Хелла Хассе - Сидр для бедняков
— Можно нам погулять? — спросила Мартышка. Она умильно склонила голову набок, хотя ненависть в ее глазах не потухла.
Теет, увлекшись сетованиями, и думать забыл, что дети отсиживают в кухне наказание, и рассеянно и удивленно разрешил.
— Только наденьте пальто, а то простудитесь.
Они натянули пальто. Дождь прекратился. На улице было уже довольно темно. Лес казался совершенно черным. На фоне мышино-серого неба дом торчал огромный и грозный. Окна в ослепительно-белых переплетах сияли черным блеском. Мартышка развеселилась, с воплями гоняясь за белыми, точно привидения, гусями, а те торопливо ковыляли к воде и прятались в камышах.
— «Гуси-лебеди домой, серый волк под горой…»
Гусиный гогот и ее крики спугнули царившую вокруг деревенскую тишину, но понемногу шум утих, и только Мартышка на берегу продолжала неуклюже припрыгивать, взмахивая руками, словно крыльями.
Все это время кронпринц стоял на лестнице, держась пухленькой ручкой за обшарпанные перила, и смотрел на угловатые, как у марионетки, прыжки маленькой фигурки возле самой воды. Он знал, что это Мартышка, но сейчас она была чужой, незнакомой. Он избавился от Теета, от его шарканья и самодовольства, и ему было так легко и свободно, душа его готова была вместить все, что он видел вокруг, каждой клеточкой своего существа он ощущал этот вечерний пейзаж. Вот если бы так было всегда! Раз его душа стала такой широкой, зачем ей снова сжиматься?
Он спустился с лестницы и пошел по хрустящему гравию на задний двор. Там стояло такое же большое и грозное, как сам дом, здание, где размещался склад стройматериалов и лесопилка, носившая громкое название деревообрабатывающей фабрики. Три ряда кирпичных столбов — средний ряд выше других — под двускатной шиферной крышей. Низкая наружная часть обнесена металлической сеткой. Это собственно склад. Внутренняя, высокая часть — деревообрабатывающая фабрика — имеет дощатые стены. На фасаде под кровельным желобом торчат три тяжелых блока. Сбоку наружная лестница ведет ко входу.
Кронпринцу опять вспомнился кисловатый запах раствора и сладкий аромат свежей белой древесины. Сетка, огораживающая склад, походила на садовую ограду жилого дома давних времен. Но она не была заперта на засов, так что кронпринц, подергав, сумел отворить ее и протиснуться внутрь. Наткнувшись на кусок погнутой проволоки, он порвал гольфы, но тем неприятности и ограничились. Осторожными, но уверенными шагами, которые здесь, под крышей, раздавались все же не так громко, как по гравию, продвигался он по бетонному полу, по битому темно-красному кирпичу, грудой сваленному у задней стены, по грязно-серому цементному порошку, по щепе и соломе, узкими проходами между высоких штабелей материалов. Он не замечал, что старые доски, сложенные длинными рядами в метр высотой, поржавевшие бетономешалки и старый насос, тачки, составленные в шеренгу ручками вверх, облеплены высохшим, крошащимся раствором, не замечал, что дерево рассохлось, а местами и сгнило. Гладкие круглые стойки для лесов были сложены между четырьмя подпорками, чтобы не раскатились, с потолка свисали толстые канаты. Перегородки и прочие складские атрибуты аккуратно пронумерованы. В глубине помещался склад инструментов. Он был заперт. Кронпринц прижался носом к окну, но из-за густеющих сумерек и бурой пыли, толстым слоем покрывавшей внутреннюю поверхность стекла, ничего не увидел. Его не беспокоило, что руки у него выпачканы и ободраны, оттого что он то и дело задевал за корявые, неструганые доски и камни. Он обернулся. Впервые за десять лет жизни он почувствовал свои ноги легкими, свободными, готовыми выделывать самые необычные движения. Так, пожалуй, недолго и в пляс пуститься. Он согнул одно колено, присел, подпрыгнул, вытянув вверх руки и пытаясь ухватиться за свободный конец каната, потом лягнул тачку, огласил гулкую пустоту диким воплем и, приплясывая, пошел по узкому проходу, по открытому пространству, вдоль рядов теса и камней, среди щебня и щепы, дважды, трижды, четырежды обежал склад, каждый раз с воплем пинал тачку, каждый раз подпрыгивал и ловил болтающийся конец каната, и каждый прыжок был выше предыдущего, и на пятый раз наконец ухватился; со странным свистящим звуком — от неожиданности кронпринц едва не оглох — канат очень медленно обрушился на него и невыносимой тяжестью, от которой кронпринц сразу почувствовал себя слабым и беспомощным, прижал к бетонному полу.
Выпростав голову из-под кучи толстого замасленного каната, мальчик увидел чернеющий в сумерках силуэт отца. Тот стоял неподвижно, молча и терпеливо ждал, пока кронпринц совсем освободится. Едва различимая позади отца Мартышка вцепилась в полу его пальто. Плечи у нее вздрагивали, она кусала нижнюю губу, а когда кронпринц окончательно выкарабкался и отряхнул пыль со своего воскресного костюма, разразилась смехом и до самого возвращения в гостиную никак не могла уняться.
Остальные, не успев еще раздеться, толпились в передней и толковали о поездке на кладбище. Теет топтался тут же и прислушивался, вытягивая шею. Все были возбуждены, но не сказать, чтобы по-настоящему веселы. Со смехом рассказывали, как побывали у тетушки Йоханны — не на могиле, хотя там они тоже побывали еще раньше, а в гостинице «Последний причал», — и так было приятно повидать тамошних завсегдатаев, поболтать за рюмочкой, как в старое доброе время. Они суетливо помогали друг другу освободиться от пальто, с усердием растирали озябшие руки и изо всех сил старались донести до гостиной уют «Последнего причала», так как напряженная атмосфера, в которой начался день, снова нависала над ними. Кронпринц видел, что папа очень бледен, его светло-голубые глаза приобрели металлический отблеск, и улыбка словно приклеилась к губам. Тетушка, наоборот, была довольно красная, она отвела дедушку в сторонку и возбужденно обсуждала с ним свежие сплетни, услышанные в «Последнем причале». Дедушка несколько принужденно отвечал ей то встречным вопросом, то подтверждением, то замечанием общего порядка. Дядя Йооп, такой же возбужденный, как его дражайшая половина, тем временем развлекал папу и Теета застольными шуточками весьма интимного свойства, суть которых, несмотря на обилие подробностей, обычно трудно уловить, впрочем, за рюмкой они кое-как сходят, во всяком случае, считаются вполне достойными того, чтобы произнести их со смаком и соответствующим выражением. Мартышке и кронпринцу было совершенно ясно, что вся компания изрядно под хмельком. В конце концов дедушка сумел избавиться от тетушки и громко предложил:
— Еще по рюмочке?
— Еще по рюмочке, — подхватил Теет, как будто среди всех своих хлопот с обедом, с детьми и бог еще знает с чем он тоже успел пропустить стаканчик. Еще по рюмочке! Последняя рюмка, а для Теета первая, предложенная дедушкой. Что касается дяди Йоопа, ему бы и последней не надо. Дедушка игриво хлопнул зятя по спине и подтолкнул в гостиную. Да, все были разгорячены, но принесли с собой столько холода с улицы. И из-за этой разгоряченности они стали какие-то странные, думал кронпринц. Характерные черты каждого словно обострились, из-за чего внутренние различия между ними приобрели особую выразительность, а объединяющая их взрослость отошла на задний план. Папа проследовал в комнату, прямой как палка и молчаливый. Тетушка говорила без умолку, помогая себе оживленной жестикуляцией. Дядя Йооп изображал этакого лихого парнягу. Дедушка, медлительный, обремененный годами, пожалуй, вел себя более нормально, чем другие.
Длинные шторы зеленого бархата с проплешинами были задернуты. Потянув за шнурок, зажгли лампу на витой ножке, под абажуром с золотистой бахромой, затем выключили верхний свет. Проворнее, чем он подавал чай, Теет принес стаканы, бутылку джина и графин анисового ликера. Взрослые, лениво развалясь в креслах и на диване — кроме тетушки, которая не раздумывая опять села на прямой и жесткий стул из столовой, — посматривали на слугу со смешливыми искорками в глазах, впрочем, возможно, их глаза поблескивали в предвкушении «еще одной рюмочки». Тетушка не желала ликера, как она сообщила довольно капризным тоном, только коньяку! Дядя Йооп пытался ее урезонить, но она стояла на своем.
— Нашла коса на камень, — вздохнул он. — Лучше не связываться, потому что, когда женщина выпьет, все летит вверх тормашками…
Речь его становилась неразборчивой. Тетушка велела ему прекратить болтовню, но он и ухом не повел. Теет нехотя зашевелился, но дедушка сказал, чтобы он сидел на месте и налил себе рюмочку, он сам принесет коньяку. Мартышка попросила какао, его не оказалось, лимонаду тоже не было. И никто даже не заметил, что она смыла с лица краску. Мартышка совсем рассердилась, пошла на кухню с двумя рюмками, наполнила их до краев водой и вернулась, осторожно зажав рюмки большим и указательным пальцами. Очки еле держались у нее на кончике носа. Она опустилась на колени и, чуть расплескав, поставила рюмки на ковер. Тетушка получила свой коньяк. Дедушка, еще не отдышавшись после похода в погреб, с церемонными поклонами поставил его перед тетушкой. Пожалуйста. Ваше здоровье. Morituri salutant[46]. Дети, хихикая, растянулись на полу перед своими рюмками и с шумом втянули в себя первый глоток. Потом по-собачьи высунули язык, часто и громко дыша.
