Джон Голсуорси - Девушка ждёт
Адриан пришел за полчаса до обеда и поднялся в детскую на верхнем этаже. Француженка-гувернантка поила детей на ночь молоком с сухариками; они встретили Адриана с восторгом и потребовали, чтобы он рассказывал дальше сказку, которую начал в прошлый раз. Француженка, уже умудренная опытом, удалилась. Адриан уселся и, глядя на сияющие детские лица, начал с того места, где остановился.
– Так вот, лодочник был громадный детина, весь коричневый от загара; его выбрали за силу, – ведь берег здесь кишмя кишел белыми единорогами.
– У-у! Дядя Адриан, единорогов не бывает.
– В то время они были, Шейла.
– Куда же они подевались?
– Теперь остался только один, – он живет там, куда белому человеку не добраться из-за мухи «бу-бу».
– А что такое муха «бу-бу»?
– Муха «бу-бу», Рональд, залезает человеку в тело и разводит там мушек.
– Да ну?
– Так вот, когда вы меня перебили, я рассказывал, что берег кишмя кишел единорогами. Лодочника звали Маттагор, и вот как он справлялся с единорогами. Заманив их на берег охапкой кринибобов…
– А что такое кринибобы?
– Они похожи на клубнику, а вкус у них, как у морковки…. Лодочник подкрадывался к ним сзади…
– Если он заманивал их кринибобами, значит, он был впереди; как же он мог подкрадываться сзади?
– Он нанизывал кринибобы на веревку из древесного волокна и развешивал их в ряд между двумя заколдованными деревьями. Как только единороги принимались щипать кринибобы, он появлялся из кустов босиком, совершенно бесшумно и попарно связывал их хвостами друг с другом.
– Но они же чувствовали, что им связывают хвосты!
– Нет, Шейла, белые единороги хвостами ничего не чувствуют… Потом он опять прятался в кусты, щелкал языком, и единороги бросались бежать куда попало.
– А хвосты у них не отрывались?
– Никогда. В том-то вся и хитрость, – ведь лодочник любил животных.
– Наверно, единороги больше никогда не приходили?
– Вот и не угадал, Рони. Они так любили кринибобы!
– А он ездил на них верхом?
– Да, иногда он вскакивал на спины двух единорогов и уносился в джунгли, стоя одной ногой на спине одного, а другой – на спине другого; да еще посмеивался в кулак. Сами понимаете, что под охраной такого человека лодки были в безопасности. Сезон дождей еще не начался, сухопутных акул кругом было не так уж много, и экспедиция совсем уже собралась в путь, когда…
– Что – когда, дядя Адриан? Это ведь только мамочка.
– Рассказывайте, Адриан.
Но Адриан молчал; взгляд его был прикован к той, которая к ним приближалась. Потом, с трудом отведя глаза, он посмотрел на Шейлу и продолжал:
– Теперь я должен вам объяснить, почему так важна была луна. Они не могли выступить в поход прежде, чем не увидят, как молодая луна выплывает им навстречу сквозь заколдованные деревья.
– А почему?
– Об этом я и хочу рассказать. В те дни люди, а в особенности племя воттакмолодцов, поклонялись всему, что красиво: такие красивые вещи, как мама, рождественские псалмы или молодые картофелинки очень им нравились. И прежде, чем что-нибудь сделать, они ждали знамения.
– А что такое знамение?
– Вы знаете, что такое воскресенье, – оно бывает в конце, после пятницы и субботы, а знамение бывает в начале, – оно приносит счастье. И знамение обязательно должно быть красивое. А молодая луна до начала сезона дождей была красивее всего на свете; вот они и ждали, чтобы луна вышла им навстречу сквозь заколдованные деревья, – как мама вышла к нам сейчас из той комнаты!
– Но у луны нет ножек.
– Нет, она плывет. И вот однажды вечером она выплыла к ним, такая прекрасная и стройная – самая красивая на свете, и глаза ее так сияли, что все сразу поняли – экспедиция будет удачной. Они пали перед луной ниц и воскликнули: «Знамение! Не покидай нас, и мы пройдем через пустынные пески и воды, с отражением твоего сияния в глазах и будем счастливы твоим счастьем во веки веков. Аминь!» И с этими словами все они уселись в лодки, – воттакмолодцы с воттакмолодцами, воттакфеи с воттакфеями. А молодая луна осталась там над верхушками заколдованных деревьев, благословляя их ласковым взглядом. Но один человек отстал. Это был старый воттакмолодец, который полюбил луну так сильно, что забыл все на свете, и он пополз к ней, надеясь хоть коснуться ее ног.
– Но ведь у луны нет ног!
– Он-то думал, что есть, – она ему казалась женщиной из серебра и слоновой кости. Вот он полз и полз мимо заколдованных деревьев, но так и не мог ее достать, – ведь это была луна.
Адриан умолк, и наступила тишина. Потом он сказал:
– Продолжение следует, – и вышел из комнаты.
В холле его нагнала Диана.
– Адриан, вы мне портите детей. Разве вы не знаете, что басни и сказки больше не должны отбивать интерес к технике? После вашего ухода Рональд спросил: «Дядя Адриан и правда верит, что ты луна, мамочка?»
– А вы как ответили?..
– Уклончиво. Но они ужасно хитрые.
– Что ж, спойте мне «Водоноса», пока нет Динни и ее кавалера.
Она пела, а Адриан не сводил с нее восторженных глаз. Голос у нее был хороший, и она отлично спела эту старинную тоскливую песню. Едва умолк последний звук, как горничная доложила:
– Мисс Черрел. Профессор Халлорсен.
Динни вошла с высоко поднятой головой, и Адриан отметил про себя, что взгляд ее не предвещает ничего хорошего. Он видел такие глаза у школьников, когда они собирались дать трепку новичку. За ней вошел Халлорсен, пышущий здоровьем и чересчур высокий для этой маленькой гостиной. Когда его представили Динни, он низко поклонился.
– Ваша дочь, господин хранитель музея?
– Нет, племянница; сестра капитана Хьюберта Черрела.
– Вот как? Считаю за честь с вами познакомиться, мисс Черрел.
Адриан заметил, что, встретившись взглядом, они не сразу смогли отвести друг от друга глаза.
– Как вам нравится гостиница Пьемонт, профессор? – спросил он.
– Готовят отлично, но там слишком много нашего брата, американца.
– Прилетели целой стаей?
– Да. Недельки через две мы снимемся и улетим.
Динни, воплощенную английскую женственность, сразу же взбесил цветущий вид здоровяка Халлорсена, да еще по сравнению с изможденным Хьюбертом. Она села рядом с этим олицетворением мужества с твердым намерением выпустить в его толстую шкуру весь запас своих стрел. Однако он принялся разговаривать с Дианой, и она, еще не кончив есть бульон с черносливом, поглядела на него исподтишка и решила изменить тактику. Все же он – иностранец и гость, а она – девушка воспитанная. И тихая вода берега подмывает, подумала Динни. Она не выпустит своих стрел; напротив, она «очарует его улыбкой и лестью»[17]; это будет куда вежливее по отношению к Диане и дяде Адриану и в конечном счете стратегически выгоднее. С коварством, достойным поставленной цели, она дождалась, пока он не завяз в проблемах английской политики, – по-видимому, он считал политику одной из самых важных сторон человеческой деятельности, – и, кинув на него взгляд, достойный кисти Боттичелли, сказала:
– Нам тоже следовало бы относиться к американской политике серьезнее, профессор. Но ведь нельзя же принимать ее всерьез, не так ли?
– Вероятно, вы правы, мисс Черрел. Все политики руководствуются одним и тем же правилом: придя к власти, не повторяй того, что ты говорил, будучи в оппозиции; в противном случае тебе придется взяться за то, с чем не справились твои предшественники. По-моему, единственная разница между партиями та, что у одних в государственном автобусе места сидячие, а у других – стоячие.
– А в России все, что осталось от других партий, забилось под сиденья.
– Ну, а в Италии? – спросила Диана.
– И в Испании? – добавил Адриан.
Халлорсен заразительно рассмеялся.
– Диктатура не имеет отношения к политике. Это просто шутка.
– Нет, это не шутка, профессор.
– Скверная шутка, профессор.
– В каком смысле шутка, профессор?
– Обман. Диктатор полагает, что человек – это глина в его руках. Стоит раскрыть обман, как его песенка спета.
– Позвольте, – сказала Диана, – но если большинство народа поддерживает диктатуру, – разве тогда это не демократия или не правление с согласия управляемых?
– Я бы сказал – нет, миссис Ферз, если оно, конечно, не подтверждается ежегодными выборами.
– Кое-кто из диктаторов умеет добиваться своего, – сказал Адриан.
– Дорогой ценой. Возьмите Диаса в Мексике. За двадцать лет он превратил ее в цветущий край, но посмотрите, что с ней стало с тех пор, как его нет. Вы никогда не добьетесь того, к чему народ еще не подготовлен.
– Беда нашего и вашего государственного устройства в том, профессор, – сказал Адриан, – что целый ряд реформ, назревших в сознании народа, не осуществляется по одной простой причине: избранные на короткий срок правители на это не решаются, боясь потерять свою мнимую власть.
