Акилино Рибейро - Современная португальская новелла
Куда-то исчезли старики; предполагалось, что их, как и железнодорожников, перевели в другие места. Или бросили в ямы с негашеной известью.
Географические карты были отобраны, а книги подверглись оценке компьютера, который по причине неверно составленной программы навсегда похоронил их в своем металлическом чреве — кладбище всех вопросов, — дав краткий ответ: «До будущих времен».
III«Что же мы производим?» — как-то спросил один рабочий. И его сразу перевели куда-то. Другой любопытный так и не проснулся наутро. И все онемели. Квартиры тех двух передали другим. Фабрика весьма одобряла глагол «иметь». Молчание, сургуч, пламя.
Женщины работали, работали, работали отдельно от мужчин. Мало-помалу пропадало желание: в камере гигиены и умственной декомпрессии был коридор со светящимися стенами; изо дня в день там стерилизовали мужчин и женщин. Мужчины были жирны как боровы, а женщины сухи как палки. Им, усталым импотентам, оставался только короткий сон со снотворным и — работа, работа.
Дороги поросли травой, асфальт потрескался. Даже бетонированное покрытие — в Масасе был экспериментальный участок дороги, единственный на всю страну, — рассекли ужасные трещины. Транспорт исчез. Оставшиеся грузовики ржавели. В газетах не было необходимости, Жизнь вокруг фабрики стала совершенно изолированной и полностью обособленной.
IVСотни рабочих, шеренгами по четыре, выходили из главных ворот и останавливались перед фабрикой. По сигналу строились, по сигналу расходились по домам. Ужинали консервами, не отрывая глаз от телевизора. Им показывали огромное количество фильмов о давно вымерших животных и растениях. Ужин завершался поглощением пяти литров воды — для нормального функционирования почек. Засыпали со снотворным. Резкий сигнал побудки, построение и — маршем — в задние ворота, в камеру гигиены и умственной декомпрессии.
VОни старели. Детей не было. Женщинам, по каким-то причинам не поддававшимся стерилизации, делали аборт. Медленно-медленно деревня, эта страна, этот мир обезлюдели. Оставшиеся уже не смотрели друг другу в лицо, они избегали друг друга.
Наконец на фабрике остался один-единственный рабочий — огромное существо весом в 120 килограммов, смутно помнившее, что его номер состоит из семи цифр и начинается то ли на три, то ли на пять, а может быть, и на пятьдесят семь. Он получил приказ уйти с фабрики в полдень — в этот час фабрика закроется навсегда. Он вышел из ворот на площадку перед фабрикой и, дождавшись сигнала, пошел домой.
Фабрика прекратила свое существование.
VIРабочий смотрел телевизор и вдруг вспомнил: он — нечто большее, чем номер 597 532. Он — Лусиано Г., 64 года, вдовец, лесник. И вдруг он почувствовал желание, молодую силу. Правая рука потянулась к ширинке. Кадр на экране превратился в миллионы бессмысленных параллельных линий, белых, черных, серых. Он позвал жену:
— Лусиана!
Много лет назад ее убила фабрика. Позвал дочь:
— Лусинья!
Фабрика погубила и ее. Позвал сына:
— Лусьяниньо!
Его тоже погубила фабрика.
Он обернулся. Подошел к окну. Трещины на дороге затянулись. Вдалеке он увидел позорный столб. И подъехал первый автомобиль. Целая семья. Лусиано слышал, как они говорят, но некоторых слов не понимал. Он распахнул окно и, во весь рот улыбаясь приезжим, вне себя от радости закричал:
— Кукимпровтакаое постмасум!
Приезжие ошеломленно смотрели на него: они-то думали, что здесь живут люди. Подхватив чемоданы, они уехали.
Старый лесник отчаянно крикнул им вслед:
— Крофтве йайфут гойбелалди!
Но было уже поздно.
ЖОЗЕ ГОМЕС ФЕРРЕЙРА
Из книги «Необходимая революция»
Перевод А. Богдановского
Рано-рано утром меня будит шепот жены:
— Из Кашкаиша звонил Фафе… Лиссабон окружен войсками…
— Ну и что? — бурчу я недовольно и глубже зарываюсь в одеяло. — «Ультра» затеяли очередной переворот… Я сплю…
Но тревога холодными пальцами уже прошлась по телу, прогнала сон.
Через минуту жена тихо, совсем тихо, словно боясь поверить, говорит:
— Работает только радиостанция «Клуб»… Просят без особой необходимости из дому не выходить.
Военный переворот? Конечно, очередной путч! Ничего другого не могу себе представить.
Встаю. Я уже готов услышать стук последнего камня по крышке гроба. Выглядываю из окна. Редкие прохожие. Спешат, торопятся. Пытаюсь поймать радиостанцию «Эмиссора насьонал». Ни звука. Зато телефон разрывается: по проводам спрутом ползет паника. Звонок все настойчивей, все громче.
Это Карлос де Оливейра.
— Да! Да! Это ты, Карлос? Что происходит?
Он задает мне тот же вопрос.
В восемь часов «Клуб» передает странное сообщение:
— Говорит Командование Вооруженными Силами! Мы не хотим кровопролития.
И снова тягостное до зевоты, бессмысленное молчание. Смотрю на приемник. Я еще не понял, что речь-то идет о революции. Не хватает шума. Не хватает драматизма. Не хватает крика. Господи, что за канитель!
Розалия в тревоге зовет меня:
— Иди скорей! Опять…
Прибегаю и слышу:
— Говорит Движение Вооруженных Сил. Мы полны решимости освободить нацию от угнетателей. Да здравствует Португалия!
Потом обращение к полиции с призывом сложить оружие. Черт подери, переворот-то против фашизма, против Салазара — Каэтано!
Половина одиннадцатого. Не верится, что «ультра» не выступят, не вмешаются, не будут сопротивляться. Как, оказывается, все прогнило: никто не размахивает флагами; нет ни криков, ни воплей, ни самоубийств! Смотрю из окна столовой: по улице бегут женщины с продуктовыми сумками. Поэтесса Мария Амелия Нето позвонила мне: «Я не вытерпела и села за письменный стол».
Восставшие ведут переговоры с министром обороны. По радио звучит песня Зеки Афонсо «Грандула, моя смуглянка…».
Чувствую, как слезы подступают к глазам. Кончается этот проклятый, этот бездарный режим полувекового угнетения! Я присутствую при его гибели! Но никогда еще не было у меня такого тягостного ожидания: время как будто замерло, застыло, остановилось. Обыкновенная песенка — и никаких драматических событий! А может быть, настоящие революции так и происходят? Тихо. Скрытно. Без помпы. В домашних туфлях.
Снова заговорил приемник. Последние известия. Марсело[25] схвачен в казармах Карму. Полиция и республиканская гвардия сложила оружие. Томаш[26] окружен в каких-то других казармах. И вот в первый раз звучит имя: генерал Спинола. Марсело сдался бывшему губернатору Гвинеи! (Я вспомнил слова Салазара: «Власть не может пасть на улицах».)
Я распахиваю окно. Мне хочется кричать, вопить во все горло: кончился, наконец-то кончился жестокий и нелепый режим советников Акасио[27], развеян дым, который столько лет не давал нам дышать, думать и говорить свободно! Кончился! Теперь-то и начнется жизнь!
Позвонила Мария Кейл. Шико болен и лежит дома один. Плачет. (В этой революции слезы — наши пули. Но я видел, видел, видел!)
Прежде чем прекратились передачи, телевидение явило мне один из самых прекрасных моментов в истории этой страны — страны, где солдаты совершают революцию и возвращают народу свободу. Я видел выход политических заключенных из тюрьмы Кашиаш. Я видел, как они шли, видел их мужество и мягкость: они вынесли непрестанные пытки, но ни один из них не произнес слов ненависти или мести.
А телефон все звонит… Одна и та же радость звучит в наших голосах. Жаль только, мертвые не позвонят нам Оттуда. Нет Карасы, нет Мануэла Мендеса, нет Казаиса Монтейро, нет Редола, нет Эдмундо де Беттанкура, нет Зе Баселара, нет Бернардо Маркеса Павиа, нет Сойеро Перейры Гомеса[28]… И скольких еще нет сегодня с нами! Что ж, придется довольствоваться живыми. К счастью, лишь немногие из нас предали или струсили! Сжав кулаки так, что ногти вонзались в ладони, мы выстояли!
Мне вдруг становится страшно.
А можно ли изменить мир только с помощью живых?
Я выхожу на улицу. И незнакомая девушка, девушка, которую я никогда не видел прежде, подбегает ко мне и целует.
Революция.
2. УМЕЮТ ЛИ ОНИ МЕЧТАТЬ?Да, революции всегда начинаются с поцелуя незнакомой девушки на улице. С победы Мечты.
И вот в раскаленной толпе, в целом острове криков, по дорогам, которые — без всякого сомнения — приведут нас в долины, где деревья сами протянут нам плоды, а цветы сами голубыми бабочками украсят головы детей, мы пускаемся в путь.
Как хорошо петь всем вместе «…когда народ един — он непобедим», как хорошо пожимать руки и целовать друзей, как хорошо писать на стенах домов: «Долой страшные сны!» Как хорошо смеяться, бросая вызов будущему, дразня тиранов!
