Ак Вельсапар - Рассказы
Конечно, ели они и икру — и красную, и черную, — и мясо красной рыбы, но лишь тогда, когда удавалось им уговорить корабельное начальство не отпускать обратно в море случайно попавшую в сеть осетровую или утаить от него такую добычу. Прибегали и к услугам Аннамерета.
Вот и в то воскресенье Аннамерет вышел с утра в море, чтобы проверить колоду, протянутую с вечера. Погода стояла хорошая; он плыл рядом с колодой, протянутой параллельно берегу, проверяя ганграки. Он уже предвкушал добрый пуд икры. Но неожиданно на горизонте появился катер…
Теперь, когда все позади, он спокойно может вернуться домой. Аннамерет в глубине души был благодарен этой буре за то, что прогнала молодого настырного инспектора рыбнадзора. Удача, но радоваться нет времени — не до этого, скорее домой, пока не вошла в полную силу буря. Да и Айбебек, наверное, уже тревожится, беспокойно смотрит на море.
Он завел мотор и, огибая островок с восточной стороны, взял направление к материку. Он даже пожалел, что не придется сейчас проверить до конца всю колоду. «Ничего, проверю потом, — подумал он. — Успеется…»
Так он прошел несколько сот метров, потом мотор неожиданно застучал с перебоями и заглох. Проплыв еще немного по инерции, лодка беспомощно закачалась на воде. Аннамерет попробовал завести мотор, но ничего не получилось. «Свеча!» Проверил — в порядке, как только мог быстро разобрал и собрал карбюратор. В холодном поту потянул за веревку. Ни звука. Повернув лодку носом к волнам, он стиснул зубы; ураган набирал силу, распластываясь над морем, как огнедышащий дракон из недоброй сказки. В голову пришла ужасная мысль. Он бросился к канистре, валявшейся на дне лодки, вылил немного из нее на ладонь — и похолодел. По растекающейся маслянистой жидкости катались водяные шарики.
Вспомнил, как недавно играли возле канистр дети. Похоже, они в полупустую канистру налили воду, а он не проверил, привез и спрятал на островке. А та, с бензином, осталась дома… Аннамерет с такой злобой швырнул пустую канистру, что лодка резко накренилась и чуть не перевернулась.
Он постоял немного, беспомощно озираясь вокруг. Медлить нельзя, каждая минута дорога. Стремительно неслась на него на своих черных крыльях гай-буря… И он со всей силой налег на весла в надежде спастись от надвигающегося кошмара.
3. У СТАРОЙ БУХТЫ
В полдень рыбаки собрались на песчаном берегу у старой яхты — всего семь-восемь мужчин древнего рыбацкого курена. Мрачно курил. То, что неотвратимо надвигалось на них в последние годы, теперь обретало реальную силу: было велено переселяться в город, там их ждали квартиры. Многие уже уехали, свыклись, стали жить по-новому. Оставшиеся на берегу еще надеялись на что-то. Может, и на этот раз там, в верхах, передумают? Медлили, тянули время.
А все началось с того, что несколько лет назад работали здесь ученые и пришли к выводу: это, сказали они, скромно говоря, озоновые залежи. Ионизация воздуха благодаря горам и морю очень высокая. Даже самые безнадежные больные обретут надежду. Так сказали ученые эскулапы, и было решено создать здесь лечебный санаторий для больных туберкулезом.
Зачастили разные представительные комиссии: изучали местность, спорили, чертили планы. Жители курена возгордились: кто бы мог подумать, оказывается из поколения в поколение живут они в таком благородном местечке!
Стали завозить строительные материалы. Приволокли несколько деревянных домиков на колесах. Для будущих строителей. Дети рыбаков сразу же обступили их: изучали на прочность, на звук, на запах, а кто поменьше — на вкус. Потом забрались на крышу и долго смотрели на море, о чем-то споря до самой ночи. Лишь голод разогнал их по домам.
Когда заговорили о том, что жителям рыбацкого курена предстоит переехать в город, переселиться, радость сменилась тревогой: как-то теперь будет? Кто решил отлучить их от родных мест? От привычной работы? От могилы предков? И что теперь делать?..
Потом со строительством санатория вышла заминка. Рыбаков надолго оставили в покое, и они стали охотно забывать о том, что кто-то собирался занять их родные места. Но вот месяца полтора назад все возобновилось, и на этот раз куда серьезнее: было приказано стройку не задерживать…
Долго длилась тишина. Наконец заговорил самый старый рыбак — Нур-Таган: — Ну что, люди?! Кажется, мы ничего изменить не сможем. Переезжать придется… Я завтра поеду смотреть свой дом в городе. Кто со мной хочет ехать, пусть выходит утром к почте. — он поразмыслил немного и добавил: — в конце концов, дети многих из нас давно освоились там и живут…
Ответил ему его сакгалдаш-ровесник — Мамед Бадали. У него два сына, и оба в городе. Учились, получили городские профессии, там и остались.
— Ахе-ухе-хе… — долго прочищал он горло, прежде чем начать речь. — ты прав сакгалдаш. И нам пора к своим детям. Я и сам об этом вчера всю ночь думал, глаз не сомкнул. И позавчера думал. Да кто об этом сейчас не думает?.. Еще вот о чем я подумал… Потеряются наши дети в городе без нас… Потеряются. Говорю я это вам, потому что вижу: мало радости им там без нас. Приедут мои сыновья — мы со старухой матерью понять не можем, почему они такие скучные, ни слова из них не вытянешь; и разговаривать они скоро разучатся, коли так. Будто не из города они приехали, а из глухомани какой-то, честное слово. Сидят… таращат глаза на каждую мелочь и — ни слова. Аж не по себе, честное слово, становиться. Спрашиваю у старшего: «Что же это вы, сынок, — говорю, — молчите с утра до вечера?» А он мне: «Это мы, отец, своим внутренним миром живем…» А я их не шибко-то понимаю, потому и говорю: «Сынок, может, и интересно вам жить там, внутри себя, но в таком случае с кем же нам, старикам, жить? С кем разговаривать? Вы не будете с нами говорить, а потом ваши дети, то есть наши внуки, — с вами. Что же тогда получится? А?» А он отвечает: «Это говорит, — будет зависеть от их теллекта».
— Чего? — забеспокоился рыбак Ходжадурды-Длинный. — Теллекта, — повторил Мамед Бадали. — Так и сказал! Молодой рыбак в соломенной шляпе фыркнул, не удержавшись. Поправил: — Интеллекта, наверное, он сказал, Мамед-ага!
— Да, так оно и есть… ителлекта. Слово-то какое подыскал, язык можно сломать ненароком. Ведь и заговорят — не поймешь. Словами-то какими говорят?! Это, я думаю, не от избытка мысли, а, наоборот, от скудости. В общем, беда там им без нас. Сущая беда. Мы, старики, нужны в городе. Ох как нужны! Чтобы не оборвалась ниточка, которая тянется от наших дедов и прадедов. Знат, рано мы отлучили их от родного гнезда, рано. Иначе не вышло бы так. Не всю науку преподали им, что получили сами от ушедших. Это наша вина… Что толку, если они науку только по телевизору получают.
— То-то и оно! — оживился Ходжадурды-Длинный. — Видел я их телевизор — оч-чень интересно! И прыгают, и веселятся, и по веревке там ходят люди, и бегут куда-то очертя голову. Загляденье. Смотришь, глаз не отведешь, пока не выключат. Однако, что ни говори, в основном разговаривают-то по телевизору молодые, и такие же слушают. Настоящих аксакалов с пышной бородой, благородных, которые учили бы уму-разуму, я так и не увидел. Вот и получается — учат они друг друга чирикать. Вот оно, воспитание! И пошло, понеслось… А что мы? Мы здесь сами по себе… — Вот и говорю, — сокрушался Мамед Бадали, — надо нам в город переезжать, ближе к своим детям. Учить их дальше наукам человечности. И внуков учить. А то они вовсе не будут знать, кто сами такие, кто их предки…
Долго еще разговаривали рыбаки. И шутили, и смеялись, мол, а не скучно ли будет Айпи, без нас? Рыбаков-то здесь больше не будет, и курена — тоже!.. Выходит, ей не на кого теперь будет злиться?.. В какой-то миг показалось, что вовсе забыли о предстоящем переезде, но снова постепенно вернулись к нему, стали обсуждать, как, когда ехать.
— И Кябе-эне, кажется согласилась переехать, и ей нужно присмотреть квартирку, — снова начал Мамед Бадали.
— Да, — поддержали его.
— Бедняжка никак не может свыкнуться с гибелью мужа, — заговорил Балы-Беспалый (Несколько пальцев правой руки он потерял в войну где-то в Чехословакии. Уцелевшими он водил по лицу — странная такая привычка.) — До сих пор ждет, верит в его возвращению. Если море начинает волноваться, ночами не спит, ходит-бродит по берегу, дескать, кто пропал в бурю, тот в бурю и вернется…
— Может, и так… Но ведь со времени той страшной бури прошло двадцать лет, если не больше, — покачал головой Мамед Бадали.
— Это да… но годы только приближают ее к мужу. На берегу она находит утешение, ждет, надеется, а каково ей будет в городе? Думали, успеет здесь завершить свой путь… не маялась бы на чужбине, ан нет… не судьба оказалась. Не судьба, значит. — Всем нам не судьба, адамлар, — печально вздохнул кто-то. — Что будешь делать? Не жить же вместе с туберкулезниками. А? Как вы думаете? Мы как-нибудь уж в городе… уж привыкнем, наверное, а им это необходимо.
