Хелла Хассе - Сидр для бедняков
Этот сон не выходил у него из головы. Скорее он готов был признать, что упустил корону по собственной оплошности, нежели согласиться с общепринятым мнением, что сны — это чепуха. Просто он был слишком нетерпелив, слишком хотелось ему побыстрее проснуться, а нужно было пройти весь обратный путь сквозь тьму, подняться ступенька за ступенькой по крутой лестнице и бережно доставить корону в прозаические будни гостиной. Но его застали врасплох, потому он считал, что имеет право еще на один шанс. И вот этого-то шанса он упорно ждал.
Стук дождевых капель, постепенно усиливаясь, стал просто невыносимым. Казалось, он громко отсчитывает время. Воображалы эти взрослые! Думают, раз он ребенок, значит, можно нетерпеливо отмахиваться от него и вообще с ним не считаться. За свою жизнь он вынес немало обид. Но ничего не поделаешь, остается только угрюмо ждать, когда он наконец станет взрослым — почему-то это было ему абсолютно необходимо. И снова, воспользовавшись его одиночеством и скукой ожидания, в мысли кронпринца нахально влез молодой человек по имени Лангёр. Как может взрослый так небрежно валяться на софе? А губы денди змеятся хорошо знакомой улыбкой — единственно доступное ему выражение лица.
К машине бежала худенькая девочка лет восьми. Она оскальзывалась на каменных плитах дорожки и угловато подпрыгивала, перескакивая опасные места, грозившие испачкать ее белые лаковые туфли и белые гольфы. На носу у нее были очки, а щеки густо нарумянены. На тонких детских губах карминного цвета помадой была нарисована вторая пара губ, причем верхняя доставала до носа. На руке у девочки висела сумочка, расшитая желтыми, темно-голубыми и перламутровыми бусинками. При каждом прыжке сумочка на полметра взвивалась в воздух. Звали девочку Мартышка. Десять раз на дню носилась она по лестнице вверх и вниз, но картина ни разу не привлекла ее внимания. У нее хватало своих забот — куклы Перке и Йоханнеске постоянно писались в постели, поэтому была уйма стирки, да еще надо было их кормить, а они вечно капризничают…
Нетерпеливо притопывая, девочка забарабанила в стекло.
— Эрнст, Эрнст, открой. Дождь идет!
Кронпринц не спеша, с недовольным видом исполнил ее просьбу.
— Подвинься, Эрнст. Да подвинься же!
Мартышка взобралась на сиденье, но ноги ее не доставали до пола, поэтому она еще долго ерзала, расправляя юбку, чтобы не помять складочки. Потом со вздохом раскрыла сумочку, вынула зеркальце и сразу повеселела, любуясь своим отражением. И щечки, и очки прямо трепетали от удовольствия.
— Как по-твоему, я красивая? Скажи честно.
Теперь он увидел, что над глазами она тоже поработала. Считая, видимо, свои ресницы недостаточно густыми, она нарисовала на веках черную щетинку. Среди этой черноты влажно-молочная белизна и голубизна ее собственных глаз выглядели странно и неуместно. А тут еще удушливый запах пудры, окружавший ее плотным облаком! Точь-в-точь тетя Каролина! Кронпринц решил игнорировать ее вопрос.
— Где они? — спросил он.
— Чего?
— Где они?
Мартышка оторвалась от зеркала и повернула к брату размалеванную рожицу.
— Что-то у них там такое… Но они скоро придут.
— А что такое?
— Насчет денег. Они чего-то решили. Насчет дедушкиного дома в Алверне, по-моему. Папа получит склад со всякими досками, лесопилку и участок земли. Все они жутко серьезные, сидят там и шепчутся. Дядя Йооп и тетушка берут дом, потому что у них очень много детей. А знаешь, я всех их помню наизусть. — Она подняла руку и стала считать по пальцам. Специально, чтобы брат увидел покрытые розовым лаком ногти. — Тини, Кеес, Йоопи, Хююб, Жозефина, Ивонна, Элсбет, Дантье, Дорин, Вимпи. Последних-то легко выучить. Я только не знаю, как пра-вильно: Хююб — Жозефина или Жозефина — Хююб.
Кронпринц тоже не знал. Мартышка продолжала болтать, объясняя ему, что она опоздала, потому что надо было уложить Перке и Йоханнеске, да и себя привести в порядок: ведь сегодня день поминовения усопших, все идут на кладбище и надо выглядеть прилично. Мартышка была возбуждена: они с братом в первый раз едут на кладбище. День поминовения усопших свято почитался в их семье. Покойных поминали по старинке, с соблюдением ритуала, повторяющегося из года в год. То, что сегодня им дозволено при сем присутствовать, было уже большим достижением, первым шагом в будущее. А кронпринц подумал обо всех людях, которые жили на земле: все они лежат рядышком на кладбище. И в конце концов вся земля станет одним огромным кладбищем.
— Хорошо, что у них есть о чем поговорить, — сказала Мартышка. — А то бы я ни за что не управилась. Меня еще никто не видел. Как по-твоему, красиво получилось?
— Прекрасно, — пробормотал кронпринц, забыв о своем прежнем решении. До чего же сложная вещь человеческие взаимоотношения. Сколько в них фальши. Просто ужас! Не успеешь произнести двух слов, как они уже оказываются ложью.
Дождь шел не переставая, мелкий, как туман, и холодный, как снег, надежно укрывающий землю в ничейном краю усопших, где печально бродят бесплотные останки тех, что были некогда людьми.
— Дедушка еще ничего не знает, — заговорщически сообщила Мартышка. — Вряд ли ему это понравится. В конце концов, дом-то его. Наверное, будет скандал, а, Эрнст? Как ты думаешь?
— Ну нет. Никакого скандала не будет.
Кронпринц был почти уверен, что без скандала не обойдется. Он ненавидел скандалы.
Мартышка же как будто была разочарована. Она порылась в сумочке, достала носовой платок, намотала на палец, послюнила кончиком языка и стала протирать очки. Но вдруг пригнулась и распласталась на сиденье.
— Там папа, — сказала она сдавленным голосом. — Меня ищет. Крикни скорее, что я здесь. Не хочу, чтобы он меня увидел, пока мы не поедем.
Она отлично видела и без очков: в дверях действительно стоял папа. Он тихонько позвал:
— Мари-Сесиль, Мари-Сесиль!
Боясь, что могут услышать соседи, он звал дочку ее настоящим именем, но, так как те прекрасно знали, что все зовут ее Мартышкой, он и настоящее имя не решался громко произнести. Кронпринц перегнулся через затаившуюся в глубине машины сестренку, чуть ниже опустил стекло и крикнул:
— Мартышка здесь!
Папа приложил палец к губам и вернулся в дом. Мартышка осторожно поднялась.
— Ну, теперь они скоро придут, — выдохнула она. — Как здесь воняет, а? Кошмар!
Она снова принялась протирать очки. Когда стекла засверкали, она решительным движением водрузила их на нос и запихнула смятый платок в сумочку. Потом застегнула сумочку, прижала ее к животу, выпрямилась и уставилась своими сверкающими окулярами на парадное.
Это помогло. Вскоре появился дядя Йооп. Он оставил дверь полуоткрытой и, аккуратно переступая по скользким плитам дорожки — одна рука в кармане тонкого дождевика, в другой зонтик, — приблизился к «студебеккеру». Он отворил дверцу и, приветливо улыбаясь, сунул в машину свою яйцеобразную, с лысеющей макушкой голову. Но при виде Мартышки, которая напряженно и выжидательно наблюдала за ним, улыбка его быстро увяла. Усы, вначале широко расплывшиеся, сошлись к носу, превратившись в маленькую щеточку.
— Ну и ну, только этого не хватало, — пробормотал он, проворно скользнул на переднее сиденье и зябко съежился.
— Вы ничего не заметили? — спросила Мартышка.
Дядя Йооп не ответил. Его мрачный взгляд был прикован к закутанной в меха фигуре тетушки, которая, глядя себе под ноги, семенила к машине.
Торопливо открыв дверцу, она откинула переднее сиденье, и некоторое время дети видели только пышный, округлый зад, ниже — обтянутые нейлоновыми чулками икры и еще ниже — две туфли на неустойчивых каблуках-шпильках.
— Подвиньтесь, дети, — прозвучал приглушенный мехами голос.
После того как туфли достигли цели, рука в кольцах легла на зад, разглаживая мех, скользнула вниз и потянула подол юбки, видневшийся из-под манто. Только проделав все эти манипуляции, тетушка, пыхтя и отдуваясь, плюхнулась на сиденье. От неожиданного перераспределения силы тяжести Мартышка и кронпринц слегка подпрыгнули.
— Ну как, дети, вы не скучали? — спросила тетушка, пристально глядя в сумку, где ее рука рылась с усердием крота.
Кронпринц обиженно промолчал. Мартышка же просто забыла ответить, так как все ее внимание было поглощено обилием деталей, которые в комплексе составляли феномен, называемый тетушкой. Из вороха косыночек и баночек с косметикой тетушка извлекла зеркальце и принялась осматривать свое лицо со всех мыслимых позиций. И вот в тот момент, когда она инспектировала правую сторону своего носа — левый глаз был так скошен, что в глазнице виднелся один только испещренный красными жилками белок, — губы ее, до сих пор плотно стиснутые, вдруг разжались.
— Господи боже мой! Что ты с собой сделала? Какой у тебя вид!
