Ромен Гари - Вино мертвецов
Пройдя еще несколько шагов, Тюлип услышал громкий хор:
Ах, от скуки мы психуем!
Ах, от скуки мы психуем!
Ах, от скуки мы психуем,
Мы психу-у-у-ем…
Ой, люли!
– Это что такое? – удивился он.
– Да это поют те, кто в раю, – любезно объяснил проходивший мимо покойник со свечкой в руке и салфеткой под мышкой.
– Спасибо, месье! – вежливо поблагодарил Тю-лип.
– Не за что, месье, – учтиво ответил тот. И пошел себе дальше.
Неизвестный солдат
Тюлип прошел еще немного, сам не зная куда, по узкому подземному ходу и вдруг наткнулся на что-то твердое…
– Сплошные камни! – недовольно проворчал он.
– Камни, говоришь? – произнес гнусавый голос, казалось идущий из-под ног. – Ну так ты, дружище, ошибаешься, и вот тебе доказательство… на!
Тюлип взвыл – его больно тяпнули за ногу. И смачно выругался:
– Ах ты ж, погань, мать твою в душу!
– Неплохо! – спокойно заметил тот же голос.
Из осторожности Тюлип сделал шаг назад, чиркнул спичкой и понял: то, что он принял за камень, было на самом деле головой; да-да, на земле, среди стеклянных осколков, пустых консервных банок и грязных тряпок валялась голова с гривой рыжих волос, залихватскими усами и в немецкой каске.
– А ну, иди сюда! – приказала голова. – Кусаться больше не буду. Нагнись… вот так. А теперь давай-ка живо почеши вон ту шишку у меня на лбу… Ой-ой-ой! Полегче! Как она – большая? Это ты постарался!
– Прости, приятель! – пробормотал Тюлип. – Я ведь не нарочно.
– Какая разница! – огрызнулась голова. – Топтать вот так вот голову Неизвестного Солдата из Фужер-сюр-Бри!
От удивления Тюлип забыл про шишку и выпрямился. Спичка у него в руке погасла.
– Чеши! – требовательно сказала голова в полной тьме.
Тюлип нагнулся снова и нащупал шишку.
– Но я сам из Фужер-сюр-Бри, – с воодушевлением воскликнул он. – И моя жена тоже! И вся семья оттуда! И я был уверен, что ты похоронен под Триумфальной аркой на площади перед мэрией!
– Эй! Пальцем в глаз заехал, земляк! Хватит, больше не чешется. У вас там под аркой похоронен бошик.
– Не может быть! – изумился Тюлип.
– Ничего себе новость, да? – довольно сказала голова. – Ща я тебе расскажу… А ты потом своим, в деревне, перескажешь… То-то они обалдеют, как узнают! Значит, так: когда приехали меня выкапывать, я как раз играл в белот с корешем-бошем, мы с ним тут рядышком лежали. Ведь надо ж – этот самый бош меня и прикончил штыком, а я, прежде чем сдохнуть, успел всадить в него свой. Мы уж тут извинялись-извинялись друг перед другом… Обсуждали, как такое получилось. Кишки друг у друга скорбно разглядывали. Вежливыми словами обменивались. Недоразумение вышло, что поделаешь! Ну и сдружились в конце концов из-за этой истории… как-никак вместе кровь проливали – считай, породнились. В ту пору я еще целенький был: руки-ноги, все такое… разве что кишочки вываливались. В общем, играли мы скуки ради в картишки. Вот мой бош говорит: “Белот!” – и открывает карты. А я ему: “Ладно, хватит, – и бросаю свои. – Ты, Фриц, чертовски везучий! Да и что за игра, когда такой, мать твою, грохот стоит!” А это ребятки, которые приехали меня искать, лупили без устали кирками. “Эх, Попольчик, – с досадой говорит мой бош, – тепя восьмут и похоронят под Три… под Триу… Триупфальный арка! Ах, ах, ах! Под Триупфальный арка! Если п я снал, не стал пы тепя прикончить!” Головой, бедный, трясет, глаза закатывает, аж позеленел от зависти. Боши, они завсегда были охочи до знамен, парадов, почестей и прочей дребедени.
“А я, Фриц, – говорю, – боюсь со скуки там усохнуть одному-то”. Бош так и задохнулся: “Под Триупфальный арка? Ах, ах, ах!” И давай еще больше вздыхать, облизываться да слюни пускать. А там, сверху, кирки все вгрызаются в землю, точно собаки ищут спрятанную кость. “Какой дикий грохот! – говорю, – Я уж лучше сам выскочу, чтоб они только нас оставили в покое”. А бош разволновался. “Нет! – кричит. – Не телай так, Попольчик! Перепукаешь их фсех, они распекутся, и ты не попатешь под Триупфальный арка! Эх… А кстати, Попольчик, сколько ты мне толшен са все пелоты, что мы тут сыкрали?” – “Да уж верно столько, что мне никогда не расплатиться, Фриц! Говорю же, везет тебе, стервецу!” – “Ну-ну!” – кивает мой бошик. И смотрит на меня умильно так, что твой телок на мамкино вымя. “Ладно тебе, – говорю, – Фриц. Можешь не строить рожи. Я и так все понял. Олух ты, дружок, олух и есть, но если уж тебе так хочется… Тогда будем квиты?” – “Квиты, квиты! – кричит и сияет от счастья, будто я ему билет в рай подарил. – Ты есть славный парень, Попольчик! Снала пы мой петный шенушка Вюрстхен! Она пы так кортилась свой люпимый муш!” – “Ну, будет квохтать, Фриц, надо действовать. Они уже совсем близко”. И правда, кирки долбили прямо над нашими головами, еще чуть-чуть – и прорвутся! Мы быстренько поменялись касками и тесно обнялись, как пара дружбанов, так мы ж и правда были не разлей вода. “Прощай, – говорю, – Фриц! Дурень ты все же, что покидаешь друзей, чтобы гнить в одиночку, да еще в публичном месте, где тебя с утра до ночи будут донимать всякими венками, процессиями да церемониями, ни минуты покоя не дадут!” – “Прощай, Попольчик, – отвечает мой бош и пускает слезу. – Пойми, тружище, тля нас, тля бошей, книть с почетом под Триупфальный арка – это фышший класс, фышший шик, фышший плеск! Ах, знал пы мой петный шенушка Вюрстхен! Ах, ах, ах!” И тут в наше гнездышко вламывается кирка, все крушит, над нами склоняются два гнусных типа в цилиндрах и трехцветных шарфах и внимательно нас обоих разглядывают. Наконец один, трепеща, говорит: “Вот этот!” – и хватает за волосы Фрица. “Без всякого сомнения! – говорит другой. – Даже не будь на нем формы, я бы из тысячи других узнал нашего славного земляка!” Я услыхал – чуть не пернул от радости, подмигиваю Фрицу, а уж мой бошик рад стараться – хоть лежа, вытянулся по стойке “смирно”, того гляди, понимаешь, честь отдаст! Вот так и вышло, что я здесь, а бошик из Саксонии гниет вместо меня под Триумфальной аркой у вас в Фужер-сюр-Бри!
– Ха-ха-ха! – Тюлип схватился за бока. – Красиво загнул, только я никогда не поверю!
– Но почему? – удивилась голова. – Ведь это истинная правда!
– Да потому, – отвечает Тюлип и спичку зажег, чтобы увидеть, какой эффект произведут его слова, – потому что мертвые, черт побери, не разговаривают!
Рыжая башка была сражена этим железным доводом. Она порозовела, отвела глаза…
– И все-таки история правдивая! – вдруг произнес смешливый голос откуда-то сбоку. – Она напоминает мне мою старуху!
Тюлип обернулся на голос и увидал неподалеку, на куче мусора, другую голову, облысевшую, грязную и во вмятинах, как старая, поношенная шляпа.
– Старуха была что надо! Чуток блудливая, зато какая экономная! Так вот, померла она, уложили ее чин чином на кровать, я зажег по углам четыре свечки, а она вдруг как сядет, как зыркнет на меня да как гаркнет: “Ах ты, сукин ты сын! Купить четыре новеньких свечи и жечь их почем зря, когда хватило бы кухонного огарка!” Может, конечно, она не совсем была мертвая или воскресла на минутку, увидев, что я расходую четыре новеньких свечи, когда хватило бы кухонного огарка. “Нечего, – шипит, – сукин ты сын, швырять деньги на ветер! Лучше прибереги все четыре штуки! А как придет твой черед подыхать, прихвати их с собой. Предъявишь мне, не то смотри у меня… ” А потом опять плюх на спину, застыла и больше не сказала ни словечка, даже когда гвоздями заколачивали гроб. Хотя, чего уж там, в таком грохоте, даже скажи она что-нибудь, никто бы не расслышал. Ну а в тот день, когда я очутился тут, старуха мигом подлетела: “Ну, сукин сын, где свечки? Свечки где? Небось не принес?” Но я принес! Уж я-то знал свою старуху! Прикурить не найдется?
– Найдется!
Тюлип нагнулся и сунул черепушке в зубы сигарету.
– А мне? – обиделась рыжая башка. – Меня забыл? Своего земляка? А ведь моя история покруче будет!
– Так это что, вы тут соревновались? – усмехнулся Тюлип. – Предупреждать же надо!
Он выпрямился и плюнул в сердцах.
Месье Жозеф
В эту минуту мимо собеседников прошел легаш с фонарем в руке. Крохотный, бородатый, очень грустный. Он развлекался тем, что на ходу свободной рукой машинально вытаскивал из расстегнутой ширинки свое мужество и растягивал его, насколько возможно – тянул вниз и отпускал, а оно резко, со звуком, похожим на щелчок кнута, сжималось и принимало свой естественный, весьма скромный вид.
– Ого! – искренне удивилась лысая черепушка. – Метра на два вытягивает!
– Подумаешь, – не растерялся Тюлип[12], – вот у моей жены был постоялец, так тот выделывал трюки еще почище. От этого, бедняга, и умер. Он служил в Министерстве изящных искусств, такой полный, степенный, но имел скверную привычку – часами напролет играть на своей дудочке. Оно, может, и ничего, но по ночам нам эта музыка действовала на нервы. Так вот, однажды вечером – мы с женушкой как раз укладывались спать – месье Жозеф наяривал на дудочке. И вдруг остановился да как закричит: “Помогите! На помощь!” А потом: “Лежать, Жозефина, лежать! Кому говорю!” – как будто у него там собака в постели. Жена бегом в его комнату, я за ней, стучимся в дверь – тук-тук! “Войдите! – простонал жилец. – Но только осторожно с Жозефиной! Не прикасайтесь к ней! Она страшно возбуждена и может укусить! Лежать! Лежать! Жозефина, лежать! Главное, чтоб я играл, не останавливаясь!” Супруга входит, я за ней… “Вот это да! – Жена аж всхлипнула. – Какая прелесть!” Месье Жозеф лежал на спине и дул в свою дудочку, а его Жозефина… в ней было метра полтора! Вытянувшись, как змея на хвосте, она раскачивалась и как-то странно трясла головой, будто зачарованная… Я выскочил в коридор, жена за мной и сейчас же спросила: “За сколько можно продавать билеты на такое зрелище?” Я, не раздумывая, отвечаю: “По десятке за штуку! За два дня у нас тут бабы со всего квартала в очередь на лестнице выстроятся!
