Герман Матвеев - Тарантул
– Я знаю, зачем вы пришли, – криво усмехнувшись, сказал Шарковский. – За мной? В гости приглашать…
– Вот, вот… – обрадовался Кондратьев, – приглашают вас завтра на площадь для разговора. Комната двести вторая. Вот, пожалуйста, повестка, распишитесь…
Участковый вручил розового цвета толстую бумажку и обнадеживающе похлопал Шарковского по плечу.
– Не расстраивайтесь и не огорчайтесь… Ничего особенного… Я уверен, что у вас все в ажуре.
– Да, конечно… Если кому-нибудь и отпускал незаконно немного спирта, то без всякой корыстной цели.
– Без корысти. Для внутреннего употребления! – засмеялся участковый. – Это точно, точно. Но вы про спирт ничего не говорите. Не надо давать им предлоги… Ни к чему. Зацепятся и начнут из мухи слона высасывать. Есть у нас такие… Не давайте им повода… Боже вас упаси! Пускай сами докажут. Я говорил с оперуполномоченным, – переходя на шепот, сообщил он, – спрашивал про ваше дело. Ерунда! Никакого дела еще и нет. Помните, что признаться никогда не поздно. Ну да вы и сами не мальчик. Не мне вас учить…
Шарковский пристально посмотрел на участкового инспектора, и в этом взгляде Кондратьев увидел и злобу, и раздражение, и презрение, и что-то еще такое, отчего он сильно смутился.
Стремительное наступление Красной Армии сильно подорвало фашистский дух не только на фронте. Завербованные или заброшенные в тыл предатели всех мастей: шпионы, диверсанты, разведчики – крепко задумались о своей дальнейшей судьбе и о том, как им спасать свою шкуру. Вызов в милицию для Шарковского, без сомнения, был выходом почти счастливым. Если его отдадут под суд за такие пустяки, как незаконная продажа лекарств, то он получит от двух до семи лет и скроется в тюрьме до окончания войны. Потом дело пересмотрят, возможна амнистия, и он освободится.
Именно на это и рассчитывал Иван Васильевич. Шарковский был опытный и очень осторожный враг. Не случайно органы госбезопасности его «прохлопали», как выражался подполковник. Долгое время резидент абвера (военная фашистская разведка) Шарковский жил и действовал в самом центре Ленинграда, и никто, даже работники аптеки, общавшиеся с ним ежедневно, ничего не подозревали. Установлено, что к Лынкису на Васильевском острове Шарковский не ходил и встречались они в других местах. Получив повестку, Шарковский имел достаточно времени, чтобы сообщить Тарантулу о вызове его в милицию. Но как это было сделано, проследить не удалось.
На другой день, в начале пятого, Шарковский отправился на площадь. Шел он по Невскому пешком, неторопливо, иногда останавливался и разглядывал знакомые здания Александрийского театра, Гостиного Двора, Думы, Казанского собора. На площади долго стоял против Зимнего дворца. Может быть, он чувствовал, что надолго расстается со свободой, и прощался с Ленинградом, а может быть, с этими местами были связаны какие-то воспоминания.
На второй этаж управления милиции он поднялся спокойно, но, увидев пост, остановился на площадке. Сейчас он предъявит повестку, дежурный пропустит его наверх, а назад он может не вернуться. Назад выпускают только с пропуском.
…В пять часов в кабинете Ивана Васильевича на Литейном раздался телефонный звонок.
– Товарищ подполковник, докладывает Маслюков. Шарковский пришел. Сидит в коридоре.
– Хорошо. Пускай посидит с полчасика, а потом приступайте к допросу. Меня беспокоит вопрос: сообщил ли он Мальцеву?
– Полагаю, что да, – уверенно сказал Маслюков.
– Мало ли, что вы полагаете. Я, например, полагаю другое. Если он надеялся вернуться домой, мог и не сообщить.
– Что же делать?
– Начинайте допрос. Если он будет все отрицать, значит, рассчитывал на благополучный исход. Если сознается, тогда другое дело…
Томительно тянулось время. Шарковский сидел в длинном, тускло освещенном электрическими лампочками коридоре управления на стареньком, скрипучем стуле и ждал. Двери двести второй комнаты часто открывались. Входили и выходили сотрудники в форме, в штатской одежде, с бумагами, с папками дел, но никто из них не обращал никакого внимания на сидящих в коридоре. Неподалеку от Шарковского на узком столе устроился совсем еще молодой человек, беспечно болтавший ногами. Немного дальше, на скамейке, сидела полная женщина, а рядом с ней крупный пожилой мужчина. Иногда из глубины коридора в сопровождении милиционера проходили на допрос задержанные раньше люди. Минут через сорок из комнаты вышел молодой следователь с розовой повесткой в руках.
– Вы Шарковский? – обратился он к дефектару.
– Я Шарковский, – поднимаясь со стула, сказал тот.
– Проходите.
Огромная комната, несмотря на то что там стояло пять столов, казалась свободной. Три окна выходили во двор, но света было вполне достаточно. Шарковский прошел за следователем и сел на приготовленный стул. Он обратил внимание на то, что все присутствующие в комнате сотрудники при его появлении подняли головы и с любопытством проводили до места.
– Ну так как, гражданин Шарковский? Будем признаваться? – спросил следователь, перекладывая толстую папку на край стола.
– Смотря по тому, в чем признаваться…
– Вот именно! – с усмешкой сказал следователь. – Начнем прямо с результатов… По скромным подсчетам сколько стоили ценности, которые вы приобрели за время войны? А? Во сколько вы их оцениваете?
– Я не подсчитывал.
– Значит, вы не отрицаете… Это уже хорошо. Чистосердечное раскаяние суд всегда принимает во внимание.
– А при чем тут суд? Если я приобретаю, скажем, картину, пускай слишком дешево, на свои заработанные деньги, значит, меня под суд? – спокойно спросил Шарковский.
– На свои, заработанные, деньги?
– Да. Только на свои.
– Вы, очевидно, полагаете, что нам ничего не известно о ваших делишках и вызвали мы вас так… на всякий случай. А вдруг признаетесь?
– Гражданин следователь, посмотрите на мои седые волосы… И давайте говорить в другом тоне. Я вам в отцы гожусь.
– Это верно. Но тогда и вы прекратите прикидываться невинным… У кого вы купили картину Перова*?
– Не картину, а эскиз.
– Не важно. У кого?
– Не знаю.
– Как это вы не знаете?
– Я покупал ее через третьи руки.
– А вам известно было, что эта картина украдена из Русского музея?
– Нет, неизвестно.
– Ну конечно… Откуда вы могли знать! Картинами интересуетесь, а толком в них не разбираетесь, – снова переходя на издевательский тон, сказал Маслюков. – Сколько же она вам все-таки стоила?
– Не помню. Я купил ее в позапрошлом году. Дешево стоила.
– Даром?
– По ценам мирного времени, можно сказать, что и даром.
– Но все-таки… Вы заплатили деньгами?
– Да, в конечном счете деньгами. Я купил в аптеке бактериофаг и немного глюкозы. За них я получил продукты, а за продукты мне принесли картину.
– Сложная комбинация… Значит, в аптеке вы покупали дефицитные лекарства и комбинировали. Так! А почему вам аптека отпускала эти лекарства?
– Гражданин следователь, возьмем для примера такой случай. Вы нарушили правила уличного движения. Будете вы платить штраф постовому милиционеру? – спросил Шарковский.
– Полагается платить.
– Да, по закону вы должны заплатить, а на практике будет иначе. Вы предъявите служебное удостоверение, и милиционер вам козырнет. Этим дело и кончится.
– Ну а вывод?
– Вывод тот, что, работая в аптеке много лет, я имел какие-то привилегии.
– Хорошо. Пускай суд решает, какие вам полагаются привилегии. Будем говорить о фактах.
С этими словами Маслюков вытащил из папки стопку чистой бумаги и, задавая вопросы, начал записывать показания. Расчет Ивана Васильевича подтверждался. Шарковский не запирался, не путал, не отрицал того, что, по его мнению, известно следователю. Держался он спокойно, с достоинством, на вопросы отвечал коротко, продуманно, но фамилии людей, достававших ему продукты, называть отказался.
– Если я виноват, судите меня, – твердо сказал он. – Других людей запутывать в это дело я не хочу. Тем более что это все случайные люди. Не забывайте, какая это была зима. Они цеплялись за жизнь, как утопающие за соломинку, и не думали о том, что совершают незаконные, с вашей точки зрения, поступки.
– А вы этим и пользовались.
– Все пользовались. Кто не пользовался, те отправились на тот свет.
В комнату вошел Иван Васильевич. Увидев его, Маслюков встал. Остальные следователи, не зная подполковника, продолжали сидеть, с любопытством наблюдая за тем, что происходит за крайним столом.
– Ну, как дела? – спросил Иван Васильевич, подходя к помощнику.
– Вот протокол. Шарковский не отрицает…
– Тем лучше.
Иван Васильевич пододвинул к столу стоявший у стены стул, сел, взял исписанные Маслюковым листы протокола и начал читать.
Шарковский понял, что пришел какой-то крупный начальник, и с интересом разглядывал его. Маслюков стоял позади и через плечо пальцем показывал на некоторые наиболее существенные места в протоколе.
