Майя Луговская - Портрет
Обзор книги Майя Луговская - Портрет
Елена БЫКОВА
ПОРТРЕТ
Всю ночь лил дождь и продолжал лить. И от того, что он лил, дома было неприветливо и одиноко.
Всегда испытываешь чувство опустошённости после законченной работы. Вчера Нина сдала наконец очень важную для неё статью и сейчас чувствовала опустошённость и свободу.
Никуда не пойду сегодня, не буду включать телефон, и тут же привычным движением включила. Сразу раздался звонок.
Куда она потащится в дождь? Нина редко бывала дома. Ведь собиралась побыть одна, заняться домашними делами… Ну, ладно, опять она пойдёт в гости, будет сидеть целый вечер, вести никому не нужные разговоры и думать о своих делах. Но раз её просит Верочка…
Как разношёрстны гости в столовой. Что объединяло их? Может быть, только этот круглый стол красного дерева — стиль Чиппендейла, — заставленный закусками и винами? Верочка?
Она была хороша, как всегда, и глядя на неё, нельзя было подумать, что она переживает тяжёлые дни. Она узнала, что у мужа есть другая женщина.
Но, может, всё и обойдётся у них, думала Нина. Сейчас он уехал отдыхать, кажется с той, и Верочка «прожигает жизнь». Даже, наверно, всё обойдётся, надо знать её Бориса. Разве сможет он бросить обставленный дом, уют? Сколько вложено во всё это.
Да нет. А потом Верочка… От таких не уходят.
Верочка была хороша, хотя и в том возрасте, когда каждый день становится опасен, когда каждое утро с тревогой присматриваешься к себе в зеркале и ищешь новых следов увядания.
Что связывало Нину с ней? Такие разные судьбы, такие разные жизни, разные характеры. Для каждой из них жизнь другой являлась каким-то иным измерением. Она любила Верочку, и всё.
Как разношёрстны гости. Женщина, вернувшаяся из Америки, оказалась милейшим существом. Несмотря на свой преклонный возраст, была пёстро одета, накрашена, ногти покрыты ослепительно красным лаком, и пальчик, указательный пальчик, на правой руке не сгибался, очевидно, от старого перелома. Женщина принесла продать какие-то вещи, уговаривала их примерить, но Нине все они оказались малы. Женщина волновалась, но не от того, что они малы и она их не сможет продать, а от того, что не может порадовать Нину. Она всё время жестикулировала, а пальчик торчал, и это производило нелепо-смешное впечатление.
— Очень рекомендую вам…
— Люсичек, наш милый Люсичек, успокойтесь, — упрашивала Верочка.
Интересно, думала Нина о своей статье, как «враги» проглотят эту пилюлю. Пусть теперь попытаются объяснить энергетику мыщц при беге спортсмена-олимпийца на стометровке.
Примерка шла в спальне Верочки. А в столовой галдели гости. Верочка то и дело оставляла Нину с Люсичком, уходила и возвращалась.
Свою стометровку я пробегала. Нине удалось доказать, что главная масса энергия мышечной клетки выделяется совсем иным путём, чем до сих пор предполагали.
А Люсичек улыбалась, тут же забывала о своих тряпках, снова и снова возвращалась к рассказу о том, насколько сложнее ей было получить визу в Союз, чем уехать в Америку к своей родне, у которой она живёт уже несколько лет.
— Вы понимаете, — говорила она, — я одинокий человек, пенсионерка. Думала, поеду к своим, но это же не люди. Они ничего не понимают, ничего не хотят понять. Я увезла с собой урну с прахом мужа, не оставаться же ему здесь одному, думала похороню. Но разве мне позволили её похоронить? Её держать-то мне не разрешили, она лежала где-то в подвале. Вот я и приехала сюда.
Верочка по секрету шепнула Нине, что урну Люсичек запрятала со своими тряпками в багаж и сейчас всё никак её не дождётся. Сама прилетела, а урна ещё там с багажом, в трусики её завернула и сунула.
— А вот и Антон. Какой же вы молодец, что пришли! Заходите, Нина, иди, я познакомлю тебя!
Как не соответствовал радостный возглас Верочки тому, кого увидела Нина. Бритая голова, испитое лицо, насупленный взгляд. Вошедший мрачно ткнул ей руку.
— Я знаю, Антон, вы сейчас не пьёте, — сказала Верочка, — но, может быть, сделаете исключение для сегодняшнего вечера, для меня.
— Я не пью, — буркнул он.
Нине не надо было смотреть на Антона, она и так чувствовала, что всё ему здесь чуждо.
— Это необыкновенный художник, — шепнула Верочка. — Недавно он где-то наскандалил спьяну, отсидел пятнадцать суток. Видишь, его обрили. Займись им, развлеки. Отец у него умер…
Нине не составило труда увести его в другую комнату, где стоял рояль. Маленький, кабинетный, он был украшением комнаты. Его купили потому, что нельзя было не купить: такой прекрасный «Блютнер» продавался совсем недорого, а Верочке давно хотелось иметь в доме рояль. В нём отражалась великолепная в своей строгости павловская люстра. Верочка обладала искусством обставлять свой дом. Она уже забыла то время, когда присаживалась к инструменту. Но всё равно, он был нужен, хотя бы для того, чтобы кто-нибудь играл. Его регулярно настраивали.
— Вы играете? — опросила Нина, чтобы что-то спросить.
— Играю, но не буду, — ответил Антон.
— Я и не прошу вас, — улыбнулась она.
Он промолчал. И Нина поняла, что его смущает бритая голова, и чтоб вывести его из смущения, она как раз и заговорила об этом.
— Я, может быть, отстала, что, разве сменилась мода на волосы?
— Что вы отстали, незаметно. Но при чём тут мода? Меня обрили, вот и всё.
— А, кстати, вы брахицефал, и вам даже идёт бритая голова.
— Что вы рассматриваете меня, как жеребца?
— Отнюдь нет. Я думаю… Мне сказали, вы талантливый художник. Вера Николаевна мне сказала.
— Вера Николаевна не видела ни одной моей работы.
— Почему вы так мрачно смотрите на меня. Да и на всех, я заметила? Мне думается, человеку вашей профессии не должен быть свойственен такой взгляд. Вы портретист?
— Какое это имеет значение?
— Для меня — колоссальное. Я считаю, что портрет это самое высшее, что может быть в живописи.
— Отец мой тоже так считал, поэтому никогда и не писал портретов.
— А что же он писал?
— Картины.
— К сожалению, я не знаю его работ.
— Вы потеряли немного.
— Почему так?
— Да потому. Я любил отца, неплохо к нему относился, но это не значит, что я должен хвалить его. Был он рядовым, крепким картинщиком. И я всегда был равнодушен к его живописи.
— Значит, вы пишете портреты?
— Допустим. И что из этого следует?
— Допустим, я хочу заказать вам свой портрет.
— Почему мне? Разве мало портретистов, которые смогут вас написать?
— Сколько угодно, но я хочу, чтобы написали вы.
— Мало ли чего вы хотите.
— Пожалуй, не очень уж многого. Но вот увидеть себя вашими глазами мне почему-то захотелось. Мне даже это необходимо. Поверьте.
— Я сломал нож, — вдруг сказал Антон и протянул на ладони маленький ножичек, который он взял со столика и всё время вертел в руке. Лезвие сломалось пополам. Потрескавшаяся и загрубевшая, маленькая, почти детская рука как-то не соответствовала его крупному и сильному торсу.
Из столовой донёсся смех, и Верочка заглянула к ним в комнату.
— Вы не скучаете?
— Я — нет, — ответила Нина.
— Я забочусь только о тебе.
— Я сломал ваш ножик, — сказал ей Антон.
— К чему бы это? Кажется, есть какая-то примета, — задумалась Верочка. — Впрочем, я не верю в предрассудки. — И она исчезла.
— А я верю в приметы, — сказала Нина. — Несомненно, что это знак. К чему бы?
Антон улыбнулся, и лицо стало растерянным и беспомощным.
— Вы можете улыбаться сколько угодно, но я-то знаю, что это безусловно знак. И только надо правильно его прочесть. Сумеем ли мы?
— Так прочтите. Кто же вам мешает?
— А-а… Это не так просто. Во всяком случае, я убеждена, что это знак хороший. И для вас, и для меня.
— Пожалуйста, шутите!
— Совсем не шучу, говорю совершенно серьёзно.
— Вы придумщица. Но, может быть, это и не плохо. У меня не получается. А люди, которых я наделяю качествами для того, чтобы с ними общаться, если подумаю честно, просто дрянь, и скучно с ними смертельно.
— Ну знаете… Вот за это-то и надо брить головы.
— А я бы их не брил, а просто срезал.
— Срезать проще всего. А вот проникнуть в эту голову, понять и сохранить…
Он с интересом взглянул на Нину, и складка на его широком лбу разгладилась.
— Наконец-то вы взглянули на меня по-человечески. Ну так как же? Будете писать мой портрет?
— Так уж сразу и ответить?
— А зачем отвечать? Мне нужно, чтобы вы сразу начали писать.
— Что я вам, фокусник?
— Нет, не фокусник. Но это необходимо. И именно сегодня. Сейчас. Понимаете? Не только мне, но и вам. Поймите!
— Не понимаю.
— Вот в этом-то и всё дело, что не понимаете. А если бы поняли, всё было бы по-другому. Вы сами бы просили меня об этом. Разве вы не согласны с тем, что между художником и моделью должен существовать какой-то настрой, как это говорят теперь, коммуникабельность. Вы же не можете против этого возразить? Нет? Так вот, не всё ли равно, от чего она возникает. От того, что художник что-то увидел в модели и хочет взять это, обобщить, увековечить, или от того, что модель хочет послужить художнику. У модели возникла необходимость, чтобы её запечатлели, взяли то, чем она переполнена, ту энергию. Завтра я могу умереть, и вы уже лишитесь такой возможности.
