Хелла Хассе - Сидр для бедняков
Рейнир остановился на безлюдной дороге. Слева между деревьями виднелись поля, озаренные лучами послеполуденного солнца, заросли жимолости источали дурманящий аромат. В глубине души он надеялся на чудо: что-то случится, и все изменится, и ему не нужно будет принимать решение. Но чудо не совершилось, и выхода он не видел. Рейнир отдавал себе отчет в том, что в конечном счете на карту поставлены не отношения с Софи или с Мартой, а его собственная духовная эволюция. После выхода в свет книги «Трудовая молодежь в обществе завтрашнего дня» он помимо своей воли стал жертвой шумной известности, угодил в жернова славы. К своему великому изумлению, он обнаружил, что на щит поднимают его те, кого он резко критиковал в своей книге, а передовые социологи, к мнению которых он прислушивался и с которыми в университетские годы находился в тесном контакте, оставили его труд без внимания. Он и опомниться не успел, как промышленники, жаждущие влияния не только в сфере чистой экономики, но и в области политики и идеологии, воспользовались им как своей козырной картой. Рецензии на его книгу в ежедневных и еженедельных изданиях, субсидируемых крупными денежными тузами, создали ему успех; но не такого успеха он ожидал. И он подчас недоумевал, какие же из отвергнутых отцовских принципов, которые до сих пор жили в нем подспудно, проявились в его работе.
Впервые после его разрыва с отцом Софи была приятно удивлена и воспрянула духом. Начала верить в лучшие перспективы. Однако ее оптимизм, ее готовность принять всерьез его идеи приводили Рейнира в бешенство. Одна крупная фирма сделала ему весьма выгодное предложение: занять должность почетную и перспективную. Отказаться сразу же и наотрез у него не хватило духу, но и согласиться он не решался. Попросил дать ему время на размышление. Софи не понимала ни его колебаний, ни его аргументов. В тот день они спорили до поздней ночи; она злилась и спрашивала: «Чего тебе все-таки надо? Объясни, ради бога!» Все это, по ее мнению, было ложной амбицией и безответственностью по отношению к ней и детям. Спор этот произошел три дня назад. Потом Софи заснула, он же до утра не сомкнул глаз. «Уехать, хотя бы на неделю, — мелькало в голове, — продумать все как следует. Переменить обстановку, найти такого собеседника, который выслушает меня и поймет». И тут он вспомнил Марту, он не видел ее больше года и давно перестал о ней думать. Марта — это друг. Софи он никогда другом не считал. Софи женственна, обладает безукоризненно тонким женским инстинктом, в чем Марта ей уступает. Зато у Марты живой ум, яркая индивидуальность. Марта, увлекающаяся и самозабвенно отдающая себя тому, кого полюбила, и так же, как он, во всем сомневающаяся, — вот настоящий человек! Раньше, впервые встречая Марту после очередного примирения с женой, Рейнир частенько бывал холоден, равнодушен, позволял себе подтрунивать над ней. Ее приветливость, простота обращения, располагавшая к некоторой фамильярности, ее нервная подвижность и даже такие мелочи, как стоптанные каблуки или вылезшая из корсажа юбки английская булавка, — все это раздражало его. Фигура Марты, все еще с девической грудью, несколько раздавшаяся в бедрах, конечно, не шла в сравнение со спортивно-элегантным обликом Софи. Та, изучив себя перед зеркалом до тонкостей — свою фигуру, волосы, лицо, — всегда казалась женственно-привлекательной. Марта, неискушенная в подобных ухищрениях, не придавала им значения. Зато глаза ее — большие, темные, живые — смотрели на собеседника открыто и сочувственно, а когда она смеялась, в них плясали золотые искорки. Немного позже, но в тот же день, он рассказал жене о своем намерении на время уехать, с трудом улучив свободную минуту — Софи была поглощена повседневными заботами: дети, у которых были каникулы, носились по дому и в саду, малыш, лежавший в коляске у двери на террасу, постоянно требовал внимания. Софи отвечала Рейниру скупо, хмурилась, ноздри ее трепетали, она то и дело поправляла волосы правой рукой с перстнем-печаткой на пальце — привычный жест, помогающий восстановить самообладание, а с ним и уверенность в своей власти!
— Но как ты на это решился?! Не понимаю! Неужели ты веришь, что это тебе в самом деле поможет? Езжай, я тебя не держу. Уж лучше так, чем мрачно бродить, будто в доме покойник, отравлять жизнь мне и детям, создавать в семье гнетущую атмосферу. Ты все на свете усложняешь, требуешь невозможного!
С этими словами она повернулась к нему спиной и отошла к своему столику в стиле ампир, сплошь заставленному фотографиями в серебряных рамках, — на нем едва умещался исписанный листок почтовой бумаги. Письмо она написала еще утром, а теперь стала складывать его — браслет на ее руке тихо позвякивал: Рейнир издали видел крупные гирлянды лиловых букв, точно нанизанные на бумагу ее вычурным почерком. Пальцы Софи дрожали. Она так мучительно старалась овладеть собою, любой ценой сохранить свое достоинство, что Рейнир почувствовал к ней острую жалость, захотел утешить и попросить прощения. Но вместе с тем его не покидало другое ощущение: своей неполноценности и своей чуждости миру Софи — этой солнечной комнате, заставленной по моде старинной и современной мебелью с чайной розой в вазе на столике ампир, всей этой тщательно продуманной ограниченной гармонии, находящейся под постоянным и жестким контролем. И даже веселые голоса детей, доносившиеся из сада, не облегчали его душевного состояния.
В Софи его всегда восхищала и одновременно пугала удивительная способность с молниеносной быстротой проанализировать массу обстоятельств и факторов и извлечь из них то единственное, что соответствовало ее интересам. Она умела, не моргнув глазом, разобраться в куче противоречий и дать им обоснование: «Причиной этого является то, а это произошло потому, что… это должно было случиться так, а не иначе…»
Стремление к порядку преодолевало все возникавшие на ее пути препятствия. Вот и сейчас тоже Софи не позволила себе устроить ему сцену. Наоборот. Как муравей в растревоженном муравейнике, она сразу же инстинктивно начала искать средства для укрепления своих наиболее слабых позиций, отбрасывая то, что все равно не сумела бы отвоевать. Не отпустить его она не сможет, это она знала и уже заранее вычеркнула его отлучку из совместной жизни. Рейнир еще не успел покинуть дом, как уже перестал существовать для Софи на весь тот отрезок времени, который собирался провести без нее. Она всегда жила только в будущем, только в том измерении, в каком он появится вновь. Время между его отъездом и возвращением как бы вычеркивалось из календаря. Софи обернулась. Лицо ее было натянутым и бесстрастным, словно и не лицо, а забрало рыцарского шлема. В эту минуту она показалась ему величественной, чуть ли не королевой. Он едва не уступил желанию отменить поездку, но не сделал этого, понимая, что уж тогда-то ему придется капитулировать окончательно и бесповоротно.
— Но машину я тебе не дам, — сказала Софи. — Она нужна мне и детям. Машина нужна нам самим.
Вспоминая этот разговор, Рейнир поддел ногой камень и перебросил его через дорогу. Значит, пока он не отнимает у семьи автомобиль, Софи не склонна принимать его эскападу всерьез. Кстати, в Рубе у бензоколонки он хотел попросить механика проверить мотор. Слова эти готовы были сорваться с его губ, пока в машину заливали горючее, и все же из чувства беспокойства и неуверенности он их не произнес, а задним числом начал оправдываться: механик на заправочной был, видите ли, очень хмурым, да и во всем городе царила гнетущая, враждебная атмосфера…
Марта проснулась. Вся мокрая от пота, разбитая от долгого лежанья на твердой земле, она старалась сообразить, где находится и сколько сейчас времени. Ей приснилось, что она плачет. Из-за чего, она не помнила, но сейчас слышала плач уже не во сне, а наяву: детское хныканье перемежалось с жалобными стонами. Все еще во власти сна и не меняя неудобной позы, она прислушивалась к стрекотанью кузнечиков и тягучим сонным голосам деревни. Марта лежала в тени, сквозь листву проглядывало небо, отливавшее металлическим блеском. Ветер нес прелый запах сена, навоза, стоячей воды. В кустах что-то зашуршало, и там, откуда только что слышался плач, кто-то заговорил хриплым голосом, отрывисто и настойчиво. Марта узнала голос парня в синей майке, которого заметила во дворе Марешалей. Он разговаривал с женщиной.
— Не накроют меня.
— Я так за тебя боюсь!
— Нет у них столько жандармов, чтобы меня разыскать.
— Кто-нибудь возьмет да выдаст!
«Это, конечно, та молодая женщина с робкими глазами, — подумала Марта. — Говорит тихо, почти нельзя расслышать». Женщина продолжала приглушенно всхлипывать, очевидно, уткнулась во что-то лицом. Продолжая лежать неподвижно и оставаясь невидимой, Марта мысленно воссоздавала картину любовного свидания. Они, наверное, обнимались, искали друг в друге опору, беспомощно утешали один другого. Слезы медленно текли из глаз Марты и катились по щекам. Боясь пошевелиться, она затаила дыхание.
