Хосе Гарсия Вилья - Во имя жизни
Я честно признался священнику, что много лет не ходил в церковь, и побожился, что отныне не пропущу ни одной воскресной мессы.
— Ты цыплят воровал? — вдруг огорошил он меня вопросом.
— Что вы! Да никогда! — честно ответил я.
— А поросят?
— Нет, тоже не воровал. — В те дни у нас в деревне, действительно, пропадало немало живности.
Толстый священник благословил меня и отпустил мне все прегрешения разом. Я был рад, что он не спросил еще и про овец.
— Ну, посмотрим, будешь ли ты завтра поутру в церкви, — проговорил он на прощание и ушел.
Наутро в воскресенье мать разбудила меня чуть свет. Ей пришло в голову, что неплохо было бы захватить с собой в церковь какой-нибудь подарок для священника. Я от кого-то слыхал, что наш падре обожает дурианы. Поэтому, не долго думая, я вскарабкался на большое дуриановое дерево и нарвал с полдюжины самых лучших плодов. Дуриан — это такой фрукт с толстой кожурой, покрытой колючками, величиной с хороший грейпфрут. Мякоть его, приятная и сладкая на вкус, в жару остается прохладной и слегка напоминает плод драцены, но в то же время у дуриана омерзительный запах, да такой силы, что впору свалить с ног карабао. И несмотря на этот запах, дуриан — один из самых любимых плодов на наших островах.
Приготовив подарок священнику, я побежал на речку искупнуться и помыться. Потом смазал волосы свежим кокосовым маслом, причесался и надел свою белую праздничную рубашку. Ботинки я старательно надраил банановой кожурой. Их мне разрешалось носить лишь по особо торжественным случаям — в рождественские праздники или в день нашего национального героя Хосе Рисаля.
Все в деревне уже, конечно же, прослышали, что я наконец иду к мессе, и пялились на меня во все глаза, когда я проходил по деревенской улице с корзинкой дурианов в руке, а молоденькие девушки поглядывали из-за занавесок. Мой путь лежал мимо арены для петушиных боев. Дружки и приятели из соседних деревень принялись зазывать меня посмотреть, как дерется их петух. У них был великолепный красный петух, которого они готовили уже к третьей схватке. Но мне пришлось сделать вид, будто он меня нисколько не интересует, и гордо пройти мимо. Я был полон решимости отстоять мессу.
К церкви я подошел как раз вовремя. Это было самое большое и самое старое строение в деревне. Ее выстроили в свое время бедные крестьяне, которым нечем было платить налоги испанцам. Она была сложена из больших плоских камней и успешно противостояла тайфунам, землетрясениям, войнам и революциям. Рядом с церковью продавались свечи. Их покупали и ставили, чтобы осветить жертвоприношения.
Когда я протиснулся внутрь церкви, священник уже начал проповедь о Девятой заповеди. Он, видно, заметил, как я пробрался в боковой придел храма. А я отыскал свободное место и уселся, запихнув под скамью свою корзинку. С обеих сторон люди вдруг начали потягивать носом и отодвигаться от меня. Они позабыли даже о злых москитах, беспокоивших их, и отсаживались от меня все дальше и дальше. Немного погодя и священник шумно втянул носом воздух и неожиданно прервал проповедь.
— Откуда это так премерзко пахнет?
— Отсюда, — радостно выкрикнул я и поднял над головой корзинку.
— Сейчас же унеси эти плоды прочь!
—Так это же для вас, — попытался объяснить я. — Я их вам принес.
Но священник, будто не слыша меня, вдруг гаркнул:
— Убирайся вон!
Мне не приходилось еще видеть его таким разъяренным. Лицо у него сделалось красным как помидор, он был похож на огромный воздушный шар, готовый вот-вот лопнуть. Не успел я опомниться, как двое дюжих ризничих схватили меня под руки и вывели из храма божьего, не дав мне сказать ни слова в свое оправдание.
Меня не раз выставляли из деревенских пивных, но из церкви, да так грубо, — впервые. Все хорошенькие девицы, которые пришли к мессе, хохотали надо мной до упаду. Я же отправился домой и с превеликим наслаждением съел все дурианы сам.
С тех пор я больше не хожу в церковь.
ФРАНСИСКО СИОНИЛЬ ХОСЕ
Франсиско Сиониль Хосе (род. в 1924 г.) — известный прозаик и журналист, автор нескольких сборников новелл и романов. Пишет на английском языке. Наибольшей известностью пользуется его тетралогия, три романа из которой переведены на русский язык: «Притворщики», «Мой брат, мой палач» и «Дерево». Ф.-С. Хосе занимается журналистской деятельностью. Сотрудничал в известных журналах «Манила тайме санди мэгэзин», «Эйша мэгэзин» и некоторых других. В 1958 г. явился инициатором создания филиппинского отделения Пен-клуба и с тех пор уже более четверти века остается его руководителем. В 1966 г. основал просуществовавший полтора десятилетия литературно-публицистический ежемесячник «Солидэрити», завоевавший популярность далеко за пределами Филиппин. (На его страницах выступали многие видные писатели и деятели культуры стран Азии.) Ф.-С. Хосе — лауреат почти всех известных национальных литературных премий. Не раз встречался с советскими писателями и переводчиками филиппинской литературы в Маниле и в Москве.
МАГИЯ
Великий Профессор Фаустус болен, и мне необходимо повидаться с ним, пока он жив. Он по-настоящему великий человек, если бы даже он не предварял свое имя этим эпитетом. Меня не нужно в этом убеждать, поскольку Великий Профессор Фаустус — мой отец.
Он мне не сообщал, что болен, — он никогда не касался в письмах личных проблем, — но даже живя в Манхеттене, филиппинец во всех подробностях узнает, что происходит дома. В прошлом году я вышел с работы ранним ноябрьским вечером — и кого же я увидел? Из объемистого, лоснящегося «кадиллака» с притемненными стеклами выбирался Клаудио, друг моих мальчишеских лет, которого тогда мы звали Клодом.
Он сразу узнал меня, хотя мы не виделись лет пятнадцать. С ним была пара типов уолл-стритовского вида, и после бурных объятий в облаке его французского одеколона я дал ему адрес и телефон, которые, как он объявил, он никак не мог у себя отыскать. Клод сказал, что весь его месяц в Америке буквально расписан по минутам, но завтра вечером он свободен, так не поужинаю ли я с ним в «Плазе». На Клоде был элегантный серый костюм, он так и лучился благополучием — будто выиграл все ставки на манильских бегах. До того все это было непохоже на прежнего Клода, который пошел в ассистенты к отцу, когда отец убедился, что я не собираюсь продолжать его дело...
Номер Клода состоял из гостиной и спальни габаритами с церковный притвор. Нам принесли ужин: омары из залива Мэн, артишоки, рейнвейн. За едой Клод рассказал мне о том, как удачно сложилась его жизнь, особенно в последние десять лет.
— Я всем обязан Великому Профессору Фаустусу, — говорил Клод, и глаза его светились благодарностью. — Без него, без тех вещей, которым он обучил меня, я не смог бы стать врачевателем и жить, как живу...
Клод пустился в приятные воспоминания. Он радостно описывал, как за последний десяток лет бескровная хирургия превратилась в большой бизнес, как начали съезжаться в Манилу люди с колоссальными деньгами, больные из Европы и Америки. Некоторые даже специально арендовали самолеты, рассказывал Клод.
— Моя поездка по Америке, сам понимаешь, полностью оплачена, а когда я буду уезжать, мне еще отвалят приличный куш, не важно, вылечу я тут кого-нибудь или нет.
Клод занимался хирургией без ножа — будучи ассистентом у моего отца, он научился иллюзионистским трюкам. Теперь он так ловко пускал их в ход, что сам поражался, скольких ему удавалось вылечить. У меня возникло подозрение, что Клод со своей восторженностью сам уверовал в то, что обладает способностью исцелять.
— Я его давно уговариваю заняться целительством, — продолжал Клод. — В Маниле перестали считать это недостойным делом. Кто только не обращался ко мне: политики, богатые дельцы из Макати, даже — поверишь — генералы, их жены и любовницы...
— Ну и что же отец? — спросил я.
Клод отставил тарелку и сказал, что сравнить нельзя, насколько здешние омары вкуснее хилых филиппинских крабов.
— Ты же знаешь своего отца, — грустновато ответил он. — Человек прошлого. Старомодный человек. Говорит, что лечить не умеет, что это дело докторов. Или господа бога.
Как ни нахальничал Клод, а оставалось в нем что-то порядочное.
— Я думаю, надо тебе съездить домой и повидать отца, — сказал он позднее.
Мы уже принялись за десерт — шоколадный торт, камамбер и кофе. Огни Манхеттена ярко светились в прохладной осенней ночи.
— Я расскажу твоему отцу, что мы встретились. Я как-то заходил к нему, и мне он показался нездоровым.
Отец помог не одному Клоду. Весь Мандалуйонг, где мы жили, знал отца не только как иллюзиониста, фокусы которого были почти чудесами, но и как человека, чей дом всегда открыт любому, кто нуждается в приюте. Умел бы отец хоть иногда закрывать свою дверь!
