Александр Эртель - Жадный мужик
Представляется ему прежняя жизнь. Того по миру пустил, другого обсчитал, третьего обвесил, четвертого по судам затягал.
Скучно Ермилу. Отгонит одни мысли – другие пойдут на смену.
Представится ему – обит голубым глазетом гроб, лежит в гробу сын Васька, носик завострился, из лица синий, на лбу венчик пристроен, обряжен в плисовую куртышку и в порточки. Дьячок стоит, псалтырь читает. Зажмет уши Ермил, уткнется лицом в изголовье. Не знает, куда деваться с тоски. Вскочит с постели, примется поклоны класть. Измается от поклонов, ляжет, задремлет.
И только спутаются в нем мысли, вдруг услышит сквозь сон – крадется чья-то рука к изголовью. Содрогнется, вскочит. Все тихо. Темно в клети, прохладно. На колокольне часы бьют. Гудит колокол, ровно голосит.
Заснет Ермил. И мерещится ему сон. Кругом чистое поле. Лошади плетутся себе шажком, гужи скрипят, подреза визжат, снежок перепархивает. Лежит навзничь мертвое тело, рот разинут, жилы вспухли, глаза кровью налились. Смотрит Ермил во сне, видит – перекосился мертвец, приподнялся. «Что ты, – говорит, – пес, затеял?» Ахнет Ермил, закричит в голос, выскочит из клети, трясется весь с испуга.
Бывало и так: разбудит людей своим голосом.
И пошли по селу слухи: душит-де Ермила домовой по ночам. Видит Иван – плохо приходит брату Ермилу. Запечалился. Все думает, как бы ему утешить Ермила.
Раз повестили Ивана на сходку. Сыскал Иван Ермила и говорит:
– Ну-ка, вздевай кафтан, пойдем на сходку. Нечего толковать-то. За тобой ведь тоже душа.
XX
Не ослушался Ермил брата Ивана, вздел кафтан, взял посошок в руки, пошел. Подошли к мужикам, снял Ермил шапку, поклонился, притулился за спины, стоит, сгорбился.
Погалдела сходка о своих делах, – слышит Ермил, заговорили мужики о земле. Своей земли стало в обрез, кругом стеснили купцы – взогнали цены, и не выговоришь сразу. И толкуют мужики – вот рядом барскую землю держит купец; земли много, угодья хорошие, купцу срок через полгода, хорошо бы снять эту землю миром. Хорошо, да трудно. Барин живет неизвестно где – одна беда.
Другая беда – купец барину деньги вперед выплатил, а у мужиков таких денег нету. Третья беда – некуда сунуться мужикам со своей темнотой, дело тонкое, хитрое. И близок кус, да не укусишь. Прислушался Ермил и вспомнил. Купил он раз у этого самого барина просо в рассрочку и высылал ему деньги в Питер. Вспомнил, хотел вызваться, хотел сказать мужикам, да не хватило духу, сробел. Так всю сходку простоял, промолчал. Воротились со сходки, пошел Ермил в клеть, полез в котомку, достал старую запись, видит, означено там, где живет барин, на какой улице, какой дом. Все записано. Сказал брату Ивану. Узнали мужики, сбили сходку. Пошел и Ермил на сходку. Объявил, где барии живет, и опять притулился за спины. И говорят старики: «Пошлемте Ермила ходоком. Мужик он грамотный, смышленный, потрудится для мира». И поднялась тут галда. Кто кричит – обвесил его Ермил, кто кричит – судом деньги взыскал с него Ермил двойные, кто кричит – пошли Ермила ходоком, он и мир-то продаст, не задумается. Потупился Ермил в землю, ни слова не говорит мужикам; послушал-послушал, отвернулся к сторонке, заковылял ко двору как оплеванный. Идет и говорит на себя:
– Что, Ермил Иваныч, отливаются волку овечьи слезы!
Видят мужики, ушел Ермил со сходки – сделались тише. Вступился за Ермила брат Иван.
– Вы бы, – говорит, – старички, поопасались маленько. Ермила бог убил, нам его добивать не приходится. Грешен человек, что и говорить, да ведь без греха-то, старички, один бог.
Потолковали мужики – согласились Ермила ходоком послать. Заказали по селу слухов не распускать – храни бог, дознается купец, перебьет землю, – собрали четвертную денег, отпустили Ермила в Питер.
XXI
Обрадовался Ермил послужить миру. Где пешком, где на чугунке, дотянул до Питера, сыскал барина. Грамотному везде способно.
Барин был памятливый. Вспомнил, как просо продавал, узнал Ермила.
– Что, – говорит, – скажешь, Ермил Иваныч?
Да глядит на него, – видит, изменился человек: из себя седой, весь в морщинах, обряжен по-мужицки. Удивился барин.
– Чтой-то, – говорит, – приключилось с тобой такое?
Поведал Ермил свое горе – как семья загибла, как деньги пропали, и говорит:
– По грехам моим наказал меня бог. Был я немилостивый, не взирал на людские слезы, обижал народ.
И рассказывает так и так: послали его мужики ходоком землю снимать. И как видел Ермил крестьянскую нужду, видел и купеческую жизнь – складно он выложил барину все дело.
И как рассказал, какая бедность в крестьянстве, какая теснота, какая обида от купцов – умилился барин. Полюбились ему Ермиловы речи. Сдал мужикам землю дешевле против купца; деньги рассрочил. Сделал бумагу, отдал Ермилу, отпустил.
И заиграло в Ермиле сердце. Пришел он на постоялый двор, лег спать: послал ему бог сон сладкий, спокойный.
Воротился в село, сбили мужики сходку, отчитался Ермил в деньгах, прочитал бумагу, что сделал с барином насчет земли. Не вспомнили себя мужики от радости. Всякое зло позабыли на Ермиле.
Выйдет Ермил на народ, видит – веселый народ, приветливый. Шагают ребятишки на Ермила, выскочат бабы, окоротят ребят, кланяются Ермилу.
И облегчилась Ермилова душа. Придет ночь, ляжет он на дерюгу, шевельнутся в нем мысли да и затихнут. И дает ему бог сон сладкий, спокойный.
XXII
Тем временем разобрали в суде банковые дела, учли остатки, присудили выдать вкладчикам. Пришлось на Ермилову долю три тысячи целковых. Прислали ему объявку из города.
Смутился Ермил, неспокойно сделалось у него на душе. Сон не дается, ворочаются прежние мысли. Подумал-подумал, пошел в город, получил деньги, отсчитал шестнадцать Сотенных, отослал купчихе неизвестно от кого; пошел в слободу, отыскал человека у мужика на задворках. Живет тот человек по-прежнему, учит детей грамоте и счету, имеет свое пропитание. Увидал его Ермил – удивился: никакой нет перемены в человеке: сидит на лавке обряжен в чистую рубаху, из себя костлявый, только виски стали седатые, – сидит и в книжку смотрит. Оглянулся на Ермила и говорит:
– Что тебе, старче, нужно? – Не узнал Ермила.
Напомнил ему Ермил, как грамоте приходил учиться, как отказался человек, как увещал Ермила от жадности уберегаться, как Ермил не послушался человека. И рассказал Ермил всю свою жизнь от первого и до последнего.
И растворилось сердце у человека, и просветлел он из лица. Плачет Ермил о своих грехах, и человек с ним плачет. И глядит на Ермила человек мягко, милостиво.
И сказал Ермил, что обдумал в своем уме. И одобрил человек его мысли.
XXIII
И пошел Ермил по городу, по торгам, по базарам и стал оделять нищих. И пошел в острог, и пошел в больницы, и в заезжие дома, и в странноприимные дома, пошел в пригород к голытьбе, и всякий, кто нуждался, брал у Ермила деньги во Христово имя. И не осталось денег у Ермила даже и на фунт хлеба. И подумал он: «Пора!»
И пошел в собор, как отойти обедне, и видит, стал расходиться народ. Снял он шапку, влез на паперть, окоротил народ.
– Прислушай, – говорит, – народ православный! Великий я грешник… позарился на разживу – загубил человека, удавил купца в чистом поле. – Во всем покаялся.
Ахнул народ, содрогнулся. Иные испугались, домой пришли, как бы грешным делом в свидетели не попасть; другие осудили Ермила, потому что думали: дурак тот человек, который концы не хоронит. А многие пожалели Ермила. Услыхали полицейские, подошли, взяли Ермила, повели в острог.
В остроге захворал Ермил: тесно ему, тяжко, дух спертый, вонючий, не переносен для старого человека.
Тем временем дошел слух до Ивана, побежал Иван в город, выручил брата на поруки, привез домой.
И пришла смерть к Ермилу.
Лежал он в клети, и одним днем сделалось ему очень трудно. Поманил он брата Ивана, молит, чтоб на улицу его вынесли.
День вешний; тепло на улице. Положили его на дерюгу, вынесли на улицу. И видит Ермил – обступил его народ, тужит по нем, жалеет. И понял Ермил, что простил его бог, и умилился. И сделался из лица светлый, радостный… и помер.
