Лилия Фонсека - Современная африканская новелла
— Вот это мысль, не правда ли?
— Да, пусть попробует с кем-нибудь из нас, посмотрим, что у него выйдет!
— Вот именно, пусть попробует!
Все дружно поддержали предложение, и даже «медовомесячники» присоединились к общему хору.
— Но как быть с языком? — спросил кто-то. — Как он может что-либо внушить нам, если мы не понимаем его языка?
Но это возражение было отметено, и Жорж принялся объяснять фокуснику, чего мы хотим.
Фокусник не стал возражать: он быстро отошел на несколько шагов к самой стойке и решительно повернулся к нам лицом. Я заметила, как ноздри его тонко очерченного носа резко расширились и сузились, словно он два-три раза глубоко, полной грудью вздохнул.
Насколько я понимаю, мы ожидали, что он вызовет кого-нибудь из нас, кого-нибудь из мужчин, разумеется; специалист по какао и кое-кто еще явно были готовы услышать что-то вроде знакомого приглашения: «А сейчас, леди и джентльмены, попрошу желающих выйти на сцену!» Но, как ни странно, никакого приглашения не последовало. Мы сидели, уставившись на молодого неловкого негра, который медленно переводил взгляд с одного лица на другое, и никто не понял, как и когда началось это. Мы замерли, не спуская с него глаз. Он весь сжался, как зверек, загнанный охотничьей стаей. И пока мы сидели так и смотрели, ожидая, кого он выберет, позади нас послышалось какое-то движение.
Я невольно взглянула направо и увидела молодую женщину, ту самую «медовомесячницу», мою девицу с ее удивительным лицом, — тихонько, удивленно ойкнув, она встала и… словно что-то припомнив, спокойно, уверенно, никого не задев и ни за что не зацепившись, подошла к фокуснику.
Она остановилась прямо перед ним и замерла; округлые плечи ее были опущены, шея слегка вытянута вперед, а голова поднята, так что лица их оказались почти на одном уровне. Он не шевельнулся, не вздрогнул, только глаза его медленно мигнули.
Она протянула вперед свои длинные руки — они стояли как раз на расстоянии вытянутых рук — и положила ладони ему на плечи. Ее коротко стриженная голова упала на грудь, склоняясь перед ним.
Это была поистине удивительная поза.
Никто из нас не мог разглядеть ее лица, мы видели только позу. Один бог знает, откуда она возникла: фокусник никак не мог этого внушить, потому что ничего подобного нет в репертуаре ни у одного гипнотизера, а уж она и подавно не могла хранить в памяти нечто столь чуждое ее примитивному и чувственному естеству молодой самки. Не думаю, чтобы я когда-нибудь видела подобную позу, но я знала, они знали, и все мы знали, что она означает. В этом не было ничего общего с тем, что возникает между мужчиной и женщиной. Она никогда не сделала бы подобного движения навстречу своему мужу или любому другому мужчине. Она никогда не стояла так перед своим отцом, как и никто из нас. Не знаю, как это объяснить. Так мог подойти к Христу один из его учеников. В ее позе была умиротворенность безграничной веры. Сердце мое сжалось, и на какое-то мгновение меня охватил настоящий ужас. И это понятно. Ибо то, что мы видели, было прекрасно, а я прожила в Африке всю свою жизнь, и я-то их знала, знала нас, белых людей. При виде прекрасного мы становимся опасными.
Молодой муж сидел, откинувшись на спинку кресла, и его реакция была для меня совершенно неожиданной: смяв щеку кулаком, он смотрел на свою жену в полном недоумении, как отец смотрит на вдруг отличившегося чем-нибудь замечательным ребенка, за которым раньше не замечалось ни честолюбия, ни особых талантов. Однако специалист по какао, имевший богатый опыт в обращении с чернокожими, среагировал мгновенно: он вскочил на ноги и громко, властно приказал, только что не прикрикнул:
— Эй, так не пойдет! Пусть испробует свои фокусы на мужчине, а не на даме! Нет-нет, пусть выберет мужчину!
Все встрепенулись, как от выстрела. И в то же мгновение — Жорж не успел даже начать переводить — фокусник понял, не понимая слов, и быстро провел ладонями по своему лицу почти раболепным, унизительным движением, которое заставило молодую женщину опустить руки. Он сознательно даже не прикоснулся к ней, но чары были разрушены. Она рассмеялась, слегка ошеломленная и растерянная, и, когда муж бросился к ней, словно для того, чтобы поддержать, я услышала, как она сказала ему, очень довольная:
— Это было чудесно! Ты должен попробовать! Как во сне… Честное слово!
Она не видела того, что видели мы, не видела этой позы и была единственной, кто не испытывал ни малейшего смущения.
На следующее утро никакого представления не состоялось. Я полагаю, что зрителей оказалось слишком мало. Когда мой муж за вторым завтраком осторожно осведомился у Жоржа о фокуснике, тот равнодушно бросил:
— Он ушел.
Мы нигде за это время не останавливались, но пироги, разумеется, постоянно связывали наш караван с берегами.
Судно начало приобретать вид лагеря для беженцев: до Стэнливиля оставалось еще два дня пути, но многие бельгийцы высаживались раньше на крупной агротехнической станции, к которой мы должны были причалить задолго до Стэнливиля. Перед кабинами этих пассажиров уже громоздились жестяные коробки с аккуратными надписями. «Медовомесячники» тоже часами пропадали на барже, надраивая свою автомашину: они возились там с тряпками и ведром, то и дело сбрасывая ведро на веревке в Конго и выплескивая коричневую воду на раскаленный металл, к которому нельзя было прикоснуться. Тертый калач сменил шину на своем «джипе» и объявил, что может взять с собой двух пассажиров, если кто хочет ехать на север от Стэнливиля, в сторону Судана. Только мы с мужем да еще священник не занимались сборами: у нас на двоих был легкий багаж людей, привыкших летать на самолетах, и папка с документами для конгресса по тропическим болезням, на который мы ехали, а священник не спешил на берег потому — как он объяснил, — что ему все равно придется ждать не одну неделю: миссия не сможет специально прислать за ним машину в такую даль, пока не будет оказии. Он перечитал уже все, что мог, и теперь, в наше последнее утро на борту, позволил себе закурить сигару сразу же после завтрака; мы все трое стояли, опершись на перила, и смотрели, как пассажиры с судна третьего класса выбираются на берег, борясь на сходнях с встречным течением всяких торговцев и просто посетителей. С обычной в этих краях бесцеремонностью караван причалил где пришлось, у растянувшейся на добрую милю деревни с хижинами под банановыми листьями и с банановыми плантациями вокруг. Наше белое судно и баржи стояли под острым углом к берегу, с которым нас связывали только узкие мостки. Однако пассажиры сплошным потоком сходили с них со своими детьми, козами и велосипедами, и среди них я вдруг увидела фокусника.
Он выглядел, как самый обыкновенный чернокожий клерк, — в белой рубашке, серых брюках, с плоским чемоданчиком в руках. Вся Африка ходит сегодня с такими чемоданчиками, и, может быть, в них таится нечто еще более удивительное, чем то, что видела я.
Питер АБРАХАМС
(ЮАР)
ПАРОЛЬ: «СВОБОДА»
Перевод с английского А. Александрова
В перерыве на второй завтрак я мыл у кузницы машину мистера Вайли. За это он давал мне шиллинг в конце недели. И мастер Дик к тому времени повысил мне плату до трех шиллингов, так что каждую субботу я приходил домой с четырьмя серебряными монетами в кармане. Половину я вносил за стол, двенадцать пенсов оставлял себе на карманные расходы, и еще один шиллинг тетушка Матти откладывала для меня про черный день. Случалось, она брала взаймы из моих сбережений, но прежде непременно спрашивала разрешение и всегда возвращала долг в мою скромную казну, бережно хранившуюся у нее в матраце.
Однажды, когда я вымыл машину, мистер Вайли сказал:
— Там у меня на столе бутерброды, возьми.
Он отъехал, и я пошел в контору. Девушка в очках с толстыми линзами жевала в углу завтрак, уткнувшись в книгу. Она подняла глаза, когда я вошел.
— Мистер Вайли разрешил мне взять это. — Я показал на бутерброды.
— Ну что ж, бери.
Я взял пакет с бутербродами и повернулся к двери.
Она окликнула меня.
Я остановился и обернулся.
— Миссис?..
— Мисс, а не миссис! «Миссис» говорят только замужней женщине.
Ее улыбка придала мне смелости.
— Мы говорим так всем белым женщинам, миссис.
— Значит, вы говорите неправильно. Говори мне «мисс».
— Да, мисс.
— Ну вот, так лучше… Сколько тебе лет?
— Одиннадцатый, мисс.
— Почему ты не ходишь в школу?
— Не знаю, мисс.
— Ты умеешь читать и писать?
— Нет, мисс.
— Ну что ты заладил — «мисс» да «мисс». Перестань.
— Хорошо, мисс.
Она засмеялась.
— Сядь. Если хочешь, ешь свои бутерброды здесь.
