Лилия Фонсека - Современная африканская новелла
На информацию из первых рук я не претендую, поскольку как раз в это время, надев выходные шорты, мы с «академиком» отправились на прогулку за деревню. Мванги вышагивал, засунув одну руку в карман, а в другой держал сигарету, скорее всего украденную из лавки брата. Установив, что все его ковбои, убив злодея, достигают предела своих мечтаний в спальне героини, Мванги просвещал меня теперь по этой части. Я был ошеломлен; пожалуй, это был не такой уже неверный подход к объяснению мира взрослых. (Во всяком случае, с того самого дня моей сестрице Вэнгеси уже не надо было убеждать меня носить шорты.) Стрельба в долине стала для нас как хлеб насущный, мы перестали пугаться и не очень обращали на нее внимания, постепенно ко всему привыкаешь. В тебя еще не попали, и почему-то ты начинаешь верить, что с тобой не случится того, что случилось с твоими друзьями. Хотя смерть нет-нет да и напомнит о себе: то убьют твоего родственника, то друга.
Даже сейчас, когда мы стояли, поглощенные столь увлекательнейшим разговором, меня не оставляла мысль, что у Мванги, наверно, так же бывает: вернешься домой, увидишь, что твои родственники в целости и сохранности, и каждый раз вроде бы обрадуешься, как будто тебе преподнесли приятный сюрприз.
В наши годы мы все время раздумывали о жизни и смерти — быть или не быть? Да и как было не раздумывать, наткнувшись на мертвое тело на тропинке или обнаружив пятна крови на школьной парте? Мы говорили и смеялись, стараясь отогнать мрачные предчувствия и подозрения, уверяя себя, что, несмотря на все предупреждения родителей, мы можем быть друзьями.
Мы с Мванги медленно прогуливались, и меня вдруг осенила догадка, почему он читает ковбойские книжки. Родители у него умерли, он их даже не помнил, и он сам мог исчезнуть так же, безвестный и одинокий, как чужеземец. Других кровных родственников, кроме брата, у него в селении не было, а брат не упускал случая напомнить о своем великодушии и каждому об этом рассказывал. И Мванги ушел в свой собственный черно-белый мир, совершенно бескомпромиссный, для него были только хорошие ковбои и плохие — он шел, как паровоз по рельсам. Старший брат мало способствовал изменению этой позиции, ибо у святого отца тоже было приходо-расходное отношение к жизни; он четко делил людей на должников и кредитоспособных. Все остальные его действия определялись мудростью двух старых пословиц: «чужая душа — потемки», и «всякое сомнение есть грех».
Насчет сапожника он, скорее всего, был в сомнении. Если бы тот не разбил тогда палатку у него под носом, святой отец, вероятно, осудил бы тех, кто сначала избил чужестранца, а уж потом обнаружил, что он немой. Но разве знаешь, где найдешь, где потеряешь? А вдруг нарушитель границ оказался бы бродячим торговцем и стал бы сманивать у него покупателей? И разве сам факт, что он посмел разбить палатку на его участке, не был оскорблением местного священника, посягательством на его права? А ведь его уважает сам вождь и хвалит его своему другу окружному начальнику Робинсону! Непостижимый и недоступный людскому взору окружной начальник Робинсон. Все было в его воле. Она, к примеру, выражалась все новыми и новыми нашивками на рукаве вождя, соответствовавшими количеству корзин с яйцами от наших несушек, подаренных им окружному начальнику. Может быть, для кого-то эти приношения и были тайной, но только не для священника. Этакое проявление человеческой слабости, свойственной белым, равно как и черным. Мне ясно виделась эта картина (если, конечно, все это было правдой, ведь чего только в деревне не болтали): наш вождь преподносит окружному начальнику корзину яиц. Наверно, он дрожит от страха: вдруг его сейчас отчитают, а корзина с яйцами полетит ему в голову? Но окружной начальник удостаивал его своей милостивой улыбкой, словно признавая, что и белые иногда опускаются до уровня местных жителей. Затем он забирал корзинку с яйцами и обретал свое прежнее достоинство. Дружбой тут и не пахло. Была только одна опасность, что преподношение яиц превратится в обряд. Но это срабатывало, и тайные церемонии продолжались. Пока что другу окружного начальника Робинсона можно было не беспокоиться.
Ковбой Мванги докурил сигарету, и мы не спеша направились к деревне. Вдруг неизвестно откуда появился Джимми — он бежал нам навстречу и лаял. Потом лизнул мои кеды — как только он меня запомнил с того суматошного утра! Подобно своему новому другу, сапожнику, Джимми тоже случайно забрел в нашу деревню. Надо ли было его за это упрекать? Сколько раз он еле уносил ноги от охранников! Моя прекрасная сестрица Вэнгеси ни за что не хотела пускать его к нам в дом, боялась, как бы его потом не стали числить за участком № 30. Вдруг он куснет окружного начальника Робинсона, и тогда нам придется платить за пули, истраченные вместо человека на собаку. А мне очень хотелось приютить Джимми. Незадолго до этого я придушил щенка, чтобы не видеть, как его застрелят, и до сих пор не мог прийти в себя — так он скулил, когда я затягивал веревку…
Мванги погладил Джимми.
— Что-то он беспокоится, — сказал он.
Он и вправду беспокоился и куда-то помчался. Мы с ковбоем еле за ним поспевали, мы тоже мчались прямиком через чужие участки, помирая со смеху. И вдруг смолкли.
На участке покойного ростовщика стояла та самая палатка — сомнений быть не могло! Перед ней с хлыстом в руке стоял наш вождь. На лице у него было явное оживление — вокруг собралась довольно большая толпа, и он знал, что глаза всех обращены на него. В воскресный вечер большинству наших деревенских нечем себя занять, не то что в прежние дни, когда кто-то где-то варил пиво, и наши мужчины отыскивали туда дорогу, не дожидаясь формальных приглашений. Теперь же всем было известно: соберутся двое-трое — вот тебе и заговор против правительства. Люди гуляли в одиночку. Но тут присутствовал сам вождь со своими охранниками — значит, все законно. Сапожник сидел на своем табурете и с дерзким безразличием неторопливо и гулко стучал по колодке. Его преподобие прикрывал вождя с фланга (как бы поддерживая его духовно). Однако святой отец (на днях моя сестра Вэнгеси снова его отвергла) не проявлял особого интереса к происходящему. На сей раз это был не его участок, к тому же он, видимо, как и все прочие, убедился, что сапожник занят исключительно своим сапожным делом.
Но тут мы услышали гудки автомобиля и увидели, что по направлению к нам мчится джип. Мы рассыпались в разные стороны, потому что это прибыл сам окружной начальник Робинсон. Он размахивал сразу двумя пистолетами. Не каждому случалось лично увидеть окружного начальника Робинсона, к примеру, я первый раз в жизни лицезрел эту тайную могучую опору вождя. Мы снова встали вокруг, только на сей раз не так плотно, на случай, если придется улепетывать: окружной начальник был весь красный и жутко злой.
Вождь приветствовал своего друга. Окружной начальник подошел к нему вплотную и вдруг ударил его со всей силы сначала по одной щеке, потом по другой и пнул его ногой.
— Так я и знал, что ты крадешь яйца и кур, прикрываясь моим именем! — заорал он. Он вопил как сумасшедший, и, по-моему, только одна моя сестра понимала все, что он говорил, хотя «академик» прямо-таки окаменел — так он вслушивался. Окружной начальник Робинсон пнул вождя еще раз и велел ему лезть в джип. Только после этого огляделся вокруг и явно удивился: что это тут делает вся деревня? Увидел он и сапожника, который внимательно разглядывал его ботинки.
— Чужой? — спросил он.
Никто не ответил. Окружной начальник двинулся к нему. Мы затаили дыхание.
И тут раздался голос моей прекрасной храброй сестрицы Вэнгеси:
— Эй ты! — Она обращалась ко мне. — Сбегай-ка поскорей и купи мне порошок «Омо». Лучший в мире стиральный порошок!
Желанный эффект был достигнут. Окружной начальник повернул голову к Вэнгеси. Она стойко выдержала его взгляд. Его преподобие украдкой скользнул за спину начальника и тоже смотрел на Вэнгеси, только он был больше похож на похотливого козла, чем на верного слугу закона. Сапожник невозмутимо стучал молотком, Джимми лаял, и окружной начальник Робинсон уехал.
А он остался и спас наши подметки. Он был таинственным и непонятным — теперь это ясно, когда вспоминаешь всю эту историю. Большой выпуклый лоб, пристальный взгляд чуть прищуренных глаз. Он не мог «рассказать все». А может, он был чуточку не в своем уме? Столько выпало людской жестокости на его долю, что он, наверно, придумал себе что-то хорошее, чтобы хоть немного скрасить существование. Несколько лет спустя в том домике поселился ничем не примечательный бакалейщик, и, когда я проходил мимо, я каждый раз думал: а не навлекли ли мы на себя проклятие тем, что не поверили сапожнику? Ведь очень скоро всем стало ясно, что его единственная цель в жизни — чинить наши прохудившиеся подметки, которые шагали дорогами жизни непонятно куда и зачем; скорее всего, совсем не туда, куда следовало бы.
