Лилия Фонсека - Современная африканская новелла
— Оставьте его в покое. Пусть болтает, меня это не трогает.
— А что я такого сделал? — взорвался снова Артур. — Я не пьяный. Могу и на одной ноге постоять. Показать?
— Свалишься и поломаешь мебель, да еще вазы перебьешь.
— Да, — сказала хозяйка, — с вазами будь поаккуратнее. Их ведь мне подарили.
— Ну и дьявол с ними! — пробурчал Артур, мрачнея. — Давай, старик, еще по стаканчику.
Я налил оба стакана, поднял свой и улыбнулся парню:
— Не обращай на него внимания. Он немного перебрал.
— Да я и не обращаю, — ответил парень, улыбнувшись. Потом посмотрел на девушку и мягко положил руку на ее плечо. Она вскинула на него глаза и как-то криво улыбнулась. Было в ее улыбке что-то невеселое, чувствовалось, что у них не все ладно.
Артур допил стакан, снова икнул и угрюмо сказал:
— К черту все! Они должны пожениться. Знайте — все равно дело кончится пузом. Этого не запретишь!
— Кончай! — вырвалось у Шарлотты. — Неужели нельзя без этого! — Она была готова расплакаться.
Артур поднялся, на этот раз прочно удерживаясь на ногах, лицо его выражало тупое удивление.
— Что я такого сделал? Ну что я такого сделал, старик? — бормотал он, покачиваясь.
Я взял его под руку:
— Знаешь что? Давай лучше уйдем, — сказал я.
— Конечно, — сказала мамаша Шриккер, — забирай его домой. Хватит с него.
— Я же не пьян, черт возьми! — упирался Артур. — Пусти меня!
— Нет, нет, тебе сейчас лучше идти домой, — настаивала хозяйка.
— Значит, гонишь? Ну ладно! — Он переводил взгляд с меня на мамашу. — Больше я сюда ни ногой! Учти, ты потеряла клиента! — Он немного помолчал и добавил надменно: — И неплохого клиента!
Вид у него был пресмешной, это верно, но я не смеялся. Только крепче взял его под руку и повел к двери. Мамаша Шриккер пошла нас проводить.
Прежде чем выйти из кабачка, я сказал парню и девушке:
— Не огорчайтесь из-за него. Он сегодня хватил лишку.
— Да ладно уж, — сказала девушка, не поднимая головы.
Мы вышли на крыльцо. Артур навалился на меня всем телом. Хозяйка стояла в дверях и в проеме двери на фоне электрического света казалась еще более толстой и расплывшейся.
— Тащи его домой, слышишь. Да смотрите не ввяжитесь по дороге в какую-нибудь историю.
— Ладно, все будет в порядке. Не так уж он пьян.
— Пусти, старик, — сказал Артур. — Ты что — никак нести меня хочешь? Я сам дойду.
Я попрощался с мамашей Шриккер. Она попросила заходить и захлопнула дверь.
— Ну ты как, нормально? — спросил я Артура.
— Конечно! А почему бы нет?
— Тогда идем.
— Что за черт, — пожаловался Артур, — какая их муха укусила?
— Да ты все приставал к ним с этой свадьбой, — сказал я.
Мы медленно плелись по улице.
— Ты же знаешь, — сказал я, — что белый парень не может жениться на цветной девушке. Если даже они и любят друг друга.
— О боже! — вскричал Артур в темноте. — О господи Иисусе! Что за дьявольщина!..
Робинсон МАТСЕЛЕ
(ЮАР)
КОСТЮМ ДЛЯ КОНЦЕРТА
Перевод с английского В. Коткина
Я собирался на певческий конкурс. Все мальчики и девочки нашего района должны были явиться в приличных костюмах. Ничего особенного — самый обыкновенный приличный костюм. Но без него нельзя.
Что я больше всего ненавидел, так это галстук, но именно на нем настаивал мой отец как на обязательной принадлежности к приличному наряду. А я всегда чувствовал себя неловко с этой змеей на шее. И мать постоянно ругала меня за то, что я был не похож на других детей, которые, отправляясь в церковь или на такой вот конкурс, надевали яркие спортивные куртки и галстуки.
Для людей, живущих в этой трущобе, было делом чести ухитриться одеть своих детей, участвующих в соревновании, в приличный костюм с непременным галстуком. Ибо певческий конкурс, кроме всего прочего, — это комиссия. Голос и то, что мы пели, было делом второстепенным. Но мы-то сами считали, что важнее всех нарядов была обезоруживающая белозубая африканская улыбка.
Судейская комиссия состояла сплошь из белых, и нам сказали, что они хорошо разбираются в музыке.
— Ты должен спеть получше, — сказала мне мать, когда я, изо всех сил стараясь доказать свое прилежание, мыл тарелки.
— Но, мама, ты же знаешь, как я пою, — ответил я.
— Знаю. Но ведь ты слышал: папа собирается купить тебе костюм и галстук к нему.
— И что, разве из-за костюма я буду петь лучше? Дело ведь не в костюме… — снова попытался я возразить.
— Не дерзи! — отрезала мать. — Ох уж эти нынешние дети, совсем не умеют себя вести. Разговаривают со взрослыми как им вздумается.
Был субботний день. В соседнем дворе громко кудахтали бентамские куры, проголодались, видно. Седовласый Сонто, наш сосед, вышел из своей хибары и принялся разбрасывать зерно и скликать птиц, смешно подражая их голосам. Птицы ринулись к нему со всех ног, беспорядочно налетая друг на друга.
Мать стояла в дверях, подбоченившись, в каком-то невероятно длинном ярко-коричневом одеянии. Она помахала соседу рукой, затем посмотрела на тучи, которые собирались на небе все утро и теперь готовы были разразиться грозой. От земли шел резкий запах испарений и душной пыли.
Я старательно тер кастрюлю влажным песком — вон как заблестела!..
Сонто продолжал выкрикивать: «Цып, цып, цып», скликая кур, потом на минуту остановился, повернулся в мою сторону и сказал старческим дребезжащим голосом:
— Надеюсь, на этот раз победишь ты.
Я с нетерпением ждал отца. Из-за того, что была суббота, он мог запоздать — встретить по пути друзей, заглянуть к кому-нибудь из них, чтобы выпить глоток домашнего пива, или просто остановиться порассуждать о том о сем.
Был он высокий, крепко сбитый, красивый мужчина. И мы любили его, хоть и побаивались его неуравновешенного нрава. Если я баловался, мать грозила, что пожалуется отцу, и я знал, что лучше мне в таком случае где-нибудь спрятаться, чем потом взывать о помощи. Отец никому не давал спуску. Я знал также, что он был смелый человек. Все знали, как он расправился с пьяными хулиганами, которые ломились к нам в двери. Он избил их кнутом до полусмерти. И в то же время он был добрый и веселый. Он часто рассказывал мне разные случал из своей жизни. Как-то отец ехал на велосипеде с работы ночью через кладбище. Вдруг перед ним выросла странная фигура. Незнакомец просил разменять деньги. У отца не оказалось с собой ни гроша. И тогда тот человек — надо думать, это было привидение, — сказал, что, мол, очень жаль, потому что те деньги, которые он много лет тому назад взял с собой в могилу, теперь уже не годятся и ему их нужно поменять…
На другом конце поселка слышался лай собак, шум и крики играющих детей. У входа в нашу хибару, сколоченную из рифленого железа, раздался резкий скрежещущий звук, будто металлом провели по металлу. Это отец прислонил свой велосипед к стене. Мать принялась готовить ужин.
— Ты бы поторопился, — сказал отец входя, — не то магазин закроется.
— А какой костюм мы купим? — спросил я.
— А вот посмотрим, — ответил отец весело. — Мы скоро вернемся, времени уж совсем мало осталось, — сказал он матери и, сняв пиджак, вышел со мной из дому.
Барбер-стрит была полным-полна ребятни, моих однолеток. Кто играл в хоп-скотч, самоотверженно поддавая плоский камень босыми ногами, кто — в бейсбол, не соблюдая никаких правил, группа «футболистов» гоняла теннисный мяч.
У витрины магазина сидели несколько подростков постарше. Они что-то нашептывали друг другу и время от времени громко хохотали, не забывая зорко следить краешком глаза за дорогой. В любой момент сюда могла налететь «квела-квела» — полицейская машина — проверять пропуска, остановить все движение; полицейские могли ворваться в какой-нибудь дом, хозяин которого заподозрен в незаконной торговле спиртным.
Абдул — местный индиец, хозяин магазинчика, сидел на корточках, заткнув полы своего белого балахона между коленками. На голове у него была феска.
Он жевал свою неизменную красную жвачку, время от времени посылая далеко на улицу длинный оранжевый плевок, и громко приветствовал входящих и выходящих покупателей.
— Заходи, мама, заходи папа! — кричал он.
На стене магазина висело объявление: «Купи костюм — получишь два в придачу».
Вдруг я почувствовал, как рука отца крепче сжала мою ладонь. Я взглянул на него и увидел, что лицо его помрачнело, глаза беспокойно забегали. Мы были уже совсем близко от магазина.
Я знал, что отец мой был честный человек. За всю свою жизнь он ни разу не украл и пенни. Он был справедливый и бесстрашный. Временами мне невольно доводилось слышать, как его друзья то в шутку, то всерьез выговаривали ему, что уж чересчур он честен по отношению к белым: те ведь никогда не заплатят, что должны, и все же он ни разу не прихватил у них и безделицы, чтобы пополнить свои доходы.
