Густав Беннеке - Современная норвежская новелла
— Сатана! — Этот возглас принадлежал лопарю Равдоле, который был так же зол, как и Юллус.
Они обменялись в темноте крепкими выражениями, но их никто не слышал; слова разлетались в клочья, едва вылетев из глотки, кувыркнувшись в воздухе, они успевали царапнуть сознание лишь каким-нибудь одним неузнаваемым звуком. И вдруг обычные человеческие слова, точно таинственное заклинание, заглушили кипение ветра:
— Карманный фонарик!
Чья-то заботливая рука вытащила карманный фонарик и зажгла его. Светящийся конус, как волшебная палочка, пробуравил снежную мглу. Люди выпутывались из парусины, снег ледяными иглами вонзался в кожу; согнувшись на ветру, они прикрывали глаза рукавицами. От оглушающего грохота им казалось, что они находятся в шлюпке, которую ураган швыряет по волнам океана. В луче, прорезавшем темноту, было видно, как мимо мчатся снежные хлопья, похожие на протянутые горизонтально трепещущие белые ленты, сверкающие, как стекло.
Наконец все, хотя и с большим трудом, выбрались из палатки. За ночь парусина провисла под тяжестью снега, одна из оттяжек отвязалась и стойка упала. Стены палатки то надувались от ветра, напоминая щеки трубящего из последних сил трубача, то обвисали и втягивались внутрь. Палатку чуть не унесло, пока люди заново крепили ее: один из углов вырвался и забился, как крыло птицы. Рабочим удалось поймать и закрепить его. Повернувшись спиной к ветру, они трудились как одержимые. Стены палатки прижали к земле санями, на которые для тяжести насыпали снег. Дверь завязали с обеих сторон, оставив лишь маленькое отверстие, чтобы пролезать внутрь.
Было пять часов утра.
Буран бесновался весь день, и всю ночь им был слышен противный свист телеграфных проводов, напоминавший заунывную мелодию, выводимую множеством музыкальных инструментов, будто сама жар-птица выпорхнула из рук Стравинского, чтобы вовлечь их в свои затейливые танцы. Время от времени свист затихал, но потом возобновлялся с новой силой. Снежные комья отбивали на стенках барабанную дробь.
Наконец погода переменилась, стало тихо и повалил мокрый снег.
Бригада линейных рабочих продвигалась по горному массиву вдоль плоскогорья Бескадес. Красные, обветренные лица выглядывали из-под тюленьих шапок, словно маски из папье-маше. Сапоги покрывала ледяная глазурь, кое-кто был в катанках, делавших походку неуклюжей. Куртки от мороза затвердели, как гипс. День за днем люди по очереди тащили тяжелые санки. Мотки металлического провода, инструменты, провиант и палатки должны были двигаться вперед. Все время вперед.
Рабочие бились над поваленными телеграфными столбами. Наперекор непогоде, ветру и темноте, в мороз и в метель они трудились над обожженными динамитом столбами, час за часом, день за днем, месяц за месяцем. Всегда одна и та же история. Солдаты, отступая, взорвали телеграфную линию и превратили эту часть страны в «ничейную землю». Линейным рабочим пришлось начинать заново на голом месте.
Бригада с трудом продвигалась от одного взорванного столба к другому, один за другим сращивала она обломки столбов.
— О-о-ой-ой!
Равдола со стоном отшвырнул веревку саней; сверкнув желтыми от табака зубами, он повернулся к напарнику. Дыхание белым облаком вырывалось изо рта. Это Равдола раздобыл для бригады ездовых оленей, когда бригада работала осенью на западном склоне. Но с началом снегопадов оленей пришлось отпустить, толстый слой снега скрыл мох и вынудил оленей уйти на восток на зимние пастбища, там снега выпадало гораздо меньше. Лопарь пропустил сквозь зубы табачную слюну, выразительно сплюнул, вытер тыльной стороной ладони уголки рта и зашел за скалу. После него на снегу осталось табачное пятно, похожее на розу.
Юллус прицепил к сапогам кошки — снова, бог знает в который раз, ему предстояло подняться на столб. С самого рассвета мел густой снег, монотонно гудели натянутые провода. От их заунывного гудения у Юллуса кружилась голова. Мотки провода лежали приготовленные на носилках, изоляторы болтались у Юллуса на поясе и тихонько позвякивали при каждом движении, как колокольчики на оленях. Ему недоставало оленей.
Бригада работала в полосе густого снегопада. Юллусу было видно, как она тянулась за перевал на несколько километров. По его расчету уже наступил полдень, воздух был холодный, подернутый дымкой, с моря долетали порывы ветра. На севере над вершинами гор светилось слабое синеватое сияние. Взбираясь на столб, Юллус чувствовал телом упругую тяжесть ветра; кошки стали держать крепче, когда он миновал шов. Неожиданно ему в нос ударил запах горящей бересты.
— Колдун этот Равдола, разжег-таки огонь! — крикнул Юллус вниз.
Внизу из-под капюшона меховой куртки вырвался смех.
— У этого Равдолы и голая скала загорится, — сказал Педер Евнинген, невысокий человек со светлыми прозрачными мальчишескими глазами; он поморгал и негромко засмеялся в рукавицу. У Педера не хватало двух передних зубов.
— Вот дьявол!
Это уже Равдола, его крик пробился к ним сквозь вой ветра. Лопарь прибегал к крепким выражениям, когда у него что-нибудь не ладилось. Из-за метели голос Равдолы казался похожим на блеяние овцы. Но огонь уже весело пылал, Равдола сидел в яме и наполнял снегом закопченный кофейник.
Ветер намел на склоны снег, оставив голыми лишь вершины. Легче всего двигаться было вдоль гребня хребта. Правда, на основных перевалах было небезопасно из-за мин, в районе Соловоми олени уже не раз подрывались на минах.
Склоны не предоставляли людям убежища от непогоды. Кругом было голо и пустынно. Легкое позвякивание проводов, как аккомпанемент, сопровождало работу бригады. По сравнению с ветром, свистящим над головой, это были мирные рабочие звуки.
Юллус закрепился на верхушке столба и бросил испытующий взгляд назад, на длинный ряд столбов. Столбы уходили вдаль. Телеграфная линия тянулась через поселки и пустоши, подобно нити Ариадны. Юллус расправил плечи. Все правильно. Он попытался разглядеть товарищей, работавших под ним, но не увидел их, можно было лишь догадываться, в какой точке снежного вихря они сейчас находятся. Юллус обмотал крюк изоляцией, откусил провод щипцами и закрепил его, потом отер с лица снег. Снег толстым слоем покрывал козырек шапки, попадая на кожу, он таял и тек по шее. Здесь наверху, между проводами, ветер был еще злей.
Юллус прижался лицом к столбу и почувствовал запах креозота.
— Эй-эй! — заорал Равдола, размахивая руками. — Кофе-е!
Это был долгожданный призыв. Он означал недолгий отдых и тепло. Крик прокатился по склону от человека к человеку; как белые медведи, рабочие выныривали из снежной круговерти, подходили к костру и рассаживались вокруг. Бригадир Юллус, Педер Евнинген, Торсен — серьезный, как пастор, легкомысленный Маркус, светловолосый великан Длинный Крестиан, Хенриксен с темными цыганскими глазами. Вся бригада.
— Ну вот, опять!
Хлеб замерз. Так было каждый день. Нож скользил по корке. Люди грели хлеб над огнем, и он начинал благоухать, как свежеиспеченный, но был не мягче сухаря. Педер Евнинген обмакнул кусок в горячий кофе и отвернулся от товарищей.
— Не лейтенантская пища, — проворчал он.
— А ты и не лейтенант, — усмехнулся Юллус и налил в кофе сгущенного молока.
Педер Евнинген поморгал, провел указательным пальцем под носом и поправил шапку.
— Это точно, — сказал он. — Будь мы военными, нас бы снарядили не так. Тех, кто выучен разрушать, снаряжают куда лучше. А мы что, тянем провод, и все дела. — Он горько усмехнулся, обмакнул хлеб в кофе и шумно отхлебнул.
Равдола вытащил из своего кожаного мешка несколько поленьев и подбросил их в костер. Языки пламени взметнулись вверх и зашипели, лизнув снежинки. Погода постепенно прояснилась, снегопад прекратился, и воздух вокруг рабочих вдруг сделался сверкающе чистым.
— Тот, кто разрушает… — подхватил Юллус, отложив в сторону нож; он смотрел на огонь, и в глазах его появился странный светлый блеск. — В мире всегда есть кто-то, кто разрушает, — медленно произнес он, — но, по-моему, надо радоваться, что мы из тех, кто не разрушает, а строит. Нам нечего стыдиться! — Он вытащил трубку, табак и, прежде чем набить трубку, смочил языком щепотку табаку. — Мы здесь тянем провод, — сказал он, — и можете не сомневаться, что сейчас в мире тысячи наших товарищей тоже тянут провод…
Юллус втянул в трубку пламя спички, и его худые щеки ввалились; он поджал колени к животу и обвел людей отсутствующим взглядом, будто смотрел сквозь них на ту белую дорогу, по которой они пришли.
— Мы протягиваем провода между людьми, чтобы они не потеряли связи друг с другом, — прибавил он, и голос его был спокоен и тверд, как у человека, который уверен в своей правоте.
— Вот именно, черт побери!
