Акилино Рибейро - Современная португальская новелла
«Вот обжора-то», — подумал он про себя. Его снедала зависть при виде того, как осел, полузакрыв глаза, с наслаждением разжевывает эти пучки. Да это же настоящий грабеж! Разве этот клевер не предназначен ему? Не колеблясь, он выскочил, куснул осла и сунулся мордой в щедрые руки Жоаны. Но не тут-то было: Клету дважды отвесил ему со всего размаху по уху, и он, грустный и обиженный, вернулся в стойло.
Весь день мерин пробездельничал, пощипывал себе траву и дрок на пригорках, вокруг гонялись за мухами стаи птиц и совсем его не боялись. Довольный, с набитым брюхом, вернулся он под вечер к себе в стойло.
Клету было еще раз попробовал затянуть на нем подпругу — но то ли схитрив, то ли и вправду чувствуя слабость, он упал наземь, и никакие побои, никакие уговоры не смогли принудить его к прежней работе. С тех пор хозяин и не приставал больше к нему по утрам, позволял лодырничать, и, хотя в душу от косых его взглядов закрадывалось беспокойство, радости было куда больше. Теперь он мог пастись беспрепятственно где угодно — и вдоль дороги, и на берегу речушки, но он не разрешал себе уходить далеко от деревни, да и нарывы на суставах мешали. Когда благовестили к вечерне, он уж был в стойле, довольный, вспоминая вкус и запах сочной травы, благоухание вечера, и шкура на спине, казалось, меньше саднила.
Однажды на закате мальчишки прогнали его камнями далеко за пределы округи, он еле от них убежал на немощных своих, дрожащих ногах. Когда он добрался до деревни, коровы уже переминались перед кормушками. Конюшня оказалась закрыта, вокруг не было ни души. На всякий случай он обежал ее несколько раз и, не зная, что делать, остановился посреди двора, потом опять подошел к дверям и, низко опустив голову, стал ждать. Однако никто не явился, и он заржал. В его ржании — длилось оно, может, какое-то мгновенье — слышались мольба и призыв. Он заржал во второй раз, жалобней и протяжней. А потом и в третий; на долгое это и горестное его ржанье лишь откликнулась из соседской конюшни старая кобыла сеньора приора.
Он все продолжал ржать, но тщетно — никто не пришел; тогда от ярости и отчаяния он принялся рыть копытом землю. Никто не отозвался. Он попробовал стукнуть копытом в дверь, но та не поддалась. Все впустую. Он уже совсем обессилел, пал духом, как вдруг увидел, что к нему кто-то идет. По росту и походке он признал сына Клету и, навострив уши, тихим и благодарным голосом приветствовал его. Но негодный мальчишка огрел его по уху и отправился по ночной росе, поеживаясь от страха и холода, к людям спать.
На следующий день под вечер он увидел хозяина, тот возвращался из города, сидел верхом на осле среди пустых бидонов, в руке поводок. Мерин поспешил навстречу, и хозяин прочел в его влажных глазах успокоение и одновременно выражение жалостное и радостное. Клету слез с осла и, не желая портить радость встречи, дружелюбно похлопал мерина по крупу, почесал за ухом, сказал ему что-то, чего мерин не понял, но сердцем почуял, что хозяин сострадает к его скорби и одиночеству в этом мире. Он помирился с молочником и даже покорно побрел за ослом по направлению к дому. Ночь эту он провел что праведник, доволен собой и всем миром.
Время бежало, двери конюшни теперь были всегда отворены, кровь в жилах заструилась проворней, летнее солнце подживило шкуру, и отверженный вновь ощутил в себе вкус к бродяжьей жизни.
Не приноровиться все Клету было к чужой — какую внаймы брал — скотине: то кряду несколько дней в пути молоко прокисало, то запаздывал, а то и вовсе являлся к шапочному разбору.
И вот раз случилось, даже последней клячей не у кого было разжиться, и молоко скисло в бидонах, так и оставшись во дворе. Назавтра же рано-ранехонько, еще не погасли звезды, кто-то постучался в дверь и грубым голосом потребовал список поставщиков.
Клету, заспанный, стоя на пороге, взъерепенился:
— Ты чего зря орешь-то?
— Чего, чего?.. Уволен ты с фабрики — вот чего. Гони список…
Клету попробовал протестовать. Мол, вот недавно умер Исидру, и он откупит его жеребца, и дело будет улажено раз и навсегда.
Но этот тип и слушать его не захотел, даром что без списка ушел. Он остановился у источника, снял рожок и трижды протрубил. Сразу и потянулись женщины с кувшинами на головах. Из-за Клету они потеряли за целый день, и потому уже считали его трепачом и обманщиком, а раз так, то и молоко в город можно отправить без него.
Делать нечего, Клету решил переговорить с хозяином фабрики, сеньором Жозе да Лобой — этакий маленький толстячок, робкий с виду, он был богачом и куда как влиятельным среди граждан. Его милость велела сказать, что он-де решения не переменит, и одарила его ношеными штанами и чаевыми.
Когда Клету поведал о своем злосчастье жене, та сказала:
— Ничего, я завтра сама схожу.
Она принарядилась как только могла: в узкую фланелевую юбку, цветастую кофту и лакированные туфли — так и сияла вся чистотой.
— Сеньора Жозе да Лобы нет дома, — ответили ей. Она оттолкнула слугу, распахнула дверь и прошла внутрь.
— Жоана? Зачем ты пришла?
— И он еще меня спрашивает? Я хочу, чтоб мой муж снова возил молоко. Ясно?
— Ясно-то ясно… Но ка́к, раз он без лошади? Что ж — он так и будет возить на чем бог пошлет? Поставщики разбегутся, лучших и не собрать уже. Что ни день, молока не хватает. А сколько прокисает? То привезут поздно, а то поставщики — всяко бывает, потому как изверились, — подсунут кислое. Нет, нет, так дальше идти не может!
— А я что толкую? Желаете иметь справного работника, вот и ссудите ему деньжат в долг, чтоб он смог купить лошадь. Всего и дел-то…
— Ох, и глупа же ты, как я посмотрю. Посуди сама: ну, дал я, допустим, взаймы денег… молока-то ему все одно теперь не дадут.
— Сплетни это! Просто все они завистники. Вот ссудите в долг денег — увидите.
— Тьфу! Я тебе — одно, ты мне — другое! Нет, и все тут… Сколько можно приставать!
— Ах, приставать? Вот вы и не будете теперь приставать. Разрази меня гром, коли я сей же момент не пойду и не скажу сеньоре Зазинье, да и вообще всем — пусть все знают! — что вы мне полюбовник.
Схватив ее за руку, он стал потихонечку подталкивать ее к двери.
— Да кто пристает к тебе? Ступай, ступай себе с богом.
На глаза Жоаны набежали слезы.
— Как меня домогались, так золотые горы сулили…
Смягчившимся от ее слез голосом — они внезапно пробудили в нем прежнее вожделение — он возразил:
— Нет, нет, Жоана, я всегда готов помочь тебе, но снова взять твоего мужа на работу — это ни в какие ворота не лезет! Я потерял из-за него кучу денег, ты даже представить не можешь сколько!
К лицу Жоаны прилила кровь, и морщины, что ей достались от семерых детей, сделались совсем незаметны. Ее и без того красивые черные-пречерные глаза стали от слез еще красивее, в них появилось какое-то новое, почти девичье выражение, которое еще пуще распалило сеньора Лобу. Он обхватил ее рукою за шею и зашептал на ухо:
— Послушай, Жоана, для тебя я всегда буду все тем же. Но и ты должна относиться ко мне по-прежнему… Будешь относиться ко мне по-прежнему?.. Э, да что там… муж твой — малый не промах, силы не занимать, пусть устраивается.
Она всхлипнула, пожаловалась сквозь слезы:
— Да мы все помрем с голоду…
— Дура ты, дуреха… кабы ты знала, как люблю я тебя, не болтала бы глупостей!
И, запрокинув ей голову, он стал целовать ее в губы, лоб, шею, пуская слюну, обдавая похотливым дыханием.
— Жоана, милочка, иди прямо к Борралье… слышь?
Я тут же следом за тобой.
— Нет, нет, не сегодня.
— Именно сегодня.
— А мужа моего возьмете?
— Вот, вот, иди, там и обсудим!
Жоана не прождала и пяти минут в доме у сводницы. Лоба прибежал, запыхавшись, глазки пылают, — как прибегал прежде, когда она спускалась в долину, свежа всей свежестью сьерры, и от ее стройного, соблазнительного тела и тугого лона веяло горними травами.
А чуть позже многоуважаемый сеньор Лоба, утерши пот, извлек из клеенчатого портмоне бумажку в пять тысяч реалов. И торопливо, дабы побыстрей разрешить неловкость, сунул ей деньги:
— Держи и ступай себе с богом. Скажи своему Клету, что я о нем помню, но возить молоко — об этом пускай забудет. Прощай!
Жоана меж тем, лежа на кровати, запихивала в шнурованный лиф усталую мякоть своих грудей. Едва Лоба вышел, она схватила деньги и спрятала их за пазуху. По крайности можно купить вдоволь хлеба, а то и новую ситцевую юбку.
Когда она поднялась к себе в горы, стадо уже втягивалось в деревню. Клету, добрая и простая душа, нимало не удивился, услыхав от жены о решении сеньора Лобы. Хозяйской же подачке он не придал значения, плевать он хотел на нее, мораль его не была уж очень жестка. А что до увольнения с фабрики, то тут он и вовсе только пожал плечами:
— А я что тебе говорил?
