Егор Радов - Мандустра
Но если вы думаете, что мы перестали надевать наши любимые одежды и представлять самих себя на месте самих же себя, то глубоко заблуждаетесь. Более того, мы окончательно уверились, что произошедшее было не случайно и все надо оставить именно так, как оно и случилось. И хотя у нас двое детей — мальчик и девочка, даже они не знают подоплеки нашей жизни и любви. А впрочем: зачем им знать прошлое, пускай будут счастливы сейчас, в настоящем и в будущем. Ведь все мы — счастливая, дружная семья, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы они не думали никаких глупостей о своих родителях, о своем появлении на свет, в этот мир, и о том, в каком качестве их родители друг с другом познакомились. Я никогда им ничего не скажу, никогда! Пусть растут и спят спокойно — ведь я же их мама.
НЕ ВЫНИМАЯ ИЗО РТА
Зовите меня Суюнов. Когда я смотрю на себя в зеркало, меня охватывает восторг, изумление и счастье. Я дотрагиваюсь до мочек своих ушей большими пальцами рук — и истома нежности пронзает меня, словно первые пять секунд после введения в канал пениса наркотика кобзон. Я трогаю мочки ладонью и погружаюсь в сладкое бесконечное умиротворение, напоминающее пик действия ХПЖСКУУКТ. Я подпрыгиваю, хватаю мочки указательным и большим пальцами, начинаю онанировать, то разжимая, то опять сжимая их, и предчувствие великого, сильного, огромного оргазма обволакивает голову, повергая меня в трепет, блаженство и страсть; мочки будто заполняют меня целиком, я весь преображаюсь, теряю свет в глазах, понимание и стыд, и бешеный конец затопляет меня всего, отзываясь пульсацией крови во всем теле, судорожным сердцебиением и изливанием семени внутрь. Мне кажется, я не забеременел, я думаю, что могу ощутить сам момент зачатия, самоосеменения, и я боюсь умереть от любви и счастья в тот миг, и мне страшно, и все как волшебство. О, Иван Теберда!..
Сегодня было хорошо. Я припудрил уши, расчесал лобковую область и застегнул чемодан. Я решил полететь в Америку — страну педерастов.
Я — монолиз. Монолизы составляют примерно половину русских и четверть украинцев. Мы трахаемся через мастурбацию мочек ушей. Американцы — педерасты. Немцы — подмышкочесы, французы — говно. Австрийцы делятся на мужчин и женщин, папуасы различают двадцать девять полов. Теберда! Мне страшно думать о возможностях, открытых перед ними. Но извращения запрещены. Родился монолизом — дрочи уши. Если педераст — поступай соответственно. Я боюсь законов, боюсь отрезания своих ушей. Они так прекрасны, что если я смотрюсь в зеркало, я тут же возбуждаюсь и начинаю немножечко потрагивать мочки. И если это случается в общественном месте — ужасно! Мне не раз уже приходилось платить штраф. О, Теберда!
В детстве, когда я начинал заниматься этим за столом, тут же получал оглушительную пощечину от родителя.
— Люби в одиночестве! — выкрикивал он надоевшую общеизвестную фразу, написанную в каждом букваре. — Ты что, русский язык не понимаешь?!
— Понимаю, — отвечал я в испуге.
— Так вот, иди в туалет и там давай!!
— Там воняет.
— Мне наплевать! — восклицал человек, произведший меня на свет. — Ты должен вести себя прилично! Вот когда я умру, ты останешься один в квартире, и хоть обдрочись!
— К тебе вчера две муженоски приходили сосать… — говорил я, плача.
— Ах ты, гнида! — ярился мой гнусный отце-мать. — Я тебе дам!
И он стегал меня ремнем по плечам. Когда он умирал от несварения мочи, я додушил его. Мне хотелось отрезать его мерзкие уши, которые были много меньше моих, но я подумал, что это может вызвать подозрения у милиции, а наши милиционеры — дотошнейший народ. Они все белорусы и имеют по два влагалища на брата. Когда им нужно делать тю-тю, они обнимаются, целуются, называют друг друга машками и засовывают каждый другому по два пальца рук в эти влагалища. И так могут стоять часами. И постоянно — поцелуи, машки. Неудивительно, что их прозвали машками. Я их ненавидел, а они нас называли уховертками и постоянно пытались поймать на каком-нибудь нарушении закона о приличиях. Один машка меня особенно невзлюбил.
— Эй ты, уховертка! — кричал он мне. — Ты не за мочку ли схватился?!
Он шел на меня, смердя своими гордо выставленными влагалищами, которые налились кровью, как глаза навыкате.
— Никак нет, мой дорогой приятель и друг! — нехотя отвечал я.
— Смотри, упэрэ!.. — говорил машка и степенно уходил.
О, Теберда! Сколько они могут издеваться надо мной!
Сегодня я решил лететь в Америку. Там педерасты, а я — турист. Да, я хочу извратиться. Да, это стоит больших денег (американцам на все наплевать, кроме своих загорелых мужественных попок и денег). Да, я заработал у мерзких японцев, которые испражнялись мне в рот. Да, меня чуть было не застукали с этим, и мне пришлось отвечать, что я ел у самого себя (как хорошо, что говно у всех одинакового вкуса!). Но я хочу испытать все то, что видел когда-то в детстве, подсматривая за родителем, размотавшим все деньги, оставленные ему дедушкой, на разные забавы. Я хочу! И хотя у нас тоже в принципе можно найти любые удовольствия и радости, я хочу уехать. Я хочу увидеть другую страну, посмотреть на небоскреб и прикоснуться к заднице Американской Мечты — главному их монументу, стоящему где-то там. И я полетел.
2. В самолетеСтюардесса с большим хуем на лбу спросила меня:
— Коньяк, изжолку, мочу, воду?
— Я хочу кольнуться, — сказал я робко.
— Бой, ты, дурак, шутишь?! — рассердилась она. — Иди-ка быстро в туалет, подожди.
Я встал, но тут же самолет вошел в крутой вираж. Я упал на какого-то вьетнамца, напоминающего желе, и он начал меня обволакивать, урча.
— Ты — ласковый, как груша в моей стране! — воскликнул он.
— Иди в дупло! — крикнул я. — Я — русский!
Он выделял какую-то пахучую вещь, напоминающую клей. Он был страшно похотлив.
— Ты летишь в Америку, муздрильник… — мурлыкал он. Я не мог отпутаться от этого липкого человеческого существа. — Там свобода, там все. Ты — монолиз?
— Да, — агрессивно отвечал я.
И тогда этот гад начал раздражать мои уши своими щупальцами или чем-то еще, что выделяло тот самый клей.
— А! — заорал я. — Я не готов! Мне очень очень очень приятно!
Самолет опять сделал какой то идиотский вираж (очевидно, пилоты занимались тю-тю), и меня тут же отбросило от вьетнамца.
— Бой, ты здесь? — удивленно спросила стюардесса, которую я чуть не сшиб. Она направлялась к японцу с ночным горшком.
— Я вас люблю, человечинка моя! — насмешливо заявил я, дотронувшись до своих мочек.
— Быстро туда, — сказала стюардесса шепотом.
Я помчался в туалет и заперся там. Через какое-то время раздался стук. Я отворил, и вошла стюардесса с огромным шприцем.
— Что это? — оторопел я.
— Это — вань-вань! — гордо произнесла она. — Лучшее вещество, последнее достижение подпольных дельцов. Вводится в спинной мозг. Для тебя бесплатно, но ты должен поцеловать меня в щеку.
— Пожалуйста, — сказал я и поцеловал ее.
Она тут же стала красной; хуй на лбу эректировал, и глаза ее наполнились спермой.
— Невозможно… — выдохнула она. — Это — все… Я не знаю… не могу просить тебя еще…
— Мы договаривались только на один раз! — рассерженно заявил я, обнажая спину. — Попрошу соблюдать!
— Ну ладно, ладно… — залепетала она. — Я же просто так…
Я почувствовал ужасную боль, будто мне разламывали спину на две части, но как только я хотел повернуться и врезать этой гадине, тут же наступило такое бешеное наслаждение, тепло и счастье, что я упал прямо на туалетный пол, не обратив внимания, что ударился затылком об унитаз, я провалился в какую-то сладкую вечность, к которой лучше всего подходило простое, короткое слово «рай».
3. ВинтомЯ очнулся, когда самолет уже стоял на земле. Кто-то сильно стучал в дверь туалета, где я до сих пор лежал. Мочка моего правого уха была погружена в чье-то дерьмо. Это было немного приятно, но тут же я вскочил, немедленно вспомнив японцев. Спина страшно болела. Опять раздался нервный громкий стук.
— Открой, кто там, или я сорву тебе нос!
Я отворил, передо мной стоял пилот.
Увидев меня, он приосанился и произнес:
— Простите меня, сэр. Я думал, это Джонс, сэр. А это вы, сэр. Добро пожаловать в Америку, сэр.
