Мартти Ларни - Современная финская новелла
Перелет прошел превосходно. Я ночевала в Лондоне, позвонила оттуда дочери Аннине в Сан-Франциско. Она очень беспокоилась — ведь за последние дни произошло несколько ужасных авиакатастроф. Аннина учится на врача, так что в старости мне обеспечен личный доктор. И не надо будет ничем заниматься — знай себе ходи по магазинам, покупай тряпки, украшения и косметику. А что еще нужно?
— Скажите, госпожа, думаете ли вы когда-нибудь о старости, о смерти?
— Да, иногда я боюсь смерти, правда, совсем немного. Как это — меня вдруг не станет, и я ничего не буду чувствовать, не буду видеть, просто возьму и уйду от друзей… Это меня печалит. Я надеюсь на красивую старость — конечно, если сохранится здоровье и не будет мучительных болезней. Ничего нет прекрасней, чем в старости листать хранящие память альбомы, переживать заново богатую и многоликую жизнь. Именно так я представляю себе старость. У меня есть несколько толстенных альбомов с газетными вырезками и фотографиями, интервью и тому подобным. Подумать только, мой муж Джимми наклеил все это в альбомы. Он настоял и на моей поездке сюда.
Вы заметили, как мой голос хрипит?.. Временами — он делается до невозможности грубым и сиплым, становится трудно дышать и глотать. Что мне от вас скрывать, смотрите, госпожа, щитовидка… Прессе я об этом не говорила, сами узнают. Хотя вообще не понимаю, зачем в газетах писать о болезнях людей. Я вынуждена носить на шее шарфик. Так незаметней — не правда ли? Закрывает? К счастью, мне не надо позировать в бикини на пляже — я сама выбираю время и место.
Конечно, это некрасиво, я знаю. Мужа это не смущает. Джимми и поездку мою сюда затеял, чтобы я оперировалась в Финляндии. Это обойдется дешевле, хотя поездка тоже стоит достаточно. Я согласилась, потому что верю финским хирургам — они известны в Америке. Так Аннина говорит. Порою я до слез боюсь этой операции, хотя все успокаивают, говорят, что она легкая и быстрая. Каким будет шов — вдруг он меня изуродует? Я вот и теперь плачу, не обращайте внимания — сейчас перестану.
И надо же — человек, для которого красота значила все, стареет и заболевает! Вся жизнь — это молодость и здоровье. И вдруг они исчезают! Страшно даже подумать, хотя все мы будем старыми, никто не вечен. Только и стареть надо уметь красиво, с достоинством, степенно. Как моя мать умела. Ее больше нет — умерла прошлой зимой. Сколько раз я обещала ей оплатить поездку в Америку, чтобы показать все земные красоты и прелести. Теперь это мучает меня.
Мать была швеей, портнихой. Не бедная, одевалась со вкусом. И меня научила шить, только я ношу готовые вещи. Мать тоже страдала щитовидкой, но никогда об этом не говорила, не жаловалась. И умерла она тихо и незаметно.
На следующей неделе моя операция. А что, если и я умру… Профессор отнесся ко мне внимательно — думаю, знает, кто я. Он заверил, что персонал исключительно доброжелательный, зря беспокоить не будет. Никаких интервью я давать не стану. Профессор тоже считает, что лучше держаться подальше от журналистов. Не надо гласности. Но тайну не сохранишь, все равно всплывет — и начнут трепать. Лишь бы фоторепортеров не пускали.
Быть популярным — неплохо, но с другой стороны — как хорошо быть обычным человеком, на простой работе — никому до тебя дела нет! Посудите сами, каково было, когда мой автомобиль прибыл пароходом… об этом тоже писали газеты. Четыреста восемьдесят лошадиных сил, потрясающая скорость — триста километров в час. Серебряная стрела — да и только. Я была на причале, когда автомобиль спускали с океанского судна. Едва пробралась к своему «шевроле» — так много было народа. Пресса писали, что «первое впечатление от фантастического зрелища было шокирующим». Джимми не очень нравится, что я беру с собой автомобиль. Это дорого, зато облегчает мои поездки по Финляндии — здесь все отстоит одинаково далеко. Мне необходимо побывать в Иматре и Куусамо, навестить друзей в Рованиеми, Вазе и Вийтасаари. После операции отдохну недельки две у родственников под Пори. Лишь бы все обошлось! Чтобы ко мне вернулись красота и здоровье — суть моей жизни. Попросту говоря, не будь я здорова и красива, разве я смогла бы попасть в большой мир, увидеть и испытать все то великолепие, что предлагают разные страны. Для обычного человека это было бы просто невозможно. Вот вы, госпожа, куда отсюда денетесь — да никуда! Продаете красивую одежду. Нет у вас возможности уехать…
Завидую ли я вам или вы мне? Каждому — свое. Я никогда никому не завидовала. Если откровенно — иногда чуть-чуть ревновала молодых и красивых. Надо же, в памяти всплывает вся сладкая жизнь, это как ностальгия. I don’t know[48]. Не понимаю. Do you understand?[49]
А что, если вся красота уйдет вместе со здоровьем? Вся, до капельки. Я знаю, что моя болезнь не смертельна, но может наступить духовная смерть. Вы понимаете: человек, проживший красивую и полную жизнь, становится вдруг никому не нужен. Газеты больше не пишут о тебе, телевидение не приглашает. Закинут меня куда-нибудь подальше. И перестанут меня интересовать поездки, кассеты с голосами птиц, прогулки на серебряной стреле, не будут флиртовать со мной известные мужчины. И зачем мне тогда калифорнийский загар, красивые тряпки? К чему?
Пока так не случилось, следует задуматься. Стоп. Я опять попла́чу, чуть-чуть. Только, пожалуйста, госпожа, не рассказывайте об этом никому. А может, надо? Пусть пресса знает. О своих несчастьях трудно говорить кому бы то ни было, потому-то я нередко засыпаю в слезах.
Джимми был прежде так добр, но у него свои болезни. Я не хочу быть ему обузой. Джимми старше меня на одиннадцать лет и, если откровенно, очень болен. Я у него ничего не прошу. Одно слово, добрый взгляд могут быть спасительными. Как, например, застенчивая улыбка Лорна Грина там, в нью-йоркском аэропорту. Между нами ничего не было, просто поговорили как друзья. Но газетчики спокойно могут из мухи сделать слона, как остроумно говорят в Финляндии.
Легкий флирт — это неплохо. Я привыкла, а вот Джимми привыкал с трудом. Но это так прекрасно, когда сходятся глаза и губы двух людей… представьте себе… когда приятная дрожь пронизывает и обжигает. Вы — женщина, знаете, что это такое. И что это я болтаю о флирте и всякой чепухе? У меня хороший муж. Джимми хороший муж. Как посланец неба, как счастливая звезда явился он когда-то предо мной. Красавец мужчина — работал он тогда в администрации авиакомпании. Как сейчас помню, сказал он мне «how do you do», и я ему ответила «how do you do». Языков я тогда не знала, но эти несколько слов Джимми сказал таким голосом, о, господи! Я сгорала от стыда, когда он называл меня ягодкой-брусничкой. По-английски это звучит длиннее: red whortlberry. Это я-то брусничка!
Я всегда думала, что не буду связывать себя браком, однако быстро выскочила замуж. Джимми стал надежным мужем, хотя газеты пишут только обо мне. Боюсь, что здоровье у него подкачает — сердце пошаливает. После смерти мужа мне достанется солидное наследство. У Джимми нет других родственников. Лишь бы не умереть раньше его. Да что об этом думать? После меня все перейдет к Аннине в Сан-Франциско. Вот так-то!
Да, а зачем же я, собственно, зашла? Ведь хотела что-то купить, а потом вспомнила Джимми — так всегда. Лорн Грин и прочие — это лишь знакомые. А люди всякое болтают.
Может, мне после смерти Джимми, когда остановится его золотое сердечко, все продать и вернуться в Финляндию? Как мне одной там, в чужой стране? И здесь мне делать нечего — никого близких. Мать — и та умерла. Самое верное, пожалуй, умереть вместе с Джимми, в один день, в один час. Только так хочу умереть!
Вспомнила — шарфик или шаль я хотела купить. На витрине увидела — такие дивные и теплые. У меня много шарфиков, всегда можно обвязать шею — в теплую погоду шелковым, в холодную — шерстяным. Очень полезно для здоровья. Заметили, госпожа, голос сразу лучше стал, как только я шаль накинула. Прямо хоть пой!
Йони Скифтесвик
Делегация
Перевод с финского Р. Виртанен
Старик Мулари опять приступил к своей любимой теме:
— Не стали бы мы с матерью при нашем жалком заработке учить тебя на магистра, если бы знали, что ты застрянешь в этом паршивом окружкоме планирования. Мы-то думали, найдешь себе достойное место — диплом у тебя хороший.
Миркку, сидевшая рядом с Ханнесом, испуганно вставила:
— Да ответь ему чего-нибудь.
— Если работаю в окружкоме планирования, значит, застрял? — обиделся Ханнес.
Старик не унимался:
— Когда я был в последние годы в общинном совете, тогда эти окружкомы только организовывались; видите ли, господским сынкам нужны были места, а на что-нибудь дельное они не годились. Всех же нельзя было поставить полицейскими. Дрянь организация, куда собирают лентяев.
Ханнес прервал его:
