Эдуард Петишка - Свадебные ночи
— Когда мы жили в Праге, все было не так, — попыталась она приблизиться к волновавшей ее теме.
Он кивнул и проглотил кусок.
— Каждый год какой-то мир кончается и начинается другой, — сказал он. — И потом с трудом вспоминаешь эти ушедшие миры.
— Кто как.
— Кофе будешь?
— Да.
Выпили кофе. Было уже довольно поздно, его ждал театр, а ей все не удавалось начать разговор.
— Ты не обидишься — мне пора в театр, — извинился он, — но мы, конечно, еще увидимся. Я пробуду здесь три дня. Хочешь билеты на какой-нибудь спектакль? Только скажи…
Она отказалась.
К автобусу она поспела в самый раз, чтобы найти место. Села, стала смотреть в запыленное окно: по площади в свете летнего заката шли люди. А может, мне и вовсе не стоило к нему ездить? — засомневалась она в целесообразности своего посещения. Чего я, собственно, ждала? Надеялась, что каким-то чудом выберусь из закоулка, где топчусь уже несколько лет? А закоулок-то на самом деле просто тупик…
Автобус выехал из города. Он останавливался на перекрестках посреди полей. Ветра не было, светлые волны пшеницы стояли не шелохнувшись, виднелись деревенские крыши, и деревья тянули к сияющему небу неподвижные ветки. Нигде ничего не происходило. Все выжидало на своих местах без всяких изменений, даже как будто протестуя против каких-либо перемен. Весь мир был доволен тем, что есть.
Наконец снова замелькали дома. Когда она сегодня уезжала отсюда, все находилось в движении: люди, машины, даже дым над крышами. Сейчас все замедлилось и остановилось. Тем более что все это движение ни к какой цели не вело.
Автобус остановился перед аптекой. Женщина почувствовала, как на нее наваливается тяжесть всего пережитого за последнюю неделю, с той самой минуты, когда увидела на афише знакомое имя; к этому бремени добавилось еще и все то, что накапливалось на душе последние несколько лет.
Она миновала распахнутые настежь двери аптеки, за прилавком мелькнул муж, он ее не заметил, погруженный в чтение рецепта; она медленно прошла мимо витрины, где рядом с пожелтевшим призывом собирать лекарственные растения вызывающе алела афиша с именем актера, напечатанным жирным шрифтом. И сюда добрался! Еще днем его тут не было. Его имя… Везде, везде…
В квартире на втором этаже никого не было. Через распахнутые окна в гостиную лился теплый аромат сада, лежащего в тени дома. Солнце еще не зашло, и его яркие, сверкающие лучи, словно за последнюю надежду, цеплялись за верхушки берез. В саду гуляла мать мужа с пятилетним Михалом и семилетней Маркеткой.
Отсюда, со второго этажа, дорожки сада, пересекающиеся строго под прямым углом, напоминали карту для настольной игры. Дорожки сбегались к небольшому бассейну. Бабушка и дети как раз подошли к нему. Маркетка опустилась на колени и принялась вылавливать прутом ряску. В эту пору бассейн всегда затягивался ряской, а широкие, похожие на блюдца листья каких-то сорняков закрывали бетонные бортики бассейна. Весело было ловить ряску или рвать эти необычные листья. А Михал стоял спиной к бассейну и с непонятным интересом смотрел в небо.
Спрятавшись за шторой, она внимательно наблюдала за своими детьми. Как ей хотелось бы ошибиться — все было бы куда проще!
Вдруг кто-то прикоснулся к ней. Она вздрогнула.
— Ужинать будем? — спросил муж. На нем уже не было белого халата, а руки, которые он положил жене на плечи, пахли мылом. — Ты что? Испугалась?
— Я как-то задумалась, — рассеянно улыбнулась она, — смотрела на детей и задумалась.
Он тоже глянул вниз.
— Маркета опять шалит. Чуть бабушку не свалила, — сообщил он.
— Маркета всегда шалит.
— Я тоже шалил. И вот дошалился, правда?
— В аптеке много не пошалишь!
— Я думаю! — заявил он с удовлетворением.
Она не помнила, чтобы муж чем-нибудь был недоволен. Во всем он знал меру и не пытался ее переступить. Он не тянулся к тому, чего не мог достичь, и поэтому жил в мире сбывшихся надежд и осуществленных стремлений — свои мечты и желания он благоразумно ограничивал заранее определенными рамками.
Оживленнее всего муж бывал перед ужином. А после все его движения и вообще всякая деятельность были лишь подготовкой ко сну. Она хорошо знала образ жизни своего супруга, подчинялась ему, и в то же время он нагонял на нее скуку. Сейчас муж был еще оживлен.
Он последовал за ней на кухню и стал наблюдать, как она готовит ужин.
— Что новенького? — осведомился он.
— Ничего.
— Когда я езжу в город, всегда узнаю какие-нибудь новости.
Она резала в большую кастрюлю кнедлики, разбивала яйца, мыла под краном помидоры — все такие знакомые и будничные дела. Ей это было противно. И казалось недостойным. Сейчас ей следовало решать серьезные вопросы, а не вытаскивать из яичного белка попавшие в него кусочки скорлупы.
— Поди позови их, — попросила она мужа.
Он подошел к окну, кликнул детей и с удовольствием оглядел сад. Дорожки под прямым углом — это была его идея. Одно огорчало — до чего упорно держится ряска. Чистить бассейн он предпочитал механическим способом, а не химикалиями. Но ничего не помогало. Впрочем, утешил он себя, ряска такая ярко-зеленая, и если взглянуть с этой точки зрения, то и огорчаться не стоит. На все нужно смотреть с соответствующей точки. Самое худшее — оценивать весь мир, придерживаясь лишь собственной позиции. Тогда никогда не будешь счастлив. Нет, тогда в жизни никогда не изведаешь удовлетворения.
Она сняла с плиты кастрюльку и достала с полки тарелки. Прибежали дети, подставили ей свои мордашки. Она их наспех поцеловала, но даже в спешке успела заметить, что личико у Маркеты теплее, чем у Михала. Совсем разные, все больше убеждалась она, разные до мелочей.
— О чем задумалась? — В дверях кухни, покачивая головой, стоял муж.
— Ни о чем, — ответила она, и снова стала раскладывать еду в тарелки. — Все-то ты спрашиваешь, что было да что происходит! — перешла она в атаку.
В действительности же она боялась одного-единственного вопроса, но он его никогда не задавал. Ее удивляло, что даже свекровь не замечает разницы между Михалом и Маркеткой. Муж, разумеется, думал только о том, о чем ему хотелось думать.
Однажды, с полгода назад, когда она уже не могла этого выдержать, она сама опрометчиво начала разговор.
— Тебе не кажется, — спросила она тогда мужа, — что Михал какой-то странный?
— Думаешь, у него температура?
— Нет. Я не о том.
— Что значит «странный»?
— Ну, не такой, как Маркетка.
— Еще бы! — расхохотался муж. — Так уж повелось, один человек такой, а другой совсем иной.
Он не желал понимать ее, и был таким самоуверенным в своем благодушии.
— Он даже играет совсем иначе, чем Маркетка в его возрасте.
— На то он и мальчик! — ответил муж, и на этом проблема кончилась. Для него, но не для нее.
Ей необходимо было выговориться, и она искала слушателя. В минуту слабости дошла до того, что бросилась искать совета у подруги. Как будто не убеждалась много раз, что словом «подруга» женщина называет другую женщину, которой удается искусно утаивать свою враждебность.
Как бы между делом она поведала этой подруге трогательную историю:
— Вообрази, вчера я получила письмо от своей одноклассницы, с которой не виделась много лет. У нее двое прелестных детей — мальчик и девочка. Она и фотографию мне прислала. Такие очаровательные дети! А она несчастна… Мучается, что дети у нее от разных отцов. Понимаешь, один ребенок от мужа, а другой от любовника, с которым она уже сто лет не встречалась…
— А муж знает?
— Нет.
— Так чего же она мучается?
— Я тоже не понимаю. Может потому, что любовник ничего об этом не знает.
— Ну, из-за этого я бы не стала терзаться, — сказала подруга. — Посмотри на это дело так: если бы она овдовела и снова вышла замуж, все равно дети у нее были бы от разных отцов.
— Конечно, конечно, — согласилась она, хотя у нее было весьма отчетливое чувство, что разговор пошел совсем не о том, что ее мучило.
Потом подруга спросила фотографию тех детей, и она была вынуждена делать вид, что ищет в ящиках и не находит. Было чистейшим злорадством заставлять ее рыться в ящиках. Очевидно, она сделала промах, ища совета у подруги. Но ее беспокойство было сильнее, чем страх проговориться и выдать себя.
Она накладывала еду на тарелки, тщательно следя, чтобы дети получили одинаковые порции. Не делая различия в возрасте, она поровну делила между ними сладости, напитки, похвалы и наказания и все время контролировала себя, чтобы хоть внешне проявлять к дочери столько же любви, как и к сыну. Она понимала, что такая уравниловка не на пользу детям, потому что всякая уравниловка только подтверждает и усиливает неравенство. А может, этим она пыталась уравнять то, чего нельзя было уравнять. Сын был не такой, как дочь. Тише Маркетки, и в свои пять лет он глядел на окружающий мир задумчиво и недоверчиво, а порой даже с презрением. Словно глазами мальчика смотрело грехопадение матери, меж тем как ее взгляд выражал кажущееся безразличие — единственное оружие слабых до тех пор, пока у них не накопится достаточно ненависти, чтобы ринуться в бой.
