Мартти Ларни - Современная финская новелла
Прошел час, солнце, напоминавшее скользящую вдоль неба шайбу, передвинулось и теперь било прямо в глаза. Значит, пора выходить из дому, оставив недочитанной газету, недослушанными — известия, недоеденными — бутерброды, термос с чаем и скомканное мокрое полотенце. Нужно еще достать что-нибудь из одежды и надеть на себя. Так, кажется, становятся человеком, то бишь принимают человеческий облик.
Предстоит долгая поездка по пустым улицам, где на перекрестках глаза светофоров показывают дорогу вперед, к сердцу города. В автобусе, кроме него, одни пожилые дамы. Интересно, куда они едут? Сам он вроде знал, куда спешит. Йоуко, Йоуко, Йоукахайнен, скажи в чем же жизни смысл тайный? Еще год назад этот вопрос рассмешил бы его. Забавный вопрос. Вполне в его духе.
На работе никого не было, да и откуда бы им взяться. Лето, выходной день, и такая рань. Он поднялся по лестнице, ощущая боль в мышцах после утреннего бега, и в полной темноте прошел в свою комнату, в которую он и с закрытыми глазами нашел бы дорогу. Комната выходила на север, в ней было светло, когда было светло на улице: с неба что ли, свет падал? Большие окна глядели искренне и доверчиво, как и сам он когда-то в молодости. Когда еще верил, надеялся и чего-то ждал от жизни. А теперь вот он сидит за столом и разбирает какие-то цифры, нацарапанные на бумаге, считает одними уголками губ и записывает в книгу, откуда поступил счет. Он работает. Это так называется.
А что бы он сейчас делал, если бы не работа? Читал книгу или женский журнал, бродил по городу, пил вино, спорил с друзьями, запускал в них чашкой или допытывался, как зовут самую красивую девушку?! Нет уж, хватит с него, пожалуй, достаточно всего этого было, и он устал, отныне и навсегда. Теперь у него планы поважнее: нужно определить собственную ценность, разложить все по полочкам, да еще сделать выводы на будущее. Вот, значит, какое у него сейчас главное дело. Он спокойно ощупал карманы, — так, лекарства на месте, знал, что они там, но проверка успокаивала, придавала уверенности.
Порознь — это лекарства, а вместе? Он не знал, слышал только. Странно — может, и с людьми так же? «Чрезвычайно стройный образ мыслей», — съязвил он в свой адрес, так пастор обычно кроит свои проповеди. Итак, жили-были два лекарства, то есть два человека, мужчина и женщина, и каждый сам по себе был личностью, а вместе что? Взрывоопасность какая-то! Вот и все.
Ветсикко снял телефонную трубку и начал набирать знакомые до дрожи цифры. Сейчас раннее утро, а никто не отвечает, слышно только, как телефон звонит в той дали. Звонит и звонит. Не отвечают. Он усмехнулся, теперь ему не отвечают. Там, вдалеке, в комнате, которую он отлично представляет себе, под сенью цветущих растений, вздрагивают, смотрят на захлебывающийся звоном телефон и не отвечают. На линии, сквозь гул, слышится неясный шепот, бормотанье, двое разговаривают. Слов не разобрать, сплошной шум, да это и не важно.
Ветсикко некоторое время с любопытством глядит на телефон, потом кладет трубку. Все это он уже проделывал и переживал не раз в свое время. Но сегодня — первый день лета, и кажется, что жизнь начинается снова и все гораздо проще. Свет пока неярок, но его много. Скоро, ближе к десяти, окончательно рассветет. Будет тепло, даже жарко. Вот приходит лето, тепло. Люди улыбаются, вспоминая прошлые годы. Они еще не вполне верят, что уже жарко. А потом скидывают рубашки и выставляют напоказ свои мяса в уличных кафе.
Он глядит в бумаги, на которых нацарапаны цифры. Какая все это чушь! Дебет, кредит! Современный человек не бывает без долгов, но с ними можно разделаться, это не беда. Ну и что! От этого не легче. Кого это радует, если даже ему теперь это безразлично. Подумав, он зачеркивает графу «прочие доходы», недостаточно убедительно. Из области надежд. Мечтаний. Деньги за работы, за которые он еще и не принимался. Это, к сожалению, не имеет никакого значения.
Ветсикко поднимает голову и с удивлением оглядывает комнату, в которой находится. Ему хочется пить, он выходит в коридор и приносит стакан теплой мутной воды. За неимением другой приходится пить такую. Он вытаскивает из кармана коробки с лекарствами и достает маленькие, как сухарные крошки, таблетки. Говорят, они успокаивают. Химия. Выходит, химия владеет душой человеческой. Эти действуют успокаивающе, а потом надо принять другие. Он допивает воду и смотрит в окно. Телефон на столе, красного цвета телефон, молчит.
Прямой номер знают только три человека в мире. Впрочем, наверное, знает справочная и еще кто-нибудь из посторонних. Но никому сейчас до него нет дела, никому и в голову не приходит, что он сейчас на работе. Если бы даже и пришло, все равно им не о чем говорить. Он сидит на своем стуле вялый, полузакрыв глаза, и думает, что живет уже так долго. За плечами — годы, хотя кому-то может показаться, что их мало. Но точному математическому подсчету — средний возраст человека. Начиная с этого момента он будет все быстрее двигаться к концу. Если, конечно, хватит терпения дожидаться. Ветсикко едва не заснул, голова клонилась на грудь, он с трудом силился вспомнить, что ему нужно было делать.
С улицы доносился далекий и монотонный, как церковная проповедь, шум машин. Ветсикко изо всех сил напрягался, чтобы не заснуть. Комната на мгновенье раздвоилась, потом все снова стало на свои места. За окном стремительно пронеслось что-то ослепительно белое. Ветсикко вздрогнул, прежде чем сообразил, что это чайка, рассекающая воздух, точно нож бумагу. И чего это он вздрогнул? Испугался, видите ли, что кто-то нападет на него.
Ему теперь, вроде, не положено ничего бояться, значит, в нем еще осталось что-то, относящееся к разряду чувств. Ветсикко встал, походил немного и снова плюхнулся в кресло, откинувшись назад, как только позволяли пружины. Чувства! Что это такое? Химия? Электричество? Передача информации из одной клетки в другую? Наследственное, врожденное, приобретенное? Без них так же трудно прожить, как и с ними.
Маленькая комната, в которой раздавались его телефонные звонки, с самого начала была близкой, и понемногу он с нею сроднился. Слишком долго он смотрел на тот цветок — его рука все еще хранит аромат лепестков — и на ту женщину, что, любуясь и колдуя над цветком, поливала его и приподнималась на цыпочки, точно птица перед полетом. Все это она делала бессознательно и притом улыбаясь, просто оттого, что ей улыбалось. Трудно объяснить, это почему-то переворачивало его душу и сами собой возникали слова.
Разные слова, их было сказано достаточно. В большинстве своем это были хорошие слова, которые сами складывались в предложения. Так возникло чувство, поселилось в нем, создало свой собственный язык и мир, с ощущением которого он прожил один лишь миг, как в палатке, в походе летом, когда не надо никуда спешить и поляны полны спелой земляники, аромат которой разносится далеко-далеко, сливаясь с запахом скошенного сена. Воздух дрожит; черпая воздух, дрожат крылья бабочек: они живут лишь миг, не подозревая об этом.
Разве он умнее? Разве он предвидел, чем все это кончится? Времена года меняются, это-то он знал, и в палатке, как в палатке, поздней осенью жить труднее. Не спасают ни теплый спальный мешок, ни походы за грибами, ни слова, какими бы они ни были ласковыми. Все это не поможет, и если не найти какой-то другой источник вдохновения, душевное тепло начинает понемногу иссякать. Но не это пугало его. Это естественно, к этому можно привыкнуть, можно было бы начать строить маленький корабль, с которым хлопот хватило бы до конца дней, можно было бы прожить дни по заведенному людьми обычаю: замечать все, кроме того, что рядом, и тем самым исполнить свое назначение. Поднимая паруса, можно было бы забыть обо всем грустном и далеком, чего в мире гораздо больше, чем Ветсикко согласился бы себе признаться.
Произошла какая-то ошибка. Какая? Одной из причин, возможно, было то, что Ветсикко уже успел построить два корабля, и мысль о третьем вначале, по правде говоря, пугала его. Получалось, что старые корабли слегка дали течь, новый проектировался, и палатка на то время была бы временным, но вполне приемлемым пристанищем. «Что бы он там ни говорил, а действия его всегда были направлены на это», — думал Ветсико. Так и создалось положение, которое называют противоречием между словом и делом. Он сознавал это, но признаться самому себе было трудно.
Теперь он больше не раздумывал бы, каково самое быстрое и практическое разрешение этого вопроса. Было только одно. Глядя на черные крыши города, равнодушно дремавшие перед его взором, Ветсикко твердил себе, что все могло бы сложиться лучше и счастливее, если б только он был в состоянии изменить тогда свою жизнь, отказаться от привычных тропинок и проспектов, погрузиться в новое, без долгих раздумий, очертя голову, как тогда, в молодости. Это был бы действительно отчаянный прыжок, но ничего, оправился же он после первого шока, смог бы и во второй раз.
