Дмитрий Емец - Самый лучший враг
Дафна выдвинулась вперед, защищая Мефа от папы. Папа Игорь как истинный ценитель красоты сразу отвлекся на более достойный созерцания предмет и дал сыну возможность проскочить в комнату.
В комнате Мефодий сразу столкнулся с Эдей Хавроном. Философ свободного духа, раздобревший и обросший хемингуэевской бородой, стоял у окна и, поглаживая себя по животику, разглядывал похожий на зубную коронку комплекс «Башня», который отсюда, с верхнего этажа, был виден просто отлично.
– Какое уродство! – сказал он племяннику так запросто, будто в последний раз они виделись минуты три назад. – С какого дуба нужно рухнуть, чтобы называть дом «Вавилонская башня»? Неудивительно, что строителям мерещатся всякие ужасы!
– Какие ужасы? – спросил Мефодий.
– У меня приятель там крановщиком. Говорит, неделю не могут найти бригаду, которая согласилась бы спуститься на подземную парковку. На верхние этажи – пожалуйста! А на парковку даже за двойную плату никто не идет, хотя там ни сквозняков, ни шквального ветра!
– Почему?
– А кто его знает? Не могут, и все. Я тут звено чисто передаточное! Услышал новость – донес!
Эдя повернулся, и долетевший с его плеча новый, кряхтящий звук отвлек Мефодия от расспросов. На плече у Хаврона, свисая вниз головой, болтался его сын Рюрик. Папа Игорь и прилетевшая из кухни Зозо приседали, чтобы посмотреть на ребенка снизу.
– Ужасно похож на маленького Мефочку! Такой же тощенький, но с жирненькой шейкой! В складочки на его шейке всегда стекало молочко! – щебетала Зозо.
– Нормальный малыш! Оставить можно! – соглашался профессиональный отец папа Игорь.
Из кухни с бутылочкой подогретого питания примчалась жена Эди. На лице у Ани было выражение деловитого материнства.
– Ты держишь ребенка головой вниз! – строго сказала она мужу.
– А как еще? В другом положении он протекает! – стал оправдываться Эдя.
Аня отобрала у мужа младенца.
– Это твой, между прочим, сын! – сказала она с укором.
– Я сего факта не оспариваю! – самодовольно возразил Эдя. – Но все же определенный материнский брак имеется. Следующий пусть будет непротекающий! А то у этого из каждого выпитого стакана молока полстакана выливается обратно!
– И ты назовешь его Ферапонтом? Ну следующего который? – ехидно спросил Буслаев.
Философ свободного духа благородно приосанился.
– Зашкаливающе смешно! Особенно, когда шутит кто-нибудь, носящий имя «Мефодий»! – отрезал он.
Папа Игорь продолжал разглядывать племянника. Теперь это было полегче, поскольку он перекочевал на заботливые руки мамы Ани.
– Эдя, ты не находишь, что он похож на нашего дядю Витю? – спросил он. – У него такой же нос с красными прожилками! Он так же прикусывает и облизывает губы! И дергает ручками так же конвульсивно!
– Да-да! И такой же добрый!.. – ускорил Эдя, заметив, что его супруга, слушая такие похвалы, начинает напрягаться.
– А! Ну да!.. – спохватился папа Игорь. – Дядя Витя очень добрый! Ну пока у него не просят взаймы денег! Тут он натурально звереет.
Зозо и Эдя переглянулись, пряча улыбки. Папа Игорь наделал в своей жизни столько долгов, что спасала его только постоянная инфляция. Брал он обычно на стоимость машины, а возвращал спустя несколько лет где-то на велосипед.
– Пойдемте обедать! – пригласила Зозо. – Вам всем крупно повезло, что у меня остался холодец!
Холодец и правда был изумителен. Три дня назад Зозо, возвращаясь с работы, вышла на три остановки раньше, чтобы пройти через рынок. На рынке сидела женщина в ослепительной белизны халате и с благородным лицом королевы фей. Перед ней на складном столике помещались три отрубленные головы: свиная, телячья и утиная. Тут же лежал и листок с пояснениями:
«Под заказ! Доставка на дом!
Коровёвёночек! Уточка! Поросёсёночек!»
– Вот прямо так вот! С двумя «вёвё» и «сёсё»! – с дрожью в голосе сообщила Зозо.
– Но ты ее купила!
– Меня как перемкнуло. Целую свиную голову! У меня порвался пакет. Я тащила ее прямо в руках, и все прохожие смотрели на меня с ужасом. А потом твоему папе чуть не стало дурно, пока он ее разрубал на балконе… Но холодец же хорош, да?
– Отличный холодец! А еще лучше, что подробности всплыли уже после того, как мы его съели! – сказала Аня.
Пока все восхищались холодцом, Дафна неотрывно смотрела на аквариум. Только что она обнаружила, что одна из золотых рыбок, до того мирно рывшая носом грунт, перевернулась и медленно всплыла брюхом кверху. Привлекая внимание Мефа, Дафна коснулась его руки и быстро вышла. Мефодий последовал за ней. Интуиция привела Дафну к балкону. Здесь она посторонилась, пропуская вперед Буслаева. На перилах балкона на ледяном ветру сидела маленькая старушка.
– Почто, бабуля, рыбок обижаешь? Словами нельзя было позвать? – спросила Дафна.
Старшой менагер некроотдела покаянно шмыгнула носом. В правой ручке она держала настойку боярышника, в левой – одеколон «Тройка» и по очереди отхлебывала то и другое.
– Не думай, что я енто пью! Я енто допиваю… По наследству получила! Не пропадать же добру! – объяснила она, толкая локтем свой рюкзачок. В рюкзачке кто-то недовольно завозился и что-то пробурчал. Кажется, бедняга не разобрался еще, где он и что с ним стало.
– Мерзнуть люди, мерзнуть… Зима… Принял пузырек на грудь, хлоп в снег – и готов. Губит людев не пиво! Губят людев лекарства на спирту! – сказала Аидушка и, в последний раз отхлебнув, бережно закрутила пробочку.
Заметив, какими глазами смотрит на нее Дафна, менагер некроотдела мило улыбнулась и, вытянув губы трубочкой, дохнула в ее сторону одеколоном «Тройка».
– Ну не буду отвлекать! В общем, милые, дело у меня к вам не на сто рублев, а, как грится, на сто трупьев! – разудало сказала она и поманила к себе Мефодия и Дафну.
Глазки у смерти смотрели серьезно и трезво. Под брезентовым чехлом нетерпеливо позванивала коса, но Аиде было сейчас не до вызовов.
– Ирке с Багровым я не все сказала. Недолюбливают они меня, хотя, чего греха таить, есть за что. А вам уж скажу… Я Ареюшке, признаться, кой-чего задолжала… А долг – он, милые, платежом красен. Хорошо он ко мне относился. Мало кто меня, старую, так нежил. Оно, может, и не заслужила я, а все равно любви-то хочется.
Плаховна всхлипнула, коротко, сухо, точно кашлянула, и Мефодий почувствовал, что чувство это искреннее.
– Плохо Арею в Тартаре. A posteriori[10] знаю – плохо и скверно, – Аида произнесла это быстро и сухо, без рассусоливаний и псевдонародного говорка, утратив его с той же легкостью, с которой обычно и обретала. – Но и к свету никогда уже не прорваться. Тупик. Засел он.
Тут Дафна попыталась возразить нечто в духе, что нам не дано понять или не надо знать, но Мамзелькина остановила ее повелительным движением ручки, такой худенькой и цыплячьей, что невозможно было представить, что в ней одной – смерти всего человечества:
– Не болтай!.. Можем мы знать! И еще кое-что можем! Подарить Арею ту секунду, когда ему было хорошо. «Остановись, мгновение, ты прекрасно!..» – это не из книжечки про докторишку, это истина. Заключить Арея в эту секунду вместе с теми, кто согласится разделить с ним вечность. Счастье как на фотоснимке! Он будет счастлив. И те, другие, будут, потому что любовь не позволит им отступить!
– Те, другие, – это кто?
– Жена и дочь. Пелька и Варвара.
– Жену Арея звали Пелька? – переспросил Мефодий.
Мамзелькина нетерпеливо дернула щечкой, подтверждая, что да, звали, но не об этом сейчас разговор.
– И кто сказал, что та, другая, вечность, которая всех нас ждет, когда жизнь этого мира неминуемо прервется, будет другой? Разве кто-то утверждал, что там будет существовать время? А раз нет времени и нет движения, то чем остановленное мгновение отличается от истинной вечности? Кто сказал, что иметь все – время, пространство, собственное существование, наконец, – в единой целостности – хуже, чем иметь ту же кашу, но только размазанную по тарелке?
– И как это сделать? – спросил Мефодий.
– Камень-голова… Артефакт, который надолго пропал и недавно появился! В нем заключены огромные силы! Даже их малой части будет довольно, чтобы подарить Арею его остановленное мгновение… – Аидушка улыбнулась. От улыбки лицо ее потеплело и мягкий смех впервые не напомнил стук глиняных черепков. – Однажды Арей уже воспользовался силами первомира, но не так, как было бы надо… лишь отчасти.
– Когда?! Как?!
Мефодий слушал так жадно, что не чувствовал даже ледяного ветра. А вот Дафна – та на глазах превращалась в Снегурочку и, смешно закутав шею волосами, засовывала ладони под мышки. Дрожа, она думала, что между светом и мраком не может быть никакого уютного закутка. Возьми самое прекрасное место на земле, устрой там все мудрее некуда, посели туда самых прекрасных людей, а потом изгони оттуда свет – и… все это постепенно превратится в Тартар! Хотя нет! Тут другое! Кто сказал, что в остановленном мгновении нет света? Жена и дочь Арея будут разливать свет, которого недостает самому мечнику. Будут освещать его, и никакой мрак в это мгновение не проберется.
