Евгений Гришковец - Письма к Андрею
Это теперь нас удивляет и не укладывается в голове, как могли допустить, чтобы какой-то современник стрелял в Пушкина! Как такое могло прийти современнику в голову? Как другие современники такое позволили? Мы знаем, конечно, что стрелявший был француз и мерзавец, что друзья Пушкина пытались его уберечь… Значит, мало пытались, говорим мы. Они что, не понимали, что это ПУШКИН! Как его жена могла ему изменять или допустить хотя бы подозрение на измену? Это же был Александр Сергеевич!!! Мы бы такого не допустили.
А как современник мог стрелять в Лермонтова? Да, Миша был, как говорят его современники, неприятный и желчный… Терпеть надо было!!! Терпеть, Мартынов! Он что, не понимал, кто перед ним?.. Получается, что не понимал. Или понимал, но не до конца. Или понимал всё, но не смог сдержаться… Перед ним же был живой и современный ему человек.
Поэтому обижали Шекспира, мучили Сервантеса, отравили Моцарта… Издатели обманывали гениальных писателей, современные гениям критики писали злобные глупости, Толстого отлучили от церкви… Тарковскому не давали денег и плёнки на фильмы… или давали, но недостаточно, и терзали его за уже даденное, требовали сокращения его картин как на Родине, так и в Италии, и в Швеции. Они что, не понимали, что ему нужно было отдать всю плёнку, какая только была, и даже ещё больше. Значит, не понимали!!! Современники!
Современники не отделяли искусство художника от человека-художника, приписывая человеческие слабости, отсутствие житейских навыков или, наоборот, жизненную прагматичность и смышлёность, то есть все человеческие признаки художника, его искусству. Они смешивали искусство с живым человеком, его творящим, и успокаивались, не впуская в себя те переживания, которым и адресовано было искусство художника.
Современники старались понять человека, рядом с ними живущего, ошибочно думая, что при этом понимают и его искусство. Вот им казалось и кажется, что они поняли и понимают всё. Всё: и человека, и его искусство вместе.
А человеку и свойственно стараться понять. Понять однозначно! Такое понимание и есть результат. Результат ценен. Результат успокаивает.
Искусство же, настоящее искусство, не может быть однозначным. Оно обязательно многозначно. Многозначность тревожит.
Современникам было невдомёк, что в своём творчестве художник мог и должен быть уверенным, бескомпромиссным, всевидящим, мудрым и, несмотря ни на что, любящим всё и вся… А человеком он мог быть сомневающимся, ошибающимся, тщеславным, закомплексованным, желчным, вспыльчивым, житейски глупым, капризным или даже трусливым. Но современники видели перед собой прежде всего человека и тем самым принижали его искусство. Это очень и очень по-человечески понятно.
Возможно, желанием увидеть в художнике прежде всего живого и земного человека объясняется такая популярность и востребованность разнообразных околохудожественных и псевдонаучных исследований в виде книг и фильмов о жизни и «судьбах» великих художников прошлого.
Люди, увидевшие, например, картины Дюрера, Веласкеса или Брейгеля, услышавшие Чайковского или Баха, прочитавшие Гофмана или Бунина… Люди, в которых искусство этих гениев задело не затронутые прежде переживания, ощущающие тревогу и какие-то чувства, с которыми не в силах справиться, хотят успокоиться и жить, как прежде. Они чувствуют душевную боль от того, что искусство задело давно не тронутые или вовсе не затронутые душевные «струны».
Подобную, только мышечную, боль чувствует человек, который давно или никогда не ходил в спортивный зал. А тут сходил, позанимался, и наутро болят мышцы.
Но как устранить мышечную боль, мы знаем. Что же делать с душевной болью, которая возникла от встречи с искусством? Да почти то же самое, что и с мышечной. Можно продолжить свои контакты с искусством, и тогда появившаяся боль станет ни с чем не сравнимой, нестерпимой радостью и сутью жизни. Можно, наоборот, прекратить контакты с искусством и подождать, пока боль пройдёт. Но ещё можно принять обезболивающее, то есть взять и как-то понять искусство, понять житейски, однозначно и просто. Такое понимание приносит успокоение. Боль проходит. Что для этого нужно? А например, прочитать биографию Гофмана или Брейгеля, найти там человеческие объяснения его непостижимого гения и его произведений. Объяснения типа: «А-а! Оказывается, его мама в детстве била. Теперь понятно, почему он такое написал» или: «Оказывается, у него мамы вовсе не было. А это всё объясняет. Теперь понятно, почему он такое рисовал» или: «Так он же по знаку зодиака Овен. Теперь всё ясно».
Найдётся объяснение искусству, будет найдено и понимание.
Понимание принесёт успокоение. Успокоение – это так или иначе результат.
Результат сладок…
Сладок, как самообман.
Искусство непостижимо, оно не связано с пониманием. Оно погибает от кажущегося понимания. Искусство – это не наука! Искусство не терпит однозначного понимания и трактовки.
Искусство непостижимо даже… а точнее, прежде всего самим художником, в котором оно зарождается и бушует. Настоящий подлинный художник, гений, всю свою жизнь пытается выяснить, что же такое искусство, зная, что ответа на этот вопрос не существует и ответ недостижим. Но он, как я уже говорил ранее, ставит перед собой недостижимые задачи. Он знает, что обречён на то, что не добьётся окончательного результата…
Однако именно художник, гений, создаёт искусство, которое появляется в виде симфоний, романов, стихов, картин и кинокартин… Эти произведения можно счесть результатами, но только гении, подлинные художники, их таковыми не считали и не считают. Гении не писали и не пишут симфоний, но пишут музыку… не пишут книг, но пишут литературу… не рисуют картины, но живопись, не снимают фильмы, но снимают кино… ставят не спектакли, но делают театр…
Это отказавшиеся, оторвавшиеся от настоящего искусства изменники или работящие и активные бездари снимают фильмы, пишут песни, рисуют картинки, сочиняют книжки.
Так и настоящие пастыри всю жизнь идут к Богу. Идут смиренно, но неотступно, ведут за собой, ничего никому не гарантируя и даже не обещая… А кто-то строит церкви.
Письмо третье
В самом желании и стремлении понять искусство, сделать из прочтения или просмотра того или иного произведения искусства вполне определённый вывод содержится изначальная ошибка, изначальная невозможность постижения произведения во всём его объёме и во всей его цельности.
Часто, очень часто можно увидеть несогласие читателя или зрителя с открытым или многозначным финалом. Человек скорее согласится с гибелью героя в конце книги или фильма, чем с остановкой героя на распутье. Человек хочет, закрыв книгу или выходя из кинотеатра, уйти в свою жизнь прежним, оставив как радости, так и случившиеся слёзы позади. Поженились персонажи – хорошо, развелись – прекрасно! Победили в бою – замечательно, проиграли и погибли – жаль, но так тому и быть. Книга или фильм закончились – живём дальше, всё понятно.
Искусство же претендует и рассчитывает на другое. Искусство ждёт сопереживания, соучастия, если хотите. Искусство желает быть унесённым в жизнь, жаждет в эту жизнь проникнуть, эту жизнь изменить, хочет ворваться в сны человека… или даже лишить его сна… хоть на какое-то время.
Подлинное и настоящее искусство всегда и непременно рассчитывает на сильные переживания, потому что искусство всегда и непременно обращено к лучшему в человеке. Оно всегда и непременно гуманно! Если это не так, если книга, кинокартина, живописное полотно, спектакль обращаются к худшему в человеке, унижают человека, как зрителя, так и персонажа, если рассчитывают не на сопереживание, а на эмоции, то есть на страх, удивление, отвращение и прочее, то это не искусство. И всё живое и прекрасное в человеке, сделавшем такое «произведение», либо погибло, либо не успело родиться, было задушено фиктивными, но конкретными желаниями и страстями.
Но когда человек, способный, могущий сострадать и сопереживать, способный открыться и встретиться с искусством… Когда происходит встреча такого человека с настоящим искусством… Когда человек, закрыв книгу или выйдя из кинотеатра, не находит себе места, не может успокоиться, не в состоянии понять тревожных своих переживаний, не может, а главное, не хочет остановить душащие его слёзы, когда чувствует недостаток воздуха…
Когда человек после встречи с искусством вдруг чувствует непреодолимое желание обнять и расцеловать мать, поговорить с отцом или сходить к родителям на могилы… Когда человек, вернувшись с концерта или со спектакля, идёт в детскую комнату и садится рядом со спящим своим ребёнком, не в силах понять и превозмочь волну невиданной нежности к своему чаду, которому, и это вдруг человеку становится ясно, так мало уделял времени и любви, а тут вдруг захотел трогать его, уберечь от всего-всего, что непременно ждёт дитя во взрослой жизни… Когда взрослый и внешне уверенный человек рыдает под душем от внезапно обрушившегося на него сомнения в собственной силе, правоте и безупречности, когда он вдруг чувствует себя беспомощным и беззащитным… Когда люди после фильма не могут расстаться, боясь остаться в одиночестве… Когда после неожиданно попавшего в самое сердце стихотворения кто-то звонит другу или подруге, вдруг со всей ясностью осознав полное безумие затянувшейся ссоры… Когда кто-то прямо во время фильма осознаёт остроту и ценность жизни, а также безвозвратно ушедшие годы – юность, молодость, детство… осознаёт, как мало сделано, как много упущено и как мало, в сущности, осталось. Но тут же через мгновение, глядя тот же фильм, человек обретает маленькую, но звенящую надежду и желание что-то ещё сделать…
