Луиза Мэй Олкотт - Хорошие жены
– Я тоже хотел бы!
Рука исчезла так же неожиданно, как появилась, а в эхом повторенных словах выраженного Эми желания звучало достаточно энергии, чтобы удовлетворить даже ее. Она взглянула вниз на него – у нее мелькнула новая мысль, – но он лежал, полузакрыв шляпой лицо, словно для тени, а усы закрывали рот. Она видела только, как поднимается и опускается его грудь с дыханием, похожим на вздохи, а рука с кольцом брошена в траву, словно чтобы скрыть что-то слишком драгоценное или слишком болезненное, чтобы об этом говорить. В одну минуту разные намеки и мелкие факты обрели смысл и значение в уме Эми и сказали ей то, чего никогда не поверяла ей сестра. Она вспомнила, что Лори никогда первым не заговаривал о Джо, она вспомнила недавно пробежавшую по его лицу тень, перемену в его характере и это маленькое старое колечко, совсем не украшавшее изящную руку. Девушки быстро читают такие знаки и чувствуют их красноречивость. Эми предполагала, что причиной перемены могли быть любовные страдания; теперь она была уверена в этом. Ее проницательные глаза наполнились слезами, а голос, когда она заговорила снова, был таким прекрасно мягким и нежным, каким он бывал, когда она этого хотела.
– Я знаю, что не имею права так говорить с тобой, Лори, и, если бы у тебя не был самый мягкий на свете характер, ты бы очень рассердился на меня. Но мы все так любим тебя и так гордимся тобой, что мне невыносимо думать, как они, дома, были бы разочарованы в тебе, хотя, быть может, они поняли бы эту перемену лучше, чем я.
– Думаю, да, – прозвучало из-под шляпы; тон был мрачный, столь же трогательный, сколь и безнадежный.
– Им следовало бы сказать мне об этом, чтобы я не заблуждалась и не отчитывала тебя, вместо того чтобы быть доброй и терпеливой. Мне никогда не нравилась эта мисс Рэндл, а теперь я ее ненавижу! – сказала коварная Эми, желая на сей раз быть уверена, что ее догадки справедливы.
– К черту мисс Рэндл! – И Лори отбросил шляпу с лица, взглянув так, что не оставалось ни малейших сомнений в отношении его чувств к этой юной леди.
– Прошу прощения, я думала… – И она сделала тактичную паузу.
– Нет, не думала. Ты отлично знаешь, что я никогда не любил никого, кроме Джо. – Лори сказал это своим прежним пылким тоном и отвернулся.
– Я так и думала, но они ничего не писали об этом, а ты уехал. Я полагала, что ошиблась. А Джо не была добра к тебе? А я была уверена, что она горячо любит тебя.
– Она была добра, но не так. И счастье для нее, что она не полюбила меня, если я ни на что не годный человек, как ты обо мне думаешь. Впрочем, это ее вина, и можешь ей так и сказать.
Взгляд его опять стал холодным и полным горечи. Это обеспокоило Эми; она не знала, к какому бальзаму прибегнуть.
– Я была не права, я не знала… Мне очень жаль, что я так сердилась, но я не могу не желать, чтобы ты перенес это более мужественно, Тедди, дорогой!
– Нет, этим именем называла меня она! – И Лори поднял руку в торопливом жесте, чтобы остановить слова, сказанные тоном Джо – добрым и полным упрека. – Подожди, пока испытаешь это сама, – добавил он тихо, дергая рукой пучки травы.
– Я перенесла бы это мужественно и добилась бы уважения, если бы не смогла добиться любви, – сказала Эми с решительностью человека, ничего не знающего о подобных вещах.
До сих пор Лори тешил себя мыслью, что он прошел через испытание в высшей степени хорошо – без стонов, не прося сочувствия и унеся свое горе, чтобы пережить его одному. Урок, преподанный ему Эми, представил дело в ином свете, и ему впервые показалось слабостью и эгоизмом падать духом при первой же неудаче и замыкаться в унылом равнодушии. Он чувствовал себя так, словно его встряхнули и тем вывели из печальной дремы, и нашел невозможным уснуть опять. Вскоре он сел и спросил задумчиво:
– Ты считаешь, что Джо презирала бы меня, как ты?
– Да, если бы видела тебя сейчас. Она терпеть не может ленивых людей. Почему ты не совершил что-нибудь замечательное, чтобы заставить ее полюбить тебя?
– Я сделал что мог, но это оказалось бесполезно.
– Хорошо закончил университет, хочешь сказать? Это только то, что ты и должен был сделать, ради твоего дедушки. Было бы позором провалиться, потратив столько времени и денег, когда все знали, что ты можешь закончить хорошо.
– И все же, что ни говори, я провалился, так как Джо не любит меня, – начал Лори, подперев голову рукой в безнадежно унылой позе.
– Нет, не провалился и сам скажешь это в конце концов, потому что учеба принесла тебе пользу и доказала, что ты мог бы сделать что-нибудь хорошее, если бы попытался. Если бы ты только поставил себе какую-нибудь другую задачу, ты скоро стал бы прежним – сильным и счастливым – и забыл бы свои огорчения.
– Это невозможно.
– Попробуй и увидишь. Нечего пожимать плечами и говорить про себя: «Много она об этом знает». Я не претендую на мудрость, но я наблюдательна и вижу гораздо больше, чем ты предполагаешь. Меня интересует опыт других людей и их противоречия, и, хотя я не могу их объяснить, я помню о них и стараюсь сделать выводы для собственной пользы. Люби Джо всю жизнь, если хочешь, но не дай этой любви испортить тебя. Грешно отвергать столько иных добрых даров лишь потому, что ты не можешь получить того, который хочешь. Ну вот, больше я не буду поучать. Я знаю, теперь ты проснулся и будешь мужчиной, несмотря на жестокосердие этой девушки.
Оба несколько минут молчали. Лори сидел, вертя колечко на пальце, а Эми завершала торопливый набросок, над которым трудилась, пока говорила. Вскоре она положила рисунок ему на колени и спросила лишь:
– Нравится?
Он взглянул и улыбнулся; рисунок был сделан замечательно: длинная, в ленивой позе фигура на траве, с безжизненным лицом, полузакрытыми глазами, в одной руке – сигара, от которой шел дым, кольцом обвивавший голову мечтателя.
– Как хорошо ты рисуешь! – сказал он искренне, приятно удивленный ее мастерством, и добавил, почти рассмеявшись: – Да, это я.
– Такой ты сейчас. А вот каким ты был. – И Эми положила другой рисунок рядом с тем, который он держал.
Этот другой рисунок был выполнен далеко не так хорошо, как первый, но в нем были жизнь и дух, примирявшие со многими недостатками, и он так живо напоминал о прошлом, что выражение лица молодого мужчины быстро менялось, пока он смотрел на рисунок. Это был всего лишь небрежный набросок, который изображал Лори, укрощающего лошадь; каждая линия напряженной фигуры с внушительной осанкой и решительным лицом была полна энергии и значения. Красивое животное, только что укрощенное, стояло, выгнув шею под туго натянутой уздой, одним копытом нетерпеливо роя землю и подняв уши, словно слушая голос того, кто покорил его. Во взлохмаченной гриве коня, в раздутых ветром волосах и прямой позе наездника был намек на неожиданно остановленное движение, на силу, смелость, юношескую жизнерадостность, которые резко отличались от вялой грации «dolce far niente». Лори ничего не сказал, но, пока глаза его перебегали с одного эскиза на другой, Эми заметила, что он вспыхнул и сжал губы, словно прочел и принял к сведению маленький урок, преподанный ею.
Она была довольна и, не дожидаясь, пока он заговорит, сказала весело:
– Помнишь тот день, когда ты изображал Рейри[115], укрощая Шалуна, а мы все смотрели? Мег и Бесс были испуганы, Джо хлопала в ладоши и прыгала, а я сидела на заборе и рисовала тебя. На днях я нашла этот рисунок в моей папке, подправила и оставила, чтобы показать тебе.
– Премного обязан. С тех пор ты стала рисовать гораздо лучше, и я тебя поздравляю. Могу я, находясь в «раю медового месяца», осмелиться напомнить, что пять часов – время обеда в вашей гостинице?
С этими словами Лори поднялся, вернул эскизы с улыбкой и поклоном и взглянул на свои часы, словно напоминая ей, что и моральные поучения должны иметь конец. Он пытался вернуться к прежней непринужденности, безразличному виду, но теперь все это, действительно, было напускным, ибо с него стряхнули лень более эффективно, чем он согласился бы признать. Эми почувствовала тень холодности в его манере и сказала себе: «Я обидела его. Что ж, если это принесет ему пользу, я рада; если он возненавидит меня, мне жаль, но все, что я сказала, – правда, и я не могу взять назад свои слова».
Они смеялись и болтали всю дорогу домой, и поглядывавший на них сзади и сверху маленький Баптиста думал, что monsieur и mademoiselle[116] в отличном настроении. Но обоим было неловко: дружеская откровенность была нарушена, на солнце нашло облако, и, несмотря на внешнюю веселость, было тайное недовольство в сердце каждого.
– Мы увидим тебя сегодня вечером, mon frère?[117] – спросила Эми, когда они расставались у дверей ее тетки.
– К несчастью, я занят. Au revoir, mademoiselle[118]. — И Лори склонился, словно желая поцеловать ей ручку на иностранный манер, что шло ему больше, чем многим другим мужчинам. Что-то в выражении его лица заставило Эмми сказать быстро и с теплотой:
