Густав Беннеке - Современная норвежская новелла
Мальчик не слыхал выстрела и не почувствовал боли, когда горячие кусочки свинца впились в его тело.
В ту минуту, когда старик опускался на землю, пальцы мальчика разжались и что-то упало в траву. Это был маленький обломок красного кирпича.
КОРЕ ХОЛТ
Кот и кофейник
Перевод К. Телятникова
Рассказывают, что много лет назад Енс предпринял далекое путешествие: в один из июньских дней он отправился в Тёнсберг. У Енса были больные ноги; он снял башмаки и шел босиком по обочине, но, когда кто-нибудь из проезжавших мимо останавливался и предлагал подвезти его, он благодарил и шел дальше. У него не было времени на пустую болтовню: в сущности говоря, он еще не решил, что ему делать в Тёнсберге. Он говорил с людьми, которые уже побывали в городе, и прекрасно знал, что ничего особенно интересного он там не увидит. Поэтому, направляясь в Тёнсберг, Енс с немалым удовольствием думал о том, что скоро вернется домой. Но когда он пришел в город, на глаза ему попался бездомный кот, который сидел на причальной тумбе и зевал, — робкое существо, и тем не менее он милостиво разрешил себя погладить другому робкому существу.
— Что ты здесь делаешь, киска? — спросил Енс.
— Он из Австралии, — ответил мальчуган, который сидел на краю причала, насаживая приманку на ржавый рыболовный крючок. — Он прибыл сюда морем и не захотел возвращаться на судно. Видно, рассердился на повара.
И вот, уходя из города — а ушел Енс в тот же самый вечер, — он взял с собой кота. Как оказалось, Енсу нечего было делать в Тёнсберге. Он боялся машин на улицах города, но, когда понял, что кот тоже их боится, это придало ему храбрости. Они шли весь вечер. И когда наступила ночь, они были еще только на полпути к дому. На севере виднелись синие горы, к подножию которых прижалась рыбачья хижина, где стояли кадка для засола рыбы, кровать, застланная старым одеялом, и ржавая печурка в углу, уже давно остывшая.
Енс стер себе ноги до крови. Многие, кто попадался ему навстречу, презрительно ухмылялись, глядя на пожилого человека, который нес кота, но первый раз в жизни Енс вдруг настолько осмелел, что свирепо советовал им не скалить зубы: после долгого путешествия кот не может больше идти. И насмешники тотчас же умолкали.
С наступлением темноты Енс решил отдохнуть. Сняв башмаки, он лег на траву и заснул. Кот тоже заснул, но скоро проснулся и начал лизать Енсу его израненные ноги. Потом они пошли дальше.
У летней ночи светло-голубое лицо. Своими мягкими руками она нежно гладит траву и медленно скользит вдоль речушек и ручейков, бесшумно ступая по земле в маленьких мягких туфлях. На севере над самым горизонтом протянулись два розовых облачка.
Человек и кот стали жить вдвоем в рыбачьей хижине у подножия горного хребта. Когда у них было особенно туго с деньгами, они зарабатывали себе на пропитание тем, что рубили лес, но в общем-то обоим, и Енсу и коту, было немного надо. Енс научил кота сидеть так же, как любил сидеть он сам. Он полагал, что кот видит все так же, как видит он: солнце над землей, отражение неба в ручье, облака, гонимые ветром. И был убежден, что кот слышит все то же, что слышит он, Енс: шум птичьих крыльев, шелест травы под ласковым дуновением ветерка и первый испуганный вздох огромного леса, когда приходит октябрь и скоро наступит зима.
Когда ударили холода, они спали в одной постели. И мило беседовали по праздникам, но только по праздникам: в будние дни Енс был неразговорчив. До самой субботы он молчал, как бы кот ни терся о его ноги, предлагая немного поболтать. Но в воскресенье с самого утра все было иначе. Енс зажигал трубку и заводил с котом беседу часа примерно на два, рассуждая о жизни вообще и своей жизни в частности. Он всегда твердо стоял на своем. И никому не давал сбить себя с толку. А кот из Австралии, объехавший чуть ли не полсвета, мудрый и добрый, сидел на краю стола, полузакрыв глаза, слушал, кивая головой в знак согласия, одобрительно мурлыкал в лицо своему хозяину и вежливо привставал, когда тот чесал его за ухом, а от пальца его исходил чудесный запах селедки.
Но кот умер. Возможно, он был уже старый, когда попал к Енсу. Он всегда был немного подслеповатым, а теперь спина его утратила гибкость, и в последние дни перед смертью шерсть его приобрела какой-то странный, седоватый оттенок. Кроме того, у него начался суставной ревматизм, и он уже больше не мог вспрыгивать на край стола, чтобы послушать Енса, когда воскресным утром тот произносил свои маленькие монологи. А однажды кот вернулся домой без усов с правой стороны. Возможно, их отъели какие-нибудь дерзкие мыши в отместку за гибель своих отцов и слезы матерей. И тогда Енс понял, что роковой час настал.
Все кончилось очень быстро. Они тихо простились, без надрыва и слез. Енс похоронил своего друга в лесу. Сначала он насыпал над его могилой маленький холмик, чтобы как-то отметить место, которое с этой минуты принадлежало ему одному, и только он мог приходить сюда, зная, кто здесь лежит. Но теперь это место стало заметным для посторонних глаз. А вдруг оно привлечет внимание кого-нибудь из прохожих, которые подумают, что тоже имеют право остановиться возле этой маленькой лесной могилы? И Енс разровнял землю над захоронением, но время от времени он все-таки приходил сюда, чтобы постоять возле могилы своего покойного друга.
Порой наступали мгновенья, когда грань между ними — между живым и мертвым, между живой плотью и прахом, между человеком и котом, между маленькими земными расстояниями и непостижимой бесконечностью смерти — эта грань вдруг исчезала. И тогда он снова мог разговаривать со своим другом, ощущая его присутствие, и никогда еще Енс не вкладывал столько смысла в сказанные им слова, как в эти удивительные мгновения. И никогда еще он не видел так далеко, никогда не мыслил так глубоко.
Но дом Енса стал ужасно тесным, после того как кот его покинул.
Енс перепробовал множество способов, чтобы сделать свой дом хоть немного просторнее, но у него ничего не получилось. Он распахнул все окна и вынес стол во двор, свои домашние туфли повесил на гвоздь, вбитый в стену. А однажды Енс сделал такое, чего никогда в жизни не делал: нарвал цветов и поставил их в чашке на подоконник. Он в жизни не убил ни одного цветка, весной осторожно обходил каждую ромашку, чтобы не помять ее, и никогда не ломал веток. Но тут оказалось, что цветы в чашке не умеют слушать. И ему пришлось их выбросить.
Однажды утром в воскресенье, когда Енс пришел к подножию холма, где был похоронен кот, он вдруг увидел, что над лесом стелется дым. Он сотни раз видел здесь дым, потому что лесорубы занимались в этих местах заготовкой леса, но почему они не ушли домой? Ведь сегодня воскресенье…
Енс не стал выяснять, почему лесорубы остались в лесу. Но в это утро у него не было покоя, не было слов, не было его собеседника. Он был один.
Енс вернулся домой. И движимый любопытством, за которое сам себя ругал, он отправился туда, откуда шел дым. У излучины ручья Енс заметил остатки небольшого костра, и там же лежал сломанный кофейник. Енс никогда не видел таких кофейников: он был маленький и изящный, как дамская туфелька, с острым, как кинжал, носиком, легкий, как наперсток, и блестящий, хотя сейчас был весь покрыт копотью. Один конец ручки болтался.
Енс перевернул кофейник. Сквозь копоть он прочитал: «Made in Australia». Он читал по складам, медленно, потом надолго задумался и пошел домой, не заходя больше к коту.
Енс починил кофейник. Но все равно он не стал таким, каким был раньше. Медная заплатка, которую Енс приклепал, весила больше, чем весь кофейник, и была как лоскут из домотканой материи, пришитый к модному платью.
В ту осень и зиму Енс много дней просидел за столом, задумчиво глядя на кофейник. И впервые ему вдруг захотелось куда-нибудь уехать. Он понял, что упустил что-то очень важное. Он, который имел так много, ибо всегда старался делать то, чего многие желали, но мало кто решался осуществить: просто стоять под деревом, быть травинкой среди моря травы. Но упустил он нечто большее.
Енс отломал ручку и приклепал ее заново. А в середине зимы, когда уже ударили холода и все было засыпано снегом, он вдруг собрался в дорогу и вторично отправился в Тёнсберг. Там он купил кусочек алюминия. Вернувшись домой, он в третий раз взялся за починку кофейника. Работая с какой-то совершенно особой нежностью, он проявил такую сноровку, какой сам от себя не ожидал. И все равно кофейник не стал совсем таким, каким был раньше.
А весной к Енсу пришла в гости она.
Получилось так, что, вернувшись домой после службы на судне, она почувствовала себя еще более одинокой, чем была в море. Вероятно, она очень много повидала на своем веку, больше, чем любая другая женщина, но все-таки меньше, чем многие мужчины. Она побывала в портовых городах всего мира, но ничего нового она там для себя так и не открыла. Везде было одно и то же: кровь и вино, ругань и драки, продашься за деньги — и сама станешь себя презирать, а не продашься, будешь обречена на одиночество. На судне она была официанткой. И каждую ночь, прежде чем ложиться спать, ей приходилось сначала забаррикадировать дверь, а утром в награду за добродетель созерцать кислые физиономии остальных членов экипажа. Если же дверь не запирать, то тридцать мужчин все как один будут презирать тебя, тогда как тот единственный, кого ты впустила к себе в каюту, скоро изменит тебе с другой. Таков был ее удел.
