Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978
На плато Сэнгокухара солнце уже значительно склонилось к закату, небо заволокли тяжелые грозовые тучи, и от этого унылый пейзаж казался еще печальнее.
— Смотри-ка, ослинник цветет! — неожиданно говорит Дзюн-тян. Вот уж не ожидала, что мужчина станет интересоваться цветами…
— Да, да… — неопределенно отвечаю я.
— Как сказать по-английски: «Плато Сэнгокухара расположено значительно ниже уровня воды в озере?» — спрашивает у меня Дзюн-тян. — Когда я один поеду с экскурсией, мне не справиться с этой фразой, — и тотчас же, достав из кармана записную книжку, выжидает удобный момент, чтобы записать мой ответ. Я сразу же перевела ему эти слова и вдруг подумала, что, хотя на сей раз перевод куда точнее моих недавних упражнений, фраза получилась какая-то скучная, бесцветная.
Когда мы проезжали через деревню Миягино, дорога сузилась. Вдобавок стал накрапывать дождик. Не успели мы оглянуться, как он хлынул как из ведра с характерным для грозы шумом. В один миг все кругом заволоклось пеленой дождя.
Это был ужасно унылый, хотя и полный тревожного шума вечер. Дзюн-тян сидел, закрыв глаза, откинув голову на спинку сиденья, и рукой, изящно покоившейся на брюках с аккуратно заглаженной складкой, выстукивал какой-то мотив. Присмотревшись, догадываюсь, что это «Песня об Эллен Келлер». Я тоже, в несколько расслабленном состоянии, — ведь работа уже закончена! — в полузабытьи рассеянно смотрела на дождь.
Вот почему и мы, и шофер, иными словами — трое японцев, сидевших на передних местах в автобусе, совсем не заметили, что сзади к автобусу вплотную пристроился джип и непрерывно сигналит, требуя дать дорогу. Внезапно, чуть не своротив набок низко нависший карниз убогой деревенской лавчонки, этот джип вырвался вперед и резко затормозил перед самым нашим автобусом.
Человек в военной форме, наполовину высунувшись из джипа, что-то кричит. Но окна у нас закрыты, и к тому же по стеклам струится дождь, поэтому разобрать, кто он и что кричит, — невозможно.
— Похоже, это наш главный начальник… — приглядевшись, шепчет мне наш водитель и проворно опускает боковое стекло.
Сквозь дождь раскатами грома доносится злой голос капитана Линча:
— Эй вы, разини, скажите шоферу, чтобы получше смотрел назад, что у него на хвосте! — На бульдожьих бровях капитана светлыми каплями сверкают брызги дождя.
— Извините, пожалуйста… Дождь так шумит, что мы не слыхали сигналов! — сказала я, глядя прямо в его свирепую физиономию.
— Идиоты! Я и говорю — будьте внимательнее!
— Мы постараемся впредь следить как можно более внимательно, но… — Я вдруг почувствовала, что мои губы против воли складываются в улыбку.
— Ты что — смеяться?!
— Нет, что вы… — Все это было до того нелепо, что вся кровь невольно отлила у меня от лица.
Внезапно капитан Линч включил мотор, джип, подпрыгнув, проскочил вперед метров на двадцать — тридцать, остановился на самой середине дороги, да так и замер, посверкивая мокрым от дождя кузовом, будто маленький майский жук.
— Никак он хочет загородить нам дорогу… — шепотом чертыхнулся шофер. И в самом деле, капитан Линч, кажется, решил проучить нас.
Как-то незаметно вырастает толпа. Орава сорванцов-ребятишек, деревенские кумушки и девчонки, плюс собаки и даже целая воловья упряжка, влекущая кадки с удобрением… Все, несмотря на дождь, останавливаются и с интересом наблюдают, что будет дальше. А за автобусом уже стоят два грузовика, полные каких-то железных бочек. Кто-то орет: «Ну, в чем там дело?!» — а снизу приближаются два автобуса, битком набитые школьниками, и еще три легковые автомашины…
Пассажиры в автобусе, поняв наконец, что случилось, и, видимо, смирившись с тем, что из-за дождя, заливающего передние стекла, все равно не разглядишь, как там с машиной Линча, болтают каждый свое и, кажется, больше заинтересованы разглядыванием собравшейся толпы. Только капитан Диорио на самом заднем сиденье держит в левой руке сигару, а правой достал свою блестящую зажигалку и, не прикуривая, нервно щелкает ею, то открывая, то закрывая крышечку. При этом он опустил голову, словно бы всецело поглощен движением собственной руки.
Между тем капитан Линч, перекрыв движение на магистрали Хаконэ, хладнокровно не обращает никакого внимания на напирающую со всех сторон толпу. Это длилось долго, долго… Я выскочила из автобуса и, сопровождаемая насмешливым улюлюканием ребятишек, под дождем приблизилась к джипу.
— Господин капитан, мы просим извинить нас!
Он смотрит на меня, промокшую от дождя, спокойно сложив руки на штурвале руля, и ни один мускул не вздрагивает на его лице.
— Пожалуйста, простите нас. С обеих сторон скопилось много машин… — почти крикнула я, обеими руками вытирая капли дождя со лба, но и тут он не шевельнулся.
В этот миг мне почудилось, будто я натолкнулась на какую-то — и в хорошем, и в плохом смысле — огромную, первобытную энергию, свойственную капитану Линчу, свойственную Америке, ту самую, что вела первых переселенцев на Дальний Запад или породила грозную силу атомной бомбы или мощное производство чикагских боен, заводов Форда…
Внезапно, резко включив мотор, капитан Линч на полной скорости умчался сквозь дождь. Следуя за ним, наш автобус той же дорогой подкатил наконец ко входу в отель. Дождь к этому времени несколько поутих, но вечерняя мгла казалась гуще обычного. Пассажиры вышли, вышел и Дзюн-тян, все это время молчавший, словно каменный истукан, ушел и шофер. Я одна в каком-то оцепенении стояла в углу, рядом с местом шофера, но вдруг заметила, что в автобусе остался еще один пассажир.
Это был капитан Диорио. Он встал и, согнувшись, — может быть, просто, чтобы не стукнуться головой, — пошел по проходу между сиденьями.
— Капитан Линч — герой! — сказала я, стараясь, чтобы на этот раз мои слова нельзя было принять за иронию. — Теперь я поняла, почему ваша страна выиграла войну. Он настоящий американец! Американец в самом реальном виде!
— Ты взволнована… — мягко сказал капитан, опустив руки мне на плечи. Шум дождя за темными стеклами автобуса внезапно опять усилился. — Устала? — спросил капитан.
— Пустяки… — небрежно ответила я, понимая, что капитану явно не хочется продолжать разговор на эту тему. В этот миг я улавливаю в нем нечто сходное с моей чисто японской застенчивостью…
И, странное дело, из-за этого сходства я впервые испытываю к нему какое-то легкое презрение.
Для Соединенных Штатов Америки капитан — человек бесполезный. В нем явственно сочетаются слабость постороннего зрителя и душевное бессилие брюзги. Именно эта его слабохарактерность рождала здесь, в побежденной стране, приятную иллюзию, будто он понимает нас, будто между нами есть что-то общее… «Нет, капитан Линч гораздо лучше!» — с озорным вызовом мысленно шепчу я.
В полутемном автобусе не видно выражения моего лица, и, может быть, поэтому капитан Диорио, ничего не заметив, — впрочем, нет, сделав вид, будто ничего не заметил! — нагнувшись, берет меня руками за холодные щеки и легонько касается губами моего лба, у самого корня волос.
* * *Когда в душе поселяется непонятное беспокойство, нервы все время взвинчены, и тут уж ничего не поделаешь… Так или иначе, но и через несколько дней после этого эпизода стоило мне услышать телефонный звонок, как я уже настораживалась — ну, что случится на этот раз?
На следующий день после экскурсии в Бюро обратились с вопросом из серии тех, которые часто задают гости. К телефону подошла я. Спрашивали время отправления со станции Одавара спецпоезда для американских военных, идущего в Осаку. Я сообщила час и минуты, в ответ прозвучало «спасибо!», и я уже собиралась повесить трубку, как раздался новый вопрос: «Когда прибывает токийский поезд на станцию Шяйнэгэва?»
Станция Шяйнэгэва?..
— Вы знаете станцию Шяйнэгэва? — спросила я у Сакагути-сана, но ни он, ни все остальные не слыхали о такой станции. Я прошу уточнить название, но в трубке упорно твердят: «Шяйнэгэва!» Не зная, как быть, я прошу случившегося рядом Роуза взять трубку и вижу, что он, взглянув в расписание, что-то отвечает и, здоровой рукой указывая в справочнике на станцию Синагава, зачитывает время прохождения поезда.
С этого случая между Сакагути-саном и Дзюн-тяном возникла какая-то странная негласная пикировка. Несколько дней подряд вопросы, касающиеся железнодорожного расписания; поступали к нам в Бюро раз по двенадцать — тринадцать на день. При этом все, точно сговорившись, спрашивали, либо когда выходит поезд из Синагавы, либо когда он туда приходит. (Известно ведь, что уж если начнется какое-нибудь поветрие, так будь то моды или какие-нибудь события, так уже конца и края не будет…) Очевидно, в отеле оказалось много гостей, прибывших в отпуск из окрестностей Синагавы.