Мартти Ларни - Современная финская новелла
Наверно, иногда они жили и мирно. Но в памяти осталось только это: брань, побои, страх, будто ничего другого и не бывало.
Черная туча.
В этом доме теперь живут другие люди, до которых ей нет никакого дела.
Она подошла к дому, где жила ее вдовая подруга Майре. Майре могла быть во дворе или в огороде, и при виде подруги радостно помахать ей рукой, перекинуться с ней словечком, — эта мысль согревала Анни.
Но Майре не было видно, и Анни ничего не оставалось, как идти дальше. Опять начал побаливать большой палец на ноге. Это был особенный палец. Ноготь его загибался внутрь, и острый край врезался в мякоть. Кончик пальца воспалялся, опухал и очень ее беспокоил.
Однажды пришлось даже обратиться к врачу, поехать в город, в клинику. Это было больше года назад. Врач удалил весь ноготь и сказал, что теперь уж он расти внутрь не будет.
Но он продолжал расти. Так ничего и не помогло.
Она и не пошла бы туда, да Вилле и дочери настояли. Сказали, что им надоели ее вечные стоны.
А как же ей не стонать, если так больно?
Случись Майре на участке да поговори они немного, может, на этот раз палец и не дал бы о себе знать.
А сейчас она снова была той самой Анни, у которой болел палец и которая, прихрамывая, ковыляла по скверной дороге. Рот ее скривился, глаза стали мокрыми от слез. Она старалась сжать губы, надеялась, что никто не следит за ней из окон. Частных домов здесь было видимо-невидимо. Эти участки местные власти приобрели у Мякеля. Жили здесь молодожены. Да еще такие юные…
Вот тут, к примеру, бывший работник столярных мастерских с женой и детьми. Мастерские закрыли, рабочие оказались на улице. Говорят, что теперь этот работяга пропадает в пивных и готов пристать к любой компании, что едет в город за бутылкой.
А жена его плачет, по глазам видать.
Анни умела узнавать по глазам женщин, что́ у них творится дома.
Старое здание бывших столярных мастерских теперь пустует. Владеют им местные власти. Когда умер хозяин, старый Юссила, сын его не пожелал оставаться в этом «захолустье», как он выразился. И, говорят, уехал куда-то, за большими деньгами. Недаром Майре звала его спесивым дураком. Еще в школе он не желал ничем заниматься. Жил у отца на всем готовеньком, а теперь, вишь ты, захотелось ему стать барином. А на то, что сотни людей остались без работы и хлеба, ему наплевать.
— Но, по правде-то говоря, — успокаивала себя Анни, — ведь почти каждый что-нибудь себе да нашел.
Куда уж ей осуждать такого человека как Тапани Юссила. Он же с малых лет не знал счету деньгам.
— Да что они там нашли, — возражала Майре, — кукиш с маслом.
Майре, та осуждала. Сама-то из богатой семьи, хоть и пошла замуж за рабочего. Ей не было дела до других, до того, что о ней скажут. Зато для Анни она была такой доброй, такой верной подругой. Дурного слова не бросит, не глянет зло — не то что другие.
Майре не боялась осуждать.
Вот Анни поравнялась с домом Савикко, самым большим и ладным домом в селении. Гордо стоял он посреди высоких берез, утверждая славу своих хозяев. Все вместе здесь походило на хорошую усадьбу. Большие лужайки и нарядные клумбы, посаженные чужеземные ели и лиственницы, сад с каменной изгородью, почти до самой дороги. Через калитку можно было увидеть тенистый двор, густую изгородь из сирени, белые стол и стулья с тонкими гнутыми ножками. Главное здание находилось в глубине. Ближе к дороге стоял старый амбар, который скрывал жизнь дома от посторонних взглядов.
Но и в этом доме оставался лишь один из сыновей поддерживать в нем порядок. Был он не без причуд, но вполне приличный человек.
Проселочная дорога, обогнув дом, свернула к шоссе и слилась с ним. Отсюда хорошо просматривалась центральная часть села; виднелись магазины: один кооперативный и два частных, два-три банковских здания, бензоколонка, молокозавод, откуда уже давно не получали ни молока, ни молочных продуктов, и, конечно, жилые дома — красивые частные домики. Дорога здесь в центре покрыта асфальтом, идти по ней было легко, да и палец успокоился.
Кооперативный магазин Анни считала своим. Она была постоянной его покупательницей, потому как Вилле велел брать товары только там, да и девочки говорили: нечего нам кормить частников.
Продавщицы в кооперативе были вежливые, никто из них не смотрел на Анни свысока. На ее приветствия они отвечали рассеянной улыбкой. Молодые женщины, думают, видать, о мужчинах, ну да бог с ними. Главное, выслушают, когда их о чем-то попросишь, и так завернут тебе покупки, что пакет не развалится тут же.
У витрины фруктового отдела стояла Майре, выбирала апельсины, рассматривала их, щупала. Она кивнула Анни, и та подошла к ней. Потрогала яблоки и посмотрела на Майре, а Майре взглянула на нее.
— Ты в субботу на бега поедешь?
— Да, наверно, чего еще тут делать!
— Машина, небось, уже переполнена?
— Для тебя место всегда найдется.
— Ну что ж, хорошо.
Так они стояли, расхваливали зеленые яблоки и бранили красные. Анни чувствовала справа от себя тепло, исходящее от Майре. Она была счастлива, когда во время этого разговора о яблоках — французских, аргентинских, венгерских, — Майре несколько раз бросила на нее игривый взгляд, слово подмигнула.
— Хоть повеселимся, что нам еще остается?
— Вот именно.
— Пока ведь еще не старухи, верно?
— Конечно.
— Матти выйдет на ипподром Ниссиля вместе с другими ребятами, а у Кари назначена встреча с Лиисой Йокела. Он, видать, хочет представиться семейству Йокела.
— Можно подумать, что его и так не знают и не видывали, — удивилась Анни, зная, что и Майре с нею согласна.
— Да уж такой у него характер.
Анни не спускала глаз с очереди. Ведь никто не позовет, если прозеваешь. В нужный момент она уже стояла у прилавка и громко произнесла: «Моя очередь». Она сказала это так громко, что и сама приободрилась. Кажется, ее заметили. Даже не оборачиваясь, она знала, что в очереди были одни знакомые. Жена Микконена, у которой рот параличем перекосило, веселая бабуся Маттила, молодая женщина из банка на сносях, что хорошела день ото дня. Чуть дальше, на другом конце прилавка у холодильника стояла дочь Анттилы. Только что, весной, она кончила гимназию, но дальше учиться не стала, да и не работала нигде. Вид у нее грустный, а ведь тоже, небось, на что-то надеется. У кассы стоял старый Яакко, который, несмотря на годы, был еще совсем неплох.
Сама заведующая магазином обслуживала Анни. Была она хорошенькая, без морщинки, хоть дети у нее уже взрослые. Вот ведь, ровесница Анни, а как сохранилась. Анни было трудно сосредоточиться на покупках: она вдруг подумала, как выглядит сама. Бледная, вся в морщинах… и как это только другим удается так сохраниться? У заведующей даже волосы уложены, — чтоб ей пусто было!
— Что вам угодно? — спросила заведующая приторным голосом, будто обслуживала самого дорогого покупателя. И Анни стала перечислять, что ей нужно четыре пакета обезжиренного молока, и пять кило пшеничной муки, и пачку кофе «Салудо», раз уж надо набрать большую покупку, на которую положена скидка, и не забыть бы дрожжи, и два кило сахарного песку, еще надо взять кусок колбасы, раз уж предлагают, и телячью печенку, и бутылку крови, раз она есть. А также два кило салаки — хорошая и недорого.
Тут она вдруг вспомнила, что едва не забыла про маргарин и яйца. Корзинку свою она оставила в фруктовом отделе, и от мысли, что могла ее там забыть, на лбу у нее выступил пот.
— Две минеральных и два лимонада «Яффа», — сказала она не очень уверенно, а мысленно продолжила: минеральные для Вилле, лимонад девочкам, а зять пусть пьет квас. К счастью, он довольствовался домашним питьем. Сама Анни пила воду, вода полезна. По крайней мере, хоть на себе можно сэкономить. Напитки в магазине стоили очень дорого, будто в них подсыпали золото.
Анни хорошо знала, сколько у нее в кошельке денег. Вилле запретил покупать в кредит. Все это время в голове у нее непрерывно щелкал счетчик, считавший не хуже карманной машинки зятя. На это голова Анни еще годилась. В школе она проходила арифметику: четыре действия с целыми числами, которые она старалась твердо помнить, каким большим ни получался бы результат.
До получки Вилли оставалось два дня, и того, что она сейчас купила, пока хватит. Дома у нее есть корейка — можно сделать соус. Свежего хлеба она покупать не будет: все равно завтра придется печь, заодно испечет и сдобные булочки.
Вилле не к чему стоять здесь рядом и говорить: не трать, старуха, кто знает, как скоро придется жить только на сбережения. Кто-кто, а уж Анни деньгам счет знает. Теперь на душе у нее было хорошо. Одно ее огорчало, что Майре, сделав покупки, ушла не попрощавшись. Но все-таки они же договорились поехать на бега. Майре наверняка зайдет за ней. В кожаном кошельке Анни на дне сумки находились деньги, которые ей удалось сэкономить. Они были отложены на билет. Вилле бега не любил, да и молодые тоже — у них свои интересы.
