Ганна Кралль - Опередить Господа Бога
Вот о чем думали пациенты доктора Эдельмана, лежа под капельницей с ксилокаином.
Под капельницей обычно думают о самом важном.
Для главного врача Геллер самым важным было: кто заслуживает талон на жизнь. А для пана Рудного саше важное - запчасти к машинам. Так что, если бы Геллер дала талон пану Рудному, это был бы талон на машины, поскольку в них - жизнь пана Рудной так же как жизнь пани Бубнер - шариковые ручки, а пана Вильчковского - Менгушовецкий хребет.
Что же касается пана Жевуского, то, он ни о чем не думал.
Если бы пан Жевуский, подобно пани Бубнер или пану Рудному, вспоминал о том, что было лучшего в его жизни, он бы безусловно подумал о заводе, который ему доверили в двадцать восемь лет, а отобрали в сорок три. Он бы немедленно почувствовал запах металла, и услышал, как кто-то входит с чертежом в руке, и понял: что-то сейчас рождается, и это "что-то" можно увидеть, измерить, опробовать, и с нетерпением глядел бы на обрабатываемый металл - так бы ему хотелось прикоснуться к образцу, который он пять минут назад видел на чертеже...
("Завод, - говорит пан Жевуский, - был для меня тем, чем для доктора Эдельмана гетто: самым важным в жизни. Действием. Возможностью испытать себя, НАСТОЯЩИМ МУЖСКИМ ДЕЛОМ". )
Обо всем этом пан Жевуский несомненно бы думал, лежа под капельницей, если б он вообще о чем-нибудь думал. Но, повторяю, он ни о чем не думал ни тогда, когда Профессор еще сидел, погрузившись в свои мысли, у себя в кабинете, а возле пана Жевуского уже хлопотал анестезиолог, ни несколько часов спустя, когда Профессор, и Эдельман, и Хентковская с радостью следили за скачущим по экрану монитора зайчиком, - ни о чем не думал, так как все время ощущал только одно - боль, и не было для него ничего важнее желания, чтобы боль хотя б на минуту утихла.
И он стал размышлять о том, много ли у него шансов. В горах до сих пор обходилось без несчастных случаев, но этого было недостаточно, чтобы его успокоить, - неизвестно, кто еще мог оказаться на пути, предначертанном ему судьбой. Существуют же злые духи, которые навлекают несчастья на людей гор; перед экспедицией в Эфиопию, например, их злому духу (только потом выяснилось, что это был он сам) достался рюкзак с грузом под номером восемь, но он не захотел его брать, рюкзак взял кто-то другой, было их тогда восемь человек, и вышли они восьмого, и тот, кто взял восьмой рюкзак, соскользнул с автомобильного тента - как, по сей день непонятно: они все спали на этом брезенте, привязавшись веревками. В экспедиции Диренфурта на Монт Эверест один индус умер от истощения, и очередной злой дух был последним человеком, который его видел, - индус, кстати, шел в его куртке. В общем, всю ночь с субботы на воскресенье Вильчковский размышлял о своей судьбе и, хотя думать старался объективно, пришел к выводу, что его жизненная линия ни с чем особо опасным не пересекается, и это его сильно подбодрило.
Четыре барабана в английской машине нужно отрегулировать так, чтобы они работали синхронно, тогда не возникнет натяжения и товар не порвется. Регулировка производится через бесступенчатую коробку при помощи кольца на конусообразной шайбе, и когда товар на барабанах - тесьма для юбок, или резинка, или ремень - имеет необходимую влажность и скорость, а все барабаны идеально между собой синхронизованы, это прекрасно: человек тогда знает, что он полновластный хозяин машины.
Итак, машины были смазаны, барабаны, которые пану Рудному удалось точно отрегулировать, ритмично вращались, и теперь можно было хоть немного подумать о садовом участке, который нужно вскопать, да и хибарку какую-никакую тоже бы не мешало поставить.
Жена говорила ему, что, может, и вправду надо построить домик. Летнюю дачку, все теперь такие строят.
Жена ему говорила, что до сих пор им всегда удавалось получить то, чего больше всего в жизни хотелось: квартиру они обставили супермодной светлой мебелью, только дверцы в "стенке" черные, лакированные, талон на стиральную машину получили сразу, каждый год ездили всей семьей в отпуск, и случая не было, чтобы ей не досталось телятины без костей. Так что наверняка, если б они немножко подсуетились, и домиком бы обзавелись, - так говорила жена, которая до последней минуты, пока не увидела его издалека через приоткрытую дверь реанимационного блока, считала, будто они имеют все, что есть в жизни действительно ценного.
Авторучки принимали только в системе книготорговли. Ни газетные киоски, ни "Канцтовары" не имели права брать у них товар, поэтому они полностью зависели от книжных магазинов. Заведующий книжным магазином мог взять сразу и тысячу, и две тысячи штук, ну и пани Бубнер приходилось делать все, чтобы товар не залеживался.
Инфаркт ее хватил сразу по возвращении с судебного разбирательства (Бубнер осудили на год с заменой тремя годами условного заключения), во время которого, кстати, выяснилось, что ставки были установлены твердые: все производители авторучек давали заведующим магазинов ровно по шесть процентов, то есть примерно десять - двадцать тысяч с каждой партии товара.
В зале суда оказалось, что не только у тех, кто давал, больное сердце. Те, через которых передавались взятки, чувствовали себя еще хуже, один из посредников то и дело клал под язык нитроглицерин, и тогда судья (это была женщина) объявляла на минуту перерыв. "Надо чуть-чуть подождать, пока нитроглицерин рассосется, вы только не волнуйтесь", - говорила она.
В самом же тяжелом состоянии были люди, которые брали, - заведующие книжными магазинами. Один уже перенес инфаркт, судебный врач разрешил ему давать показания только в течение часа, так что судье приходилось все время поглядывать на часы, и ровно через час она прерывала заседание. Надо сказать, что судья действительно очень по-доброму и с пониманием относилась ко всем сердечникам - и к ремесленникам, и к посредникам, и к заведующим магазинами.
Что же касается ее, пани Бубнер, то она тогда еще в медицинской помощи не нуждалась. Инфаркт у нее случился уже после суда, дома, и она даже успела приподняться на носилках и попросить соседа, чтобы тот усыпил таксу, сделал ей самый лучший из возможных уколов.
- Доктор Эдельман потом подошел ко мне и говорит: "Только операция, пани Бубнер". А я заплакала и говорю: "Нет". А он говорит: "Соглашайтесь, пани Бубнер. Так нужно". (У пани Бубнер как раз и был тот случай инфаркта передней стенки сердца с блокадой правой ножки желудочкового пучка, при котором люди становятся все тише и все спокойнее, потому что все в них медленно, постепенно умирает. А пани Бубнер была той четырнадцатой пациенткой. Профессор уже не спрашивал: "Чего вы, собственно, от меня хотите?" - а только сказал: "Хорошо. Попробуем". ) Эдельман, значит, говорит: "Соглашайтесь, так нужно... "
...и тут я подумала: ведь мой покойный муж был очень хороший, очень верующий человек. Он говорил: "Никуда не денешься, Маня, Бог есть" - и еврейской общине много помогал, и после собраний в артели никогда не ходил со всеми в "Малиновую", шел прямо домой, а если мне иной раз хотелось выпить рюмочку со своими, говорил: "Конечно, иди, Манюся, дай только твою сумочку, чтоб не потеряла". И наверно, если такой человек попросит о чем-нибудь своего Бога, Бог ему не откажет. Я пока сидела месяц перед судом, и то была спокойна: знала, что рано или поздно двери передо мной откроются, не может быть, чтобы мой муж не сумел такого для меня устроить. И что вы думаете? Не устроил? Приехал бухгалтер из управления, внес залог и меня до суда освободили условно.
И тогда я сказала: "И не думайте беспокоиться, доктор, увидите, уж он там все устроит как надо".
(Вскоре после того, как это было сказано, Профессор перевязал главную вену сердца пани Бубнер, чтобы прекратить отток и направить артериальную кровь в вены, и, ко всеобщей радости, оказалось, что кровь нашла выход из сердца... )
Перед установкой новых, импортных, машин пана Рудного послали в Англию, в Ньюкасл, на практику. Тогда-то пан Рудный и заприметил, что английская контролерша бракует гораздо меньше изделий, чем у них на фабрике, и что там ни разу не случилось, чтобы машина простаивала из-за отсутствия запчастей.
Когда он вернулся в Лодзь, ему мечталось, чтоб машины у них работали, как в Ньюкасле. Увы! - можно было разбиться в лепешку и не добыть нужных деталей, процент брака по-прежнему оставался очень высок, и ко всему прочему пан Рудный не мог найти общий язык с молодыми рабочими.
Директор фабрики говорит, что раньше к начальству относились с большим уважением, поскольку нелегко было найти работу. А сейчас дети рабочих получают образование - и хорошо, что получают, только потом работать некому, а если уж кто-нибудь приходит на предприятие, да еще с дипломом техникума, то немедленно, по любому поводу, начинает качать права, потому что отлично понимает выгоды своего положения.
Итак, когда пан Рудный вернулся из больницы после операции (это была та самая операция в остром периоде, когда речь шла о том, кто будет первым: инфаркт или врачи - врачи или Господь Бог, - та самая операция, перед которой Профессор пытался уйти из клиники и не возвращаться, но вернулся, еще в тот же день, под вечер. А если уж быть точным, то ушел не только Профессор. Эдельман тоже ушел, хотя именно он перед тем настаивал на операции. Эдельман сказал: "Пойду подумаю", поскольку тоже читал книги, в которых написано, что такие операции нельзя делать, - и вернулся спустя несколько часов. И тогда нашелся человек - это была Эльжбета Хентковская, который закричал: "Куда вы все подевались? Не понимаете, что дорога каждая минута?!") - ну так вот, когда пан Рудный вернулся после операции, о которой сразу подняла шум вся пресса, его с ходу перевели в более спокойный цех. Специально подыскали такой, где не будет ни импортных машин, ни дефицитных деталей, ни молодых образованных рабочих... "Здоровье, и только здоровье, пана Рудного было причиной перевода, - подчеркивает Директор, - а вовсе не то обстоятельство, как ошибочно полагал пан Рудный, что он пошел в отдел по технике безопасности и сказал, что Новак, который уже десять дней бюллетенит, не просто заболел, а получил производственную травму. Фабрика попадает в очень щекотливое положение, когда о производственной травме сообщается с десятидневным опозданием, но, повторяю, дело было вовсе не в этом и не потому пана Рудного перевели на более спокойный участок".
