Артур Дойл - Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник)
– А сегодня четверг. Вы не ели и не пили три дня!
– Это много, – согласился он. – До этого мне дважды приходилось обходиться без еды и питья два дня, но так долго – впервые. Лодку я оставлю здесь. Пойду посмотрю, удастся ли снять жилье в одном из тех серых домов на холме. А что там так сильно горит?
– А, это один наш сосед, он воевал против французов, а теперь празднует наступление мира.
– Так значит, среди ваших соседей есть военные! Рад это слышать, потому что мне самому приходилось немного ходить в строю.
Однако по лицу его не было заметно, чтобы он сильно обрадовался, наоборот, он даже помрачнел.
– Вы ведь француз? – спросил я, когда мы втроем двинулись к холму. Наш новый знакомый в одной руке нес свою сумку, а другой поддерживал пальто, перекинутое через плечо.
– Я родом из Эльзаса{40}, – ответил он. – Эльзасцы ближе к немцам, чем к французам. Но я так много странствовал по свету, что чувствую себя как дома в любой стране. Меня можно назвать великим путешественником. Так где бы мне снять жилье?
Сейчас, по прошествии тридцати пяти лет, я не могу точно вспомнить, какое впечатление произвел тогда на меня этот удивительный человек. Думаю, я не доверял ему, но одновременно с этим был им очарован, потому что его поведение, взгляд, манера говорить – положительно все в нем казалось необычным и достойным удивления. Джим Хорскрофт был хорошим и добрым человеком, майор Эллиот – храбрым, но не было в них той искорки, той неуловимой притягательности, которой обладал этот странник. Острый взгляд, молнии в глазах – различие это можно почувствовать, но нельзя передать словами. К тому же тогда на берегу моря мы спасли его, а к тому, кому когда-то помог, всегда чувствуешь особое расположение.
– Идемте со мной, – сказал я. – День-два вы можете пожить у нас, пока не подыщете себе жилье.
Он снял шляпу и галантно поклонился. Но Джим Хорскрофт взял меня за рукав и потянул в сторону.
– Ты что, с ума сошел, Джок? – громко зашептал он. – Это ж обычный проходимец! Зачем тебе с ним связываться?
Но по части упрямства я мог заткнуть за пояс любого, и ничто не могло уверить меня в собственной правоте больше, чем чьи-либо попытки объяснить мне, что я поступаю неправильно.
– Он – чужестранец, и мы обязаны помочь ему, – сказал я.
– Смотри, пожалеешь, – покачал головой он.
– Может быть.
– Не думаешь о себе – подумай о кузине.
– Эди сама о себе может прекрасно позаботиться.
– Ну и черт с тобой, делай что хочешь! – вслух сказал он, и лицо его покраснело от злости. Не попрощавшись ни со мной, ни с эльзасцем, он развернулся и ушел по тропинке, ведущей к дому его отца.
Когда мы остались вдвоем, Бонавентура де Лапп улыбнулся.
– Вижу, я ему не понравился, – сказал он. – Вы поссорились из-за того, что ты хочешь отвести меня к себе домой. Интересно, за кого он меня принял? Может, он думает, что золото в моей сумке краденое? Чего он испугался?
– Да кто его знает? Мне все равно, – ответил я. – Любой странник, проходящий мимо нашего дома, может рассчитывать на кусок хлеба и крышу над головой.
Охваченный гордостью и чувствуя себя гостеприимным хозяином, а вовсе не самым отъявленным дураком к югу от Эдинбурга, я зашагал по тропинке вместе со своим новым знакомым.
Глава VI Странствующий орел
Как выяснилось, если бы мой отец участвовал в нашем с Джимом Хорскрофтом споре, он всецело поддержал бы моего друга, а не собственного сына. Увидев у себя дома незнакомого человека, он настороженно смерил его взглядом и нахмурился. Все же он пригласил гостя за стол и поставил перед ним тарелку с маринованной селедкой. Я заметил, что, после того как незнакомец съел девять рыб, тогда как мы обычно ели по две, отец начал смотреть на него еще более недоверчиво. Когда Бонавентура де Лапп наелся, веки его потяжелели и глаза начали слипаться – наверное, последние три дня он не только не ел и не пил, но еще и не спал. Ему выделили самую убогую комнату, но, когда я провел его туда, он сразу же повалился на старый лежак, завернулся в свое большое серо-голубое пальто и тотчас заснул. Его крепкий сон сопровождался удивительно громким храпом, и, поскольку моя комната находилась рядом, о том, что у нас в доме появился новый обитатель, забыть я не мог ни на секунду.
Утром я обнаружил, что он встал раньше меня: зайдя на кухню, я увидел, что он сидит напротив отца за столиком у окна. Склонив головы и чуть ли не соприкасаясь лбами, они смотрели на небольшой столбик золотых монет. Когда отец посмотрел на меня, я поразился: никогда еще я не видел у него таких алчных глаз. Он поспешно сгреб монеты и сунул их в карман.
– Что ж, мистер, – произнес он, – комната ваша. Значит, платите вы по третьим числам месяца.
– О, вот и мой первый друг, – вскричал де Лапп и протянул мне руку. Он широко улыбнулся, но улыбка его была на удивление благодушной, так хозяин улыбается своей собаке. – Прекрасно поужинав и отоспавшись, я снова пришел в себя. Голод – главный враг мужества. За ним идет холод.
– О да, – поддержал его отец. – Мне как-то пришлось пережидать метель на болотах. Я провел там тридцать шесть часов, так что знаю, что это такое.
– Я однажды видел, как три тысячи человек умерли от голода, – заметил де Лапп, протягивая к огню руки. – День ото дня они худели и делались все больше похожими на обезьян. Они подходили к краю понтонов{41}, на которые мы загнали их, и выли от злости и боли. Первых несколько дней их крики разносились по всему городу, но уже через неделю их не слышали даже наши караульные на берегу, так они ослабели.
– И все они умерли? – потрясенно воскликнул я.
– Они долго держались. Это были австрийские гренадеры из корпуса Старовица, здоровые сильные мужчины, такие же, как твой вчерашний друг, но, когда город пал, в живых осталось лишь четыреста человек и любой наш солдат легко мог поднять троих их. Жалко было на них смотреть. Но, друг мой, окажите мне честь, познакомьте меня с мадам и мадемуазель.
Это на кухню зашли мать и Эди. Вчера он их не видел, но сейчас я с большим трудом справился со своей челюстью, которая поползла вниз, когда он вместо обычного принятого у нас кивка головы вдруг согнулся чуть ли не пополам, как выпрыгивающая из воды форель, шаркнул ногой и приложил к груди, там где сердце, руку. Мать замерла на месте и широко распахнула глаза, посчитав, что это он решил так над ней подтрунить, но кузина Эди тут же поддержала эту игру и присела в таком глубоком реверансе, что мне показалось, будто она собралась усесться прямо на пол посреди кухни. Но нет, легко, как пушинка, она поднялась, и мы, придвинув стулья, уселись за стол и принялись за овсяную кашу и пшеничные лепешки с молоком.
С женщинами этот человек вел себя очень галантно. Если бы я или Джим Хорскрофт стали вести себя так, как он, все бы решили, что мы валяем дурака, и любая девушка засмеяла бы нас сразу. Но его поведение так вязалось с его выражением лица и манерой разговаривать, что мы очень быстро привыкли к нему и стали воспринимать как должное. Прежде чем спросить что-то у моей матери или кузины Эди (а особенной застенчивостью он, надо сказать, не отличался), де Лапп всегда кланялся с таким видом, будто, обращая на него внимание, они оказали ему огромную честь. А когда они отвечали, он слушал их с таким выражением лица, словно каждое их слово было бесценной жемчужиной, достойной того, чтобы украсить собой сокровищницу человеческой мудрости. И все же, даже несмотря на подобную кротость с женщинами, в его взгляде неизменно горел какой-то затаенный надменный огонек, как будто говорящий о том, что, когда нужно, он может быть достаточно жестким человеком. Каким-то непонятным образом моей матери он сумел внушить такое доверие, что уже через полчаса после знакомства она рассказала ему о своем дяде, который был хирургом в Карлайле и считался самым успешным из наших родственников по ее линии. Она поведала ему о смерти моего брата Роба, хотя прежде не разговаривала об этом ни с одной живой душой, и я готов поклясться, что слезы показались в глазах этого человека… который только что рассказал нам о том, как наблюдал за голодной смертью трех тысяч солдат. Что касается Эди, она почти не разговаривала, но время от времени бросала на гостя быстрые косые взгляды, а он пару раз посмотрел на нее очень внимательно. Когда после завтрака де Лапп отправился к себе, отец достал из кармана восемь золотых монет и разложил их на столе.
– Что скажешь, Марта? – спросил он.
– Так ты все-таки продал тех двух черных баранов?
– Нет, это друг Джока заплатил за жилье за месяц вперед. И он так собирается платить каждые четыре недели.
Но мать эта новость не обрадовала.
– Два фунта в неделю – это слишком много, – покачала она головой. – Бедному джентльмену здесь просто некуда было податься, и мы не должны пользоваться его бедой.
– Что ты! – воскликнул отец. – Он очень даже может себе это позволить. У него вон полная сумка таких монет. К тому же он сам предложил эту цену.
![Джек Вэнс - Глаза другого мира [Глаза верхнего мира, Глаза чужого мира]](/uploads/posts/books/66124/66124.jpg)