Густав Беннеке - Современная норвежская новелла
— Мне приказано их сжечь.
«Пусть сжигает, — подумала она, — мне нет до этого никакого дела, я получу то, что мне нужно». Но вдруг она поняла сущность происшедшего, подумала о хозяине, который сейчас упаковывает ее товары. Вспомнила его лицо, его голос, когда он попросил ее пойти за веревками. Он хотел, чтобы она видела, что солома ему не нужна! Она смотрела на костер, на два тюка соломы, и только сейчас увидела, какие они маленькие, в особенности тюк Сигвала. Они тащили их такую долгую дорогу, а теперь их сожгут, и она вернется домой как нищенка, с жалкими продуктами, которые ей даже не принадлежат. Ее охватила ярость, дело было не в ней и не в Сигвале, а в соломе. Она схватила каждой рукой по тюку, закричала:
— Убирайся, ты не смеешь их жечь!
Позже, когда они снова взвалили тюки на спину и направились к воротам, она поняла, что поступила неправильно, но было поздно сожалеть о сделанном.
— А продукты! — крикнул ей вслед хозяин, он даже вышел на лестницу.
«Мы положим ее где-нибудь за городом», — тупо думала Бирте, проходя мимо рынка. Она вспоминала пакетик с финиками и боялась заговорить с Сигвалом, но он не произнес ни звука, смотрел на нее без упрека, он был рад, что они возвращаются домой.
Около них остановилась телега. Это был тот самый человек, который торговал соломой. Он сидел, болтая ногами, на краю телеги.
— Не продали? Как жалко! — Бирте почувствовала, что он искренне сожалеет, в его голосе не было насмешки, поэтому она согласилась, когда он предложил им сесть на телегу.
— Вы можете сбросить тюки там подальше, — сказал он. — Жалко, что не удалось продать, — повторил он несколько раз, пока они ехали; он был в веселом настроении, наверное, выпил не одну рюмочку.
Съехав с проезжей дороги в сторону, он остановился и выбросил тюки. Вынул из кармана фунтик, хотел дать Сигвалу карамельку, но они посыпались одна за другой, и он отдал фунтик мальчику.
— Бери все, — сказал он и чмокнул губами, погоняя лошадь. — Пусть солома лежит здесь, — крикнул он, отъехав, — к весне сгниет!
Но Бирте не хотела, чтобы солома лежала здесь, она вынула из кармана нижней юбки спички и зажгла ее. Солома ярко вспыхнула, и Бирте с внуком постояли спиной к огню, чтобы согреться. Они были потные и озябли, сидя на телеге. Сигвал с удовольствием сосал конфету, она тоже взяла одну. Как странно, ей казалось, что ничто теперь не будет для нее иметь вкуса, а карамелька была вкусная, и, проглотив ее, она почувствовала себя лучше. Как легко идти, когда несешь одни веревки!
— Мы дойдем до дому засветло, — сказала Бирте, чтобы подбодрить Сигвала. Стоял еще день, прекрасный тихий зимний день. Обернувшись, они увидели большой столб дыма, поднимавшийся от костра. Они видели его даже тогда, когда уже были далеко на пустоши, когда миновали хутор Титланн.
— Это наш дым, — с вызовом сказал Сигвал. — Его, наверное, видно всему городу.
— Да, хорошо горит, — весело ответила Бирте. Она была рада, что уже миновали Титланн. Свен вошел в дом, заметив их приближение, а Бирте вынула конфету и дала Сигвалу, как раз когда они проходили мимо окон. «И вот я опять иду этой дорогой, — думала она, — и не в последний раз». Она пыталась вспомнить все происшедшее в городе, но вспоминалось это смутно — даже то, о чем она размышляла, когда они бродили там по улицам. Такие мысли надо гнать от себя подальше, они ни к чему хорошему не приведут. Теперь ее мозг был занят тем, что предстоит сделать. Нужно принести из сарая сельдь, она вполне съедобная. Она снова пересчитала все, что есть дома: картофель, несколько лепешек… перебьемся. В феврале отелится телка, будет молоко. Если бы Тунетте пожила еще немного. Они продадут теленка, но оставят овец. На похороны хватит и продажи сена.
Когда они подошли к озеру, почти стемнело, но все же можно было еще различить соломинки на темном льду. Она подняла одну и пожевала, чтобы не соблазниться взять карамельку из кармана нижней юбки. «Конфеты», — подумала она. Она несет домой настоящий гостинец, совсем как в старые времена. Керосиновый фонарь они взяли у камня, где спрятали его раньше, в нем осталось еще несколько капель. Но зажигать незачем, она знала дорогу, а небо было ясное, звездное.
ЛЕЙФ АРНОЛЬД ХОЛМА
Мальчик и старик
Перевод Ф. Золотаревской
Старик вел мальчика за руку. Детская рука была маленькой, теплой и доверчивой. Мальчик шел с непокрытой головой, у него были черные курчавые волосы.
Они шли в первых рядах длинной колонны узников. Впереди показалась лужайка, на которой паслось стадо коров, и мальчик возбужденно указал на них пальцем.
— Дедушка, смотри, лошади!
Старик улыбнулся.
— Это не лошади, мой мальчик. Это коровы.
Мальчик родился в большом городе и все свои семь лет прожил среди серых каменных стен. Он никогда прежде не видел коров.
Старик сказал:
— Они дают нам молоко.
Это мальчик знал. Он долго смотрел на коров, а потом захныкал:
— Дедушка, я хочу пить.
Старик ответил:
— Знаю, мой мальчик. Мы все хотим пить. Потерпи, мы, наверно, скоро сможем отдохнуть и напиться.
Мальчик успокоился.
Осенний воздух был мягкий и влажный. Ночью шел дождь, и дорога, по которой они двигались, все еще не просохла. Старик заставлял мальчика обходить лужи: его ботинки прохудились и подошвы были скреплены узкими лоскутками.
С деревьев, растущих вдоль дороги, опадали желтые листья. Местами узникам приходилось брести по палой листве. Листья лежали толстым слоем, и мальчик забавлялся тем, что загребал их ногами и смеялся, зарываясь в них по щиколотку.
Но старик велел ему шагать как следует. Он сказал, что так можно стереть подошвы, а лоскутки, скрепляющие их, могут порваться.
— И тогда тебе придется идти босиком, — добавил старик.
Мальчик послушался и больше не загребал ногами листву. Чуть погодя он спросил:
— Дедушка, а почему папы тут нет?
Старик ответил:
— Папе пришлось остаться. Его взяли на работу.
— И мы больше не будем вместе с ним?
— Нет.
Мальчик подумал немного и спросил:
— А почему же мы ушли, если папа остался?
— Не знаю, мой мальчик. И не надо так много спрашивать. Солдаты не любят, когда мы разговариваем. Это запрещено. Если хочешь что-нибудь сказать, говори шепотом.
— Хорошо. — И мальчик прошептал: — Солдаты сердятся на нас?
Старик молча кивнул.
— Почему они сердятся? Мы же ничего им не сделали. Я все время старался быть послушным.
Старик ответил устало:
— Это потому, что мы заключенные, а они, солдаты, должны стеречь нас.
Мальчик помолчал немного, а затем спросил:
— А папа придет туда, где мы будем?
— Не теперь. Может, потом когда-нибудь. Не думай об этом. Мы еще увидимся с ним.
Старик говорил тихо и успокаивающе. Но мальчик захныкал:
— Я хочу обратно к папе.
— Нельзя, мой мальчик.
— Хочу!
— Нельзя. — Старик вздохнул. — Ты должен идти со всеми вместе. А не то солдаты заберут тебя.
— Я не хочу!
— Надо! — Старик крепче сжал маленькую ручонку. Мальчик тихонько заплакал.
— Где мама?
— Она на небе.
— У бога и ангелов?
— Да, у ангелов. Ей там хорошо.
Мальчик задумался и больше не спрашивал. Скоро он забыл об этом.
Старик думал: счастье его, что он еще ничего не понимает. Он даже не представляет себе, что такое смерть. А ведь он, наверно, сам скоро умрет.
Они шли с самого рассвета. В полдень миновали маленькую деревушку и вышли к реке. Деревенская пекарня стояла у дороги, и до них донесся запах свежеиспеченного хлеба. Мальчик жалобно сказал:
— Дедушка, я хочу есть.
Старик ответил:
— Потерпи. Нам ведь дали есть перед уходом из лагеря.
— Но это было так давно, и мне дали так мало!
— Мы, наверно, скоро опять получим еду. Думай о чем-нибудь другом, тогда забудешь про голод.
— Я не могу, дедушка. У меня живот болит.
— Ничего, скоро пройдет.
Жители деревушки стояли, сгрудившись небольшими кучками. Видно было, что все это бедняки крестьяне, они молча провожали колонну взглядами. На перекрестке играли две маленькие девочки. Нарисовали на песке квадраты и скакали на одной ноге, толкая впереди себя через линии маленький обломок красного кирпича.
Когда они двигались мимо угрюмых крестьян, мальчик спрятался за старика. Но играющие девочки его заинтересовали. Взрослых с ними не было, и девочки как ни в чем не бывало продолжали игру. Один из маленьких красных камешков, которыми они играли, лежал на обочине дороги. Мальчик быстро наклонился и поднял его. Но старик с испугом сказал:
— Брось камень!
— Нет, — ответил мальчик. — Не хочу. Он красивый.
