Густав Беннеке - Современная норвежская новелла
Юсеф Конрадсен ненавидел Аннелизу, как только может ненавидеть пожилой мужчина, обманутый молодой женой. И его ненависть не угасала, потому что он никак не мог забыть Аннелизу. Сбежав с ловким банковским дельцом, она оставила своего супруга, который был на двадцать лет старше ее, раздираемого ненавистью, стыдом, уязвленным самолюбием, ревностью, опустошительной любовью и бессильной яростью.
День и ночь терзала его мысль о том, что он старше ее, что он старик, что он смешон и люди потихоньку смеются над ним. Но прошло два-три года, и он вдруг успокоился. Его осенила спасительная идея. Так обычно и бывает: наша фантазия всегда приходит нам на помощь, когда мы в беде, и тогда мы можем больше не чувствовать себя несчастными.
Почти три года прожил он, будто в кровавом тумане. Он создавал гениальные планы убийства. Он придумал десяток совершенных вариантов убийства Аннелизы и счастливого мошенника. Это были такие замечательные планы, что он мог бы продавать их за большие деньги тем, кто сделал убийство своей профессией. Или мог бы стать консультантом по убийствам и обеспечить себе тем самым безбедное существование. Но, к сожалению, денег у него было вполне достаточно. И это тоже его мучило, как мучило его абсолютно все. Если бы он был беден, он мог бы сказать себе: «Ну да, Аннелиза сбежала от меня с богатым мошенником, потому что я бедный человек».
А как быть человеку, если он не беден? Если у него значительное состояние и вполне приличный доход? Да уж, бедным Конрадсена никак нельзя было назвать, и приходилось признать несомненный факт: Аннелиза покинула его, потому что банковский делец был молод и привлекателен, а он, Конрадсен, был просто бородатый Дед Мороз, вот и все. И ведь случилось это в те добрые старые времена, когда каждый уважающий себя мужчина к сорока годам имел волосы в ноздрях и ушах, пышную бороду на широкой груди и два лисьих хвоста, бодро торчавших по обе стороны носа и шевелившихся на ветру. Банковский делец был, конечно, гладко выбрит, потому что бритву изобрели раньше, чем у него пробился пушок на щеках. Как известно, бритва была изобретена американцами — тем более следовало запретить Колумбу открывать Америку. Это избавило бы нас от бритвы и многих других неприятностей. Я лично убежден, что Колумбу следовало бы оставить Америку в покое и большой исторической ошибкой королевы Изабеллы явился тот факт, что она финансировала его путешествие. Теперь, конечно, поздно сожалеть. И все же Юсеф Конрадсен в душе частенько проклинал Колумба, но больше всего проклинал он свой возраст. Строго говоря, Колумб и не думал изобретать бритву или открывать Миннесоту (где я, кстати, в 1927 году познакомился с одной балериной-босоножкой).
Но оставим Колумба, бритвы, балерин и исторические ошибки и вернемся к страданиям Юсефа Конрадсена. Он не мог забыть Аннелизу и утешиться тем, что все-таки три года она безраздельно принадлежала ему и что для представительного мужчины благообразной наружности, решительного характера и приличного состояния всегда остается надежда. Он не мог забыть Аннелизу, она постоянно маячила перед его внутренним взором, а это было не так уж приятно, потому что маячила-то она вместе с этим мошенником банковским дельцом. Аннелиза всегда была лакомым кусочком для своего сорокалетнего супруга, а теперь ею лакомился другой. Она принадлежала к тому опасному типу женщин, о которых мужчина никогда не может сказать, хороша ли она собой. Красива? Черт ее знает. Безобразна? Кто это докажет? Глупые женщины обычно спрашивают: «Как по-твоему, я красивая?» Если мужчина может ответить на этот вопрос, значит, он ее не любит. Аннелиза была вспышкой пламени, коротким замыканием в домашней жизни и сладкой болью в сердце Юсефа Конрадсена, и он надеялся — довольно, впрочем, непоследовательно, — что она, несомненно, устроит веселую жизнь подлому дельцу.
Итак, Юсеф Конрадсен пребывал в чистилище, но лишь в том смысле, что горел в огне. Ведь он не хотел смириться и платить добром за зло. Он сидел в чистилище и с горечью думал о своей старости и о молодости Аннелизы, брошенной под ноги недостойному дельцу.
И вот именно из этих горьких раздумий и родилась спасительная идея. В один прекрасный день Юсефа Конрадсена словно озарило: Аннелиза не будет вечно молодой. С каждым годом она становится на год старше.
Эта мысль, сияющая, как новенькая игрушка, немало его утешила. Ведь прежде чем он напал на нее, прошло уже почти три года. Три года назад Аннелиза позорно сбежала с коварным дельцом.
«Ха, — с восторгом думал он. — Аннелиза становится старше с каждым прошедшим годом. Ха! Настанет день, когда ей стукнет шестьдесят, если не посчастливится умереть раньше». Все планы убийства были забыты. Пусть узнает, каково это быть высохшей, сморщенной шестидесятилетней старухой. Ха! У нее уже не будет таких соблазнительных бедер, такой легкой, танцующей походки. Ха! С каждым днем она будет становиться на день старше. Уж он, Конрадсен, об этом позаботится — именно такое у него было чувство. «Тебе будет шестьдесят лет, голубушка, и ты будешь ковылять, как утка. Так тебе и надо. Ха!»
После своего замечательного открытия Конрадсен стал даже праздновать рождество. Раньше он, будучи по натуре материалистом, рождество не праздновал. Он, конечно, не переменил своих убеждений, но дело в том, что как раз на сочельник приходился день рождения Аннелизы. В самом этом факте не было ничего примечательного. В северном полушарии на декабрь падает самое большое количество дней рождения; это совершенно естественно, достаточно вспомнить, как бурлят в человеке жизненные силы весенней порой. Аннелиза родилась как раз в сочельник, и отныне этот день стал для Конрадсена самым важным днем в году. Уже в ноябре предвкушал он радостную дату, когда Аннелиза постареет еще на один год. А что ей оставалось?
В канун первого рождества, которое Юсеф Конрадсен праздновал дома, его экономка, ее звали фру Халворсен, решила, что он либо влюбился, либо повредился в уме. Ее не устраивало ни то ни другое, ибо она была дама с твердыми принципами и лошадиными зубами. Кроме того, она была почтенной замужней женщиной и жила в доме напротив. Это было удобно, поэтому ей не хотелось бы потерять работу, но, с другой стороны, работать у человека, который то ли влюблен, то ли вообще рехнулся, она не могла. Она убирала только в порядочных домах.
Задолго до рождества Конрадсен начал таскать в дом самые неожиданные вещи. Он набивал шкафы фруктами и вином, а однажды потрясенная фру Халворсен услышала, как он что-то мурлычет себе под нос. А еще через два дня у нее выпал из рук хлебный нож и отвисла нижняя челюсть: она отчетливо услышала, что господин Конрадсен поет. Не сказать, чтобы это звучало очень музыкально, но сам он, несомненно, считал, что поет. И добро бы еще это был рождественский псалом — как-никак рождество на носу, — но она расслышала совершенно ни с чем не сообразные слова:
Однажды африканский слон
Ура!
Кутить поехал в Вавилон
Ура!
Для фру Халворсен это была совершенная бессмыслица, да и вряд ли кто смог бы уловить здесь какой-нибудь смысл. Но о смысле фру Халворсен и не думала. Главное, что господин Конрадсен запел. Она слушала:
Ведь в Вавилоне том развратном
Ура!
Кутить особенно приятно
Ура![5]
А она-то всегда думала, что господин Конрадсен суровый и достойный уважения человек, которому не придет в голову прятать в укромном местечке бутылку вина или петь непристойные песенки. Но таковы мужчины. Вечером дома, когда дети легли спать, она рассказала обо всем своему мужу.
— Подумать только! А я была уверена, что он порядочный человек!
— А что? — спросил Халворсен, сидя в кальсонах на кровати и держа в руках подтяжки. — Разве он не порядочный?
Его мысли, естественно, потекли в определенном направлении, ибо жена его сумела довести их супружескую жизнь до той критической точки, когда мужчина начинает поглядывать на жену соседа. К тому же мужчины воспринимают вещи только в одном плане, так как у них испорченное воображение. Халворсен в этом отношении не отличался от других мужчин. Он ничего больше не сказал, но с интересом ждал продолжения. Вот как! Значит, Конрадсен непорядочный? Сам-то Халворсен порядочностью был сыт по горло. Но Конрадсен! Помахивая подтяжками, он задумчиво глядел на жену. Он был не лишен этого… как его называют… да, оптимизма. Это когда мужчине требуется немножко развлечения. Но он остерегался выглядеть слишком большим оптимистом.
Вот жена обозвала Конрадсена непорядочным. А что он такого сделал? Подумаешь, спел несколько легкомысленных куплетов! Халворсен лично предпочел бы, чтобы все стихи на свете были легкомысленными. К сожалению, многие любят умные стихи…
