Акилино Рибейро - Современная португальская новелла
— Сегодня я могу заплатить тебе только половину.
Вашку, сунув руки в карманы, продолжал смотреть на хозяина.
— Хорошо. Давайте.
Взяв деньги, Вашку пересчитал их.
— Не хватает двадцати эскудо.
Кальвани побагровел, выругался и схватил бутылку.
— Вор ты эдакий! Не будь…
Вашку тоже схватил оказавшуюся под рукой железку, не сводя пристального взгляда со старика. Кальвани не выдержал и швырнул в него бутылкой. Вашку присел на корточки, бутылка пролетела у него над головой и вдребезги разбилась о каменный пол. Прыгнув, Вашку оказался рядом со стариком и схватил его за руки.
— Сейчас же выкладывай остальное, вор!
— Пусти меня, убийца!
Но тут объявили номер воздушных акробатов, и Вашку выпустил старика. Кальвани вынул еще двадцать эскудо и отдал их акробату.
Номер начался. Увидев Вашку высоко, под самой крышей, Кальвани почувствовал зависть к его молодости и силе, но проволока, на которой держалась трапеция, могла оборваться… Это верная смерть и единственно возможное возмездие за нанесенную ему обиду…
Ночью Кальвани не мог заснуть. Ворочался на краешке тюфяка, не занятом могучим телом спавшей рядом жены. В темноте перед его глазами вставала сцена, разыгравшаяся между ним и Вашку, и он задыхался от бешенства и бессилия, понимая, что не может должным образом ответить на оскорбление.
Поднялся ветер, который упорно проникал сквозь широкие щели в дощатых стенах. Кальвани накрылся пальто, лег поудобнее.
Жена шумно дышала во сне, и его раздражал этот глубокий, невозмутимый сон. Ему снова вспомнилось, с каким успехом и блеском выступал его прежний цирк. И горько стало, когда он сравнил ту свою жизнь с теперешней, которая, собственно, и не принадлежала ему. Нет, не думал он, что придется на старости лет кочевать вот так, с одной ярмарки на другую, по глухим захолустьям. Отец его был итальянец, а он родился в Испании, работал с юных лет. Вспомнил Кальвани и альбом, где на фотографиях была запечатлена артистическая карьера его семьи. Давно не раскрывал он этого альбома, а когда случалось, невольно сжимал кулаки при одном только взгляде на фотографии дочерей и с трудом подавлял в себе желание их разорвать. Это с ними, с дочерьми, вошло в его жизнь несчастье, и сколько раз он повторял себе, что уж лучше бы они совсем не рождались. Их было три, все белокурые, в мать. Как он потом сожалел, что выбрал в подруги такую женщину. Они повстречались в Барселоне… Да! Испанию он тоже ненавидит. Будь у этой женщины кровь Кальвани, она не родила бы на свет таких дочерей.
Вынужденный отстаивать для себя место на тюфяке и раздраженный невеселыми мыслями, он толкнул спящую жену и грубо выругался.
Он слишком поздно понял, что неудачно женился, когда ничего уже нельзя было исправить. К тому же он не находил себе ни малейшего оправдания и решил утешаться мыслью, что против судьбы ничего не поделаешь. Сначала младшая убежала из дому. Вся в мать уродилась… Только и мечтала найти покровителя, чтобы самой не работать. Живую или мертвую, решил он разыскать ее во что бы то ни стало. Даже пообещал хорошее вознаграждение одному надежному человеку, но вынужден был отказаться от его услуг, убедившись, что у того ничего не выходит. Именно с тех пор и пошли его неудачи… Проклятые женщины… А ведь она была лучшей артисткой его труппы. Он и сейчас помнил, как легко и грациозно вспрыгивала она на лошадь. И с досадой признал, что была еще к тому же красива… Больше он ее не видел. Женщина, которая в свое время тоже сбежала из дому, чтобы выйти за него замуж, вступилась за Ванду. Он отстегал ее хлыстом, когда она сказала, что Ванда сбежала потому, что ей опостылела бродячая жизнь. Пришлось вырывать жену у рассвирепевшего мужа. Тогда понадобилось трое мужчин, трое сильных мужчин, чтобы с ним справиться. Он снова вспомнил ссору с Вашку и прикусил губу от мучительного презрения к себе.
Потом накрылся с головой, чтобы не слышать завываний все усиливающегося ветра, и попробовал уснуть. Но это ему не удавалось. Ладно! Раз так, тогда нынешней ночью, чего бы это ему ни стоило, он подведет итог прожитой жизни.
Яростный порыв заставил старика содрогнуться. А ветер все крепчал, кидался на дощатый барак, словно хотел снести его с лица земли. И старику казалось, что он на дряхлом судне, которое треплет буря.
Послышался звук, будто кто-то с силой рванул ткань. Он поднялся, зажег свечу и стал будить остальных. Затем выбежал наружу, но в ночном мраке ничего нельзя было разглядеть.
— Вставайте! Что-то случилось…
Двое мужчин ощупью добрились до того места, где были закреплены концы канатов, женщины поспешили за ними. В темноте раздавались лишь ругательства старика, детский плач да иногда причитания сеньоры Кальвани: «Ах, какое несчастье… какое несчастье…»
Брезент был разорван. Дыру кое-как заделали, но починку отложили до утра: утром станет видно, какой урон нанес им ураган. Оказалось, дыра около шести метров. Под таким куполом циркового представления не дашь. Кальвани решил, что во всем виновато сельское управление, загнавшее их на вершину холма, и пошел объясняться. Он заплатил за место, так пусть ему дадут возможность продолжать представления в более подходящих условиях. Но, несмотря на все его доводы, он добился лишь позволения перенести цирк на площадь, когда закроется ярмарка.
Цирк перебрался на площадь, но один номер из программы пришлось исключить: заболел Кальвани. До нового места он добрался с трудом. Мучительный, словно глубокие стоны, кашель терзал его грудь. Лицо, недавно румяное и загорелое, стало мертвенно-бледным, а редкие седые волосы топорщились, словно колючки ежа. От жара потрескались губы. Тонкий нос сделался почти прозрачным. Он бредил.
— Подайте мне фрак! Скорей, скорей! — Приподнявшись на постели, он тянул вперед руки. — Лошадей! Лошадей на манеж! — И махал правой рукой: ему казалось, что он щелкает хлыстом. Но тут же падал на грязную подушку. Он улыбался, лежа в сколоченном из досок бараке, куда сквозь бесчисленные щели врывался ветер, потому что видел в бреду былое великолепие своего цирка. Бранил униформистов за то, что их золотые пуговицы недостаточно начищены.
— Ванда! Моли! Когда же вы выйдете на манеж?
В жару лихорадки он видел, как шло цирковое представление, слышал, как гремел оркестр. Подобно нарядной сверкающей карусели, проносился перед ним его цирк, огромный, переполненный зрителями, с ложами, обитыми алым бархатом, с акробатами, перелетавшими с трапеции на трапецию, с бегающими по кругу красивыми лошадьми.
— Скоте, моя лошадка, вот тебе! — Он тянул ладонь, будто на ней лежало лакомство для его любимицы. — Для сегодняшнего представления нарядить лошадей в голубое. Слышите? Ну что вы стали? Пошевеливайтесь! — И смотрел вверх, словно с восхищением следил за опасным номером под куполом цирка. — Спасибо, спасибо… Очень хорошо, — растроганно благодарил он акробата.
Сеньора Кальвани, едва сдерживая слезы, укрывала его до самой шеи, но больной, мечась в жару, все с себя сбрасывал.
— Лошадей на манеж! Лошадей!
Он видел коричневые фраки и белые чулки униформистов… Слышал, как играет оркестр, и пытался дирижировать. Наконец, устав, он тяжело вздохнул и вытянулся на постели. Но бред снова перенес его в шумный мир ярмарок, каруселей, шарманок.
— Твой цирк — настоящая дрянь, Эдди! — Он стукнул что было силы кулаком по кровати. — У тебя — одни клячи, а у меня — настоящие лошади! Твои, проклятый, с голоду дохнут… Ах, мой лучший клоун! Пустите меня, пустите!.. Я убью его! Бамбини! Убью тебя, подлый пес! Жалкий паяц!.. Неужели… стоило красть деньги, чтобы получился такой балаган? Настоящая дрянь… Нет, это не цирк… Прыгай, если ты мужчина!
Занавеску, отделявшую постель больного от барака, приподнял Вашку и спросил у сеньоры Кальвани, не нужно ли чем помочь.
— Может быть, позвать доктора?
Остальные артисты труппы грелись у глиняной плиты, тихо разговаривая. Их лица выражали тревогу и ожесточение.
— Если мне не заплатят, завтра же уйду, — угрюмо проворчал один из мужчин.
— Я тоже, — буркнула мисс Бетти.
— А если старик умрет?
— Похоронят.
Жестокость коллег ужаснула мисс Тринидад.
— Но мы не должны их бросать.
— А чем мы можем помочь, если у нас нет денег?
— Может быть, завтра будет хороший сбор…
— Но старуха не хочет, чтобы мы работали, пока муж болен.
Молодой белокурый циркач посмотрел на рваные подметки своих башмаков:
— Не советую полагаться на их обещания.
Мисс Бетти сделала предостерегающий жест. К ним подходила сеньора Кальвани. Но она слышала конец разговора и, покачав головой, твердо сказала:
— Представление состоится.
К вечеру того же дня по поселку двинулось шествие. Впереди на ходулях шел один из артистов в широких красных штанах, которые развевались на ветру, как флаги. Он громко выкрикивал в картонный рупор:
