно, с кем она переписывается. Вряд ли им было суждено в ближайшее время встретиться на этом свете. И хотя он, бесспорно, любил свою жену и хотел ее отыскать, мне показалось, что он ожидал этой встречи, если ей вообще суждено было состояться, без особенно радостных предчувствий.
– Ей все это покажется странным, – бормотал он задумчиво, сидя на краю кровати и медленно снимая носки. – Ей, несомненно, все это покажется странным.
На следующий день, то есть в среду, мы отправились к адвокату и изложили ему обстоятельства нашего дела. Он навел справки у всех, кто в Скарборо сдает внаем меблированные комнаты, и в четверг днем Мак-Куэй, подобно герою салонной пьесы, был в последнем акте возвращен в свой дом к своей жене.
При следующей встрече с Мак-Куэем я спросил, что ему сказала жена.
– О, почти все то, что я ожидал, – ответил он.
Но что именно он ожидал, он так мне и не рассказал.
Очаровательная женщина
– Неужели вы тот самый мистер N?
В ее глубоких карих глазах я прочел радостное изумление, к которому примешивалась боязнь ошибиться. Она переводила взгляд с меня на моего приятеля, только что познакомившего меня с ней, и в ее чарующей улыбке недоверие уступало место надежде.
Он, смеясь, подтвердил, что я действительно являюсь «тем самым, единственным, неповторимым», и удалился, оставив нас вдвоем.
– А я почему-то представляла вас таким степенным, уже немолодым, – сказала она с очаровательной улыбкой и прибавила тихим, мягким голосом: – Я очень рада познакомиться с вами, искренне рада.
Слова эти могли показаться обыкновенной светской любезностью, но зато голос ее ласковым теплом проникал в самую душу.
– Садитесь около меня, мне так хочется, чтобы вы поговорили со мной, – сказала она, давая мне место рядом с собой на маленьком диванчике.
Я неловко сел рядом с нею, чувствуя легкий шум в ушах, как бывает после лишнего бокала шампанского. В ту пору я еще делал первые шаги в литературе. Одна маленькая книжка рассказов плюс несколько очерков и критических заметок, появившихся в малоизвестных журналах, составляли весь мой вклад в текущую английскую литературу. И вдруг оказывается, что я уже нечто, что очаровательные женщины знают обо мне, приходят в восторг от знакомства со мной, – какое волнующее открытие!
– Неужели действительно вы автор этой умнейшей книги, – продолжала она, – и всех этих блестящих статей в журналах и газетах? Ах, какое наслаждение быть таким остроумным!
Тут она вздохнула с кокетливым сожалением, и этот вздох отозвался в моей груди. Стремясь утешить ее, я начал бормотать какой-то вымученный комплимент, но она прикосновением веера остановила меня. Потом я был ей очень благодарен за это: подобные вещи следует выражать совсем иначе.
– Я знаю, что вы собирались мне сказать. Но не говорите ничего, – рассмеялась она. – К тому же кто знает, как толковать ваши слова. Ведь вы такой насмешник!
Я постарался придать своему лицу такое выражение, будто я способен насмехаться над кем угодно, только не над нею.
Ее рука, с которой она сняла перчатку, на мгновение задержалась на моей руке. Продлись это еще мгновение, и я бы бросился перед ней на колени или стал бы на голову у ее ног, одним словом, разыграл бы дурака на глазах у всех. Но ее движения были рассчитаны до малейших долей секунды.
– От вас я бы не хотела слышать любезностей. Я хочу, чтобы мы стали друзьями, хотя по возрасту я гожусь вам в матери. (На вид ей можно было дать не больше двадцати шести лет, хотя по метрике ей, возможно, было тридцать два, я же, несмотря на свои двадцать три года, был еще совсем зелен и глуп.)
