Рик Басс - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ
Вот так вот, помочился. Пока я, ничего не подозревая, лежал-полеживал, наслаждаясь солнцем, пляжем, безлюдьем, эта тварь глупая задрала ногу и использовала меня как писсуар — а теперь сидит себе на краю одеяла и словно награды ждет. Я вдруг рассвирепел. С ругательством встал с одеяла, и только тогда в другом собачьем глазу, карем, возникло смутное предчувствие; пес отпрянул и упал на брюхо чуть за пределами досягаемости. Опять отпрянул и опять шлепнулся, заковылял неуклюже по песку, как выбравшийся на берег тюлень. Я уже был на ногах, жаждущий крови, довольный тем, что сволочь хромает, — легче будет догнать ее и забить до смерти.
— Альф! — послышался голос, и, пока пес барахтался на песке, я обернулся и увидел на камне позади себя Алину Йоргенсен. Не хочу слишком уж расписывать это мгновение, мифологизировать его, нагружать всякими ассоциациями типа Афродиты, встающей из морских волн или принимающей от Париса золотое яблоко, — но выглядела она впечатляюще. С обнаженными ногами, текучая вся, такая же стройная и гордая, как ее нордические предки, в бикини «гортекс» и куртке с капюшоном, расстегнутой до самой талии, она меня просто сразила. Обмоченный и ошарашенный, я мог только на нее пялиться.
— Ах ты безобразник, — сказала она с упреком, — а ну иди сюда. — Она смотрела то на меня, то на пса. — Что наделал, негодяй такой?
Я уже был готов сознаться в любом прегрешении, но она-то обращалась к Альфу, который при звуке ее голоса рухнул на песок, как подстреленный. Алина легко спрыгнула с камня и в следующий миг, прежде, чем я смог хоть как-то воспротивиться, уже вытирала пятно на моей ветровке скомканным нижним краем своей куртки.
Я пытался ее остановить.
— Не надо, ничего страшного, — говорил я, как будто собаки постоянно на мою одежду мочились, но она и слушать не хотела.
— Нет, — сказала она, не прерывая работы; ее волосы овевали мне лицо, обнаженное бедро она бессознательно прижала к моему, — нет, это просто ужасно, не знаю, что делать. Безобразник ты, Альф. Я вам ее вычищу, иначе как… Ой, беда, и на майку прошло…
Я вдыхал ее аромат — гель для волос, сиреневое мыло или духи, солоновато-сладкий запах пота — а, понятно, трусцой бегала. Я пробормотал, что отдам майку в чистку.
Она перестала тереть и выпрямилась. Была она с меня ростом, может, даже чуть повыше, и глаза у нее были немножко разные, как у Альфа: правый полон глубокой, серьезной голубизны, левый — голубовато-зеленый, цвета бирюзы или морской волны. Мы стояли совсем вплотную, точно танцевать собрались.
— Раз вы так мило это стерпели, — ее лицо осветила улыбка, — другой бы не смог, даже если бы знал, что пришлось вынести бедному Альфу, дайте уж мне все постирать, в смысле — и майку тоже.
Я смущен был несколько — ведь, как ни верти, меня облили мочой, — но злость прошла. Я стал невесомым, летучим, как пушинка на ветру.
— Послушайте, — сказал я, вдруг почувствовав, что не могу смотреть ей в глаза, — мне не хочется вас затруднять…
— Я на берегу живу, ходу десять минут, у меня есть стиральная машина и сушилка. Пошли, какое там затруднять. Или у вас другие планы? В смысле, я могу просто заплатить за стирку, если хотите…
Постоянных отношений у меня тогда ни с кем не было — особа, с которой я время от времени встречался весь предыдущий год, даже не отвечала на мои звонки, — и планы мои состояли в том, чтобы по случаю дня рождения пойти одному в кино на последний дневной сеанс, а потом к маме на ужин и пирог со свечами. Будут тетя Айрин с бабушкой, станут охать и ахать, какой большой я вырос да какой красивый, примутся сравнивать меня теперешнего с моими прежними, более мелкими воплощениями, и под конец хлынет настоящее половодье воспоминаний, которое прекратится, только когда мама посадит обеих в машину и отвезет домой. А потом я поеду в бар для одиночек и, если повезет, познакомлюсь с разведенной программисткой лет под сорок с тремя детьми и дурным запахом изо рта.
Я пожал плечами:
— Планы? Да нет, пожалуй. Никаких особенных планов.
Алина сторожила чей-то однокомнатный домик, торчавший прямо из песка наподобие пня шагах в пятидесяти, не больше, от линии прилива. Дом с задним двориком, где росли деревья, был зажат между двумя крепостями из стекла и бетона с огромными неуклюжими пилонами, хлопающими на ветру флагами и зубчатыми ограждениями крыш. Сидя в кресле, я ощущал содрогание берега от каждой набегавшей волны, ровный медленный пульс, который память связала с этим домом навсегда. Алина дала мне выцветшую фуфайку почти моего размера с надписью «Колледж Дэвиса», прыснула пятновыводителем на ветровку и майку, затем одним плавным движением опустила крышку стиральной машины и извлекла из стоящего радом холодильника две бутылки пива.
Когда она села напротив меня и мы сосредоточились на пиве, наступила минутная заминка. Я не знал, что сказать. У меня голова кругом шла, я все пытался уразуметь, что произошло. Пятнадцать минут назад дремал на пляже, один-одинешенек в день рождения и жалеючи самого себя, а теперь вот сижу в уютном домике на берегу, смотрю на Алину Йоргенсен с ее ливнем обнаженных ног, потягиваю пиво.
— Так вы чем занимаетесь? — спросила она, поставив бутылку на кофейный столик.
Я уцепился за вопрос — слишком уж явно уцепился, наверно. Стал пространно рассказывать, какая нудная у меня работа, десять лет почти на одном месте, пишу рекламу, мозги ссохлись уже от неупотребления. Примерно на середине подробного отчета о нашей теперешней кампании по рекламе водки из Ганы, которую гонят из кожуры тыквы-горлянки, я услышал: «Мне это очень даже понятно», и она рассказала, как ушла из ветеринарной школы.
— После того, как увидела, что они там с животными вытворяют. Например, стерилизуют собак просто ради нашего удобства, просто потому, что нам легче, когда у них нет половой жизни. — В ее голосе послышалась ярость. — Все та же старая песня, видовой фашизм худшего толка.
Альф лежал у моих ног, тихонько ворча и скорбно глядя на меня голубым глазом, безобиднейшее из существ. Я издал неопределенный звук, означавший согласие, и показал на Альфа:
— А пес ваш, у него что, артрит? Или дисплазия бедра?
Я был доволен своим вопросом: помимо глистов, дисплазия была единственным ветеринарным термином, какой я мог извлечь из кладовой памяти, и мне было ясно, что проблемы Альфа посерьезней, чем просто глисты.
— Если бы! — сердито ответила Алина. Она горько, глубоко вздохнула. — Все несчастья Альфа не от природы, а от людей. Его измучили, искалечили, изуродовали.
— Искалечили? — повторил я, чувствуя, как во мне вскипает возмущение — за прекрасную девушку, за невинное животное. — Кто?
Алина подалась вперед, глаза ее зажглись подлинной ненавистью. Она назвала крупную обувную фирму — вернее, прошипела название. Привычное и знакомое, оно повисло между нами в воздухе, внезапно сделавшись зловещим. Альфа использовали в эксперименте по проверке собачьей обуви — замша, кордовская цветная кожа, разные способы обработки. Собак ставили в этой обуви на бегущую дорожку, чтобы оценить скорость износа; Альф был в контрольной группе.
— В контрольной группе? — Я почувствовал, как у меня волосы встают дыбом.
— Для убыстрения дела дорожку покрыли крупнозернистой наждачной бумагой. — Отвернувшись к окну и закусив губу, Алина смотрела на бьющие в берег волны. — Контрольная группа была без обуви.
Я был ошарашен. Хотел к ней подойти, утешить, но словно врос в кресло.
— Невероятно. Как они могли…
— Очень даже вероятно, — сказала она. Бросила на меня изучающий взгляд, потом прошла к стоящей в углу картонной коробке.
Я был взволнован ее рассказом и еще больше взволнован ее видом, когда она склонилась над коробкой в своем бикини «гортекс»; я вцепился в подлокотники кресла, словно сидел в вагончике на «русских горках». Спустя мгновение она кинула мне на колени дюжину папок. На верхней стояло название той самой обувной фирмы, внутри лежали вырезки из газет, несколько страниц журнала с записями о работе оборудования и сменах сотрудников на предприятии в Гранд-Рапидс да еще план лаборатории. На других папках были названия косметических фирм, биомедицинских исследовательских центров, меховых и консервных фабрик, предприятий по переработке мяса. Сев на край кофейного столика, Алина смотрела, как я все это листаю.
— Про тест Дреза слыхали?
Я ответил пустым взглядом.
— Кроликам пускают в глаза всякую химию и смотрят, когда они ослепнут. Кролики сидят в клетках, их тысячи там, а эти берут шприцы и колют им в глаза — и вы знаете, для чего, ради какой такой высокой цели это делается, даже сейчас, пока мы разговариваем?
Я не знал. Прибой накатывал на берег. Я посмотрел на Альфа, потом опять в ее гневные зрачки.
